Юрий Никитин - Тангейзер
Остальные хихикали, но свои груди прикрывали ладонями, то ли стыдливо, то ли игра такая, а эти двое начали шумно сравнивать прямо перед Тангейзером, а потом обратились к нему, чтобы он рассудил, чья грудь лучше.
Он воскликнул:
– Вы настолько обе совершенны, что это не мне решать! Я вижу только божественное великолепие, милые мои вакханки…
Одна спросила сердитым голосом:
– Так тебе моя грудь нравится или нет?
– Очень, – заверил Тангейзер.
– Тогда эту ночь я сплю с тобой! – заявила она.
Вторая вскрикнула с возмущением:
– Какая ты… нет, это просто невероятно! Всю ночь?.. Тогда я возлягу с ним прямо сейчас!.. Мой герой, ты же не откажешься?
Тангейзер воскликнул ошалело:
– Я? Я что, похож на последнего дурака?.. Да что угодно, только бы вот так с вами, как же я счастлив!.. Как же мне повезло!..
Эту ночь он провел с Гизеллой, милой и очень хорошенькой девчушкой, молоденькой, как ребенок, но с большими грудями, так сильно расставленными в стороны, что он то и дело брал их в руки и сводил вместе, и широким вздернутым задом, пухленькая и сочная, на редкость живая, глупая и веселая, постоянно хихикала и с готовностью выполняла все его желания, счастливая, что он взял сегодня в постель ее, а не кого-то из подруг.
Наивная и глупая, еще в постели неопытная, но с детским любопытством все вбирающая, как губка, она ему нравилась некоторое время, пока не увидел еще одну.
Она участвовала во всех увеселениях, танцах, но никогда не пела и почти не танцевала, даже не хохотала весело и беспечно, как все, только улыбалась сдержанно, но и это выглядело как вспыхивающая молния на ее красивом мрачном лице.
Глава 12
Вообще она показалась ему отличающейся несколько иной красотой: длинные черные волосы всегда заплетены в косу, а та не болтается по спине, а убрана в кольцо на голове, как носят и графини, и простолюдинки, разница с ними лишь в том, что не укрывает все это еще и платком, и хищная красота иссиня-черных волос видна издали.
Он поймал себя на том, что с великим интересом посматривает на ее сильное крепкое тело в коротком платье вакханки, что больше подходит амазонке, чем вечно развлекающейся беспечной женщине, живущей одним днем…
Когда она покинула круг веселящихся, он потихоньку пошел за нею, заинтригованный, мимо проплыла стена, изрезанная старыми трещинами, а дальше открылся грот с прелестным большим бассейном, куда с высоты падает небольшой поток воды тонкой такой пленкой, Тангейзер ощутил, что сам бы залюбовался, если бы не шел за такой удивительной женщиной.
Воздух казался ему накаленным, и когда она свернула к этому гроту, он понял, что дальше идти не придется. Она остановилась у самого края воды, небрежным движением сбросила прикрывающую грудь тонкую ткань, затем там же на камнях оставила ту часть, что прикрывает бедра, и, оставшись в чем мать родила, подошла к воде.
Он смотрел и не мог насмотреться на ее сильное крепкое тело, белое и нежное, но без той беззащитности, какую он привык видеть у здешних женщин, заглядывающих ему в глаза и вопрошающих, что господин пожелает и как пожелает.
Даже зад, похожий на половинки огромных круто сваренных и очищенных от скорлупы яиц, не подрагивает на ходу, эти вздутости тугие и цельные, и все тело сильное и крепкое, хотя чувствуется в нем хищная гибкость.
Он с волнением наблюдал, как она вошла в воду по щиколотки, остановилась, приподняв плечи, он догадался, что вода холодная, затем решилась и вбежала в этот естественный бассейн, подав грудь вперед и откидывая плечи. Вода взлетела серебряными струями, а она присела, окунувшись по самый подбородок, затем легла на воду и поплыла красиво и мощно, как он и предполагал, не по-жабьи, как те немногие женщины, что каким-то чудом научились плавать, а размашисто и стремительно.
Затем, сделав круг, вернулась, вышла из воды, у него замерло дыхание от ее сильной звериной красоты дикого существа, легла спиной на камни и закрыла глаза.
Он тихонько поднялся, начал приближаться, стараясь не выдавать себя, но под подошвой хрустнул камешек, она тут же повернула голову в его сторону и распахнула глаза, большие и строгие.
Он сказал издали поспешно:
– Не пугайтесь, я просто любовался вами.
Она внимательно осмотрела его с головы до ног, голос ее прозвучал ровно, без интонации:
– Я не пугаюсь.
– Вот и прекрасно, – сказал он с облегчением. – Можно я тут с вами присяду?
Она коротко усмехнулась.
– Можете даже прилечь, если ваши кости вытерпят эти камни.
– Смогут, – заверил он. – Я не комнатный рыцарь, я много воевал, приходилось спать на голой земле, а когда рядом был костер, уже счастье.
Она проговорила, словно не слыша:
– Вы пришли сюда сами по себе… или…
– Нет, – признался он. – Я давно заметил вас.
– Я чем-то отличаюсь?
– Да.
– Чем же?
– Не знаю, – ответил он. – В вас много силы, чувствуется характер. Вы больше амазонка, чем вакханка… Вас как зовут?
– Эльза.
– Эльза, – повторил он. – Это же германское имя!
Она спросила с иронией:
– И как вы догадались?
– Простите, – сказал он, – все-таки это весьма необычно. Откуда среди эллинских… или римских, неважно, вакханок германская женщина?
Она смотрела на него с усмешкой.
– А догадаться трудно?
Он сказал с неловкостью:
– Вы правы, мне теперь такое трудно… Я миннезингер, здесь у меня очень хорошо получаются новые песни, а старые обретают иное звучание, но вот сообразительность что-то у меня просела, как мартовский снег…
– И все-таки?
В ее голосе звучала насмешка, он сказал с трудом:
– Не слишком дико будет предположить, что вас тоже сюда загнала Дикая Охота?
Она покачала головой.
– Нет, но близко, близко.
– А что еще может, – спросил он в недоверии, – кроме этого ужаса?
– Может, может, – заверила она.
Он всмотрелся в нее внимательно.
– Неужто вы пришли сами?
– А вот представьте себе, – ответила она. – Была несчастная любовь, в мои четырнадцать лет меня хотели выдать за богатого старика, и я решила, что лучше погибну, чем позволю сотворить с собой такое…
– И прибежали сюда?
– Как видите.
Он покрутил головой.
– Я думал, я такой один сюда попал…
– Сюда легко прийти, – ответила она, – выйти невозможно.
Он ощутил холодок по всему телу, такая мысль как-то вообще не приходила в голову, спросил настороженно:
– Не выпускают?
Она покачала головой.
– Почему?
– Но…
– Нет-нет, – пояснила она, – никто не уходит. Там холодный и голодный мир, даже королей настигают болезни и смерть. А здесь вечное лето, всегда тепло и ясно. О еде, питье и прочем думать не приходится – все всегда есть, можно веселиться и жить беспечно, как нам всегда хотелось по ту сторону врат этой горы…
Он вздохнул с облегчением.
– Ну… тогда все проще…
Она посмотрела на него со странной улыбкой.
– Да?
– Конечно, – ответил он с убеждением. – Главное, что уйти можно так же просто, как и выйти!
Она вздохнула, взгляд ее был полон сочувствия.
– Да, но…
– Что-то мешает?
Она кивнула.
– Да. Но ничего нового, только то, что здесь есть все, к чему вы стремились. А от этого не уходят.
Он подумал, сказал с неуверенностью:
– Ну не знаю, не знаю… Я – человек искусства, потому во мне горит страсть заставить весь мир слушать мои песни! А когда услышит мир, чтобы услышали и ангелы на небе! И ад, и звезды, и горы!..
Она произнесла с некоторым сомнением в голосе:
– Хорошо-хорошо… Но сперва вы должны создать эти песни?
– Я их уже почти создал, – ответил он гордо. – Почти! Столько новых мотивов отыскалось, поверить не могу! Это просто счастье для музыканта, правда-правда!.. Так что для меня здесь не только вино… Вы позволите вас поцеловать?
– Да, – ответила она, – конечно же, что за странный вопрос…
Хозяйка подошла неслышно, он вскинул голову и уставился на нее несколько отстраненно, еще видя шумные толпы восторженного народа, что несут его на руках по улицам.
– Ох, – сказал он наконец, – простите…
Теперь она так сильно и широко положила красные тени вокруг глаз, что те поднялись до бровей, а внизу захватили скулы, слившись в одно целое на переносице, так что все это великолепие выглядит карнавальной маской.
Губы для контраста остались неподкрашенными, и Тангейзер то и дело переводил на них взгляд, верхняя губа красиво вздернута, обнажая зубки, справа над уголком рта посажена настолько кокетливая темная мушка, что то и дело поглядываешь на нее и сразу видишь призывно приоткрытый рот…
Она спросила с задорной улыбкой:
