Юрий Никитин - Тангейзер
– Ну ладно же, – пробормотал он, – как хотите…
Он торопливо разделся, все-таки чувствуя со стыдом и неловкостью, что на нем в самом деле слишком много одежд, словно, как правоверный христианин, стыдится тела вообще и прячет его так, чтобы забыть о нем даже самому.
Берта рассматривала его с дразнящей улыбкой, но потом, ощутив, что рыцарь может стесняться, отвернулась и медленно поплыла по чистейшей прозрачной воде над песчаным дном.
Тангейзер наконец вбежал в воду, чувствуя себя немного не по себе. Даже в Палестине не раздевались донага, но там христианство с его законами, а здесь язычество, уже понятно, а у язычников, как с гневом говорил святой отец, нет таких понятий, как стыдливость.
Он догнал ее, и они плыли некоторое время рядом, почти задевая друг друга локтями.
– Вот там грот, – прошептала она таинственно. – Хотите посмотреть?
Он ответил с восторгом:
– Еще бы!
Они переплыли на ту сторону, он нарочито задержался и с вожделением смотрел, как она выходит из воды, с узкими плечами, но широкими бедрами и огромными приподнятыми ягодицами.
Грот оказался невелик, но прекрасен в своей дикости. Там низвергается водопад, разбившись на две струи, в каменном ложе выбил небольшой бассейн, там как раз резвятся мелкие рыбки, блестя чешуей. Они не испугались и продолжали играть, пока Тангейзер не попытался их поймать, только лишь вильнули хвостами и уплыли, попрятавшись за пенистыми струями.
У Берты загадочно мерцают глаза, полные губы приглашающе полуоткрыты, на щеках проступил стыдливый румянец.
Тангейзер молча любовался ею, затем властно притянул ее к себе и молча впился в губы, такие горячие и податливые, покорные, подвластные его воле и желаниям.
Они вернулись к накрытому столу, Берта сказала, что пойдет за фруктами, а возле него села незнакомая девушка, назвавшаяся Изеллой.
У нее крупные глаза, густо подведенные сверху и снизу сурьмой, из-за чего кажутся еще крупнее, а когда она распустила волосы и они свободно заструились по ее плечам, спине и груди, у Тангейзера дрогнуло сердце, настолько она чувственна и прекрасна.
– Давай я за тобой поухаживаю, – сказала она нежно и начала накладывать в его тарелку тонкие куски мяса, крохотных зажаренных птичек, затем придвинула медовые пироги. – Мужчина должен насыщаться чаще…
Он пробормотал:
– У меня аппетит разгорается не только на эти блюда.
Она наклонилась и прошептала ему на ухо:
– Только позови…
Он ел быстро, едва не давился, как голодный волк, что торопится перерезать все стадо, а потом она молча встала, посмотрела на него и пошла по берегу этой подземной, если это подземный мир, реки.
Дальше небольшая роща, Тангейзер ожидал, что Изелла углубится дальше, однако она прижалась всем телом к стволу первого же дерева, голову чуть повернула и посмотрела на него искоса, словно боится его, ищет защиты у дерева, но понимает, что против этого всемогущего и всесильного рыцаря защиты нет и не будет, нужно покориться его воле и отдаться ему со всей покорностью.
Он подошел сзади, обнял ее вместе с деревом, с наслаждением чувствуя, как вминается ее теплое покорное тело.
Потом Изелла тоже ушла, сославшись на какие-то дела, а он, возвращаясь, увидел в сочной траве среди цветов лежащую навзничь Кугинду с венком на голове и в красном длинном платье.
Когда Тангейзер появился, она лишь перевела на него взгляд удивительно прекрасных голубых глаз, сильно подведенных красным, а с боков еще и слегка размазана эта краснота, создавая впечатление, что недавно плакала.
Она покорно смотрела на него, в руках цветы, глаза чистые, как и лицо, нежное, никогда не видавшее солнца, тем ярче на нем цветут пурпуром губы, и Тангейзер понимал, что краски на них нет, все в ней могло бы обойтись без краски.
Он молча снял пояс и уронил его на траву. Она взялась обеими руками за край подола и начала поднимать его выше, одновременно раздвигая ноги, и все время смотрела ему в лицо.
Он опустился к ней и овладел просто и грубо, как язычник, как хозяин, которого не интересуют слова или желания его покорной рабыни.
Она покорно улавливала его желания и делала все, чтобы он остался доволен, он и был доволен, еще как доволен, все женщины принадлежат ему, это ли не мечта мужчин, и он свободен, впервые свободен в своих желаниях и поступках.
И никто ему ни в чем не отказывает, не перечит. Более того, во всем идут навстречу его желаниям и прихотям.
Когда он вернулся, оставив Кугинду распластанной, как рыба-камбала, там же на берегу в траве, столы накрыли уже другой скатертью, нежно-зеленой, а задорная Агая быстро и с удовольствием расставляла блюда из серебра и золота.
Тангейзер засмотрелся, бесподобны огненно-красные волосы, обрамляющие лицо, красные брови, густые красные тени вокруг глаз, и ярко-красные губы на безукоризненно чистом светлом лице.
И только блестящие и сияющие собственным светом глаза, ярко-зеленые, с крупной широкой радужкой, неожиданно нарушают эту гармонию цвета, но как дивно нарушают!
Тангейзер смотрел с сильно бьющимся сердцем и не мог насмотреться.
Она оглянулась через плечо, поймав его взгляд, засмеялась весело и звонко.
– Что так смотришь? Хочешь меня?
– Хочу, – ответил Тангейзер честно.
– Сперва подкрепи силы, – сказала она со смешком, – я не хочу, чтобы ты потерял сознание…
– Не потеряю, – ответил он с вызовом и тут же добавил: – Но ты права, я в самом деле захотел есть просто зверски. Тем более что здесь просто необыкновенные вещи… Откуда такое?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Мне все равно. Говорят, с какого-то Олимпа.
Он невольно вздрогнул, попытался сообразить, так ли понял или же послышалось что-то иное, пробормотал:
– Ну, тогда да… тогда должно быть… вкусно…
Она странно посмотрела на него, но ничего не сказала, а он ел в самом деле, как голодный волк, чувствуя, как усталое тело снова наливается молодой гремящей силой.
Девушки потихоньку разбрелись, он допил вино и намеревался отправиться поискать их, чувствуя жар в крови, но когда начал вылезать из-за стола, вздрогнул и подобрался.
К нему неторопливо приближалась та женщина с властными манерами, что встретила его первой, она сдержанно улыбнулась ему и проговорила приветливо:
– Присматриваетесь? Нравится?
Он поклонился.
– Да, в полном восторге… Простите, как мне вас называть? Прекрасная незнакомка?
Она улыбнулась.
– Можете… просто Хозяйка.
Он развел руками и учтиво поклонился.
– С удовольствием. Мужчине всегда приятнее подчиняться женщине, чем другому мужчине.
– Тогда отдыхайте, – велела она строго-ласково. – Я вернусь.
– Когда?
– Когда подойдет время.
Он потянулся за лютней, а когда повернулся, ее уже не было на прежнем месте. Разочарованный, он сел там же на лавку, поудобнее взял инструмент в руки, поэт – везде поэт…
Он довольно долго подбирал новую мелодию, делая ее еще более чувственной, время от времени отхлебывал вино из дивно украшенного рубинами кубка. Теперь он предпочитал крепкое, терпкое, сразу бьющее в голову и разогревающее кровь. Мышление нарушается, зато открываются некие двери в душе, и оттуда… или туда?.. в общем, он ловит возникающие слова и звуки, торопится их вплести в причудливую канву новой мелодии, что потрясет мир…
Затем появились весело щебечущие женщины, он отложил лютню, а они, уложив его на роскошное ложе, со смехом наливали в кубки и чаши вина, отважно пили и сами, беспечно хохотали. Он все время думал, что их сочли бы в его землях бесстыжими, но что бесстыжего в том, что свободно держатся, не позволяют ложной скромности или притворному стыду сковывать слова и движения, что они не лгут, а совершенно… искренни?
– Я люблю вас, – заявил он счастливо, – как здесь хорошо… И какой прекрасный мир мы потеряли!
Рядом с ним села молодая сочная женщина, Тангейзер, теряя над собой всякий контроль, сдернул с нее легкую ткань, прикрывающую грудь, и женщина, охнув от неожиданности, тут же весело расхохоталась над собственным испугом, и другие тоже засмеялись и начали подшучивать, а она, поддерживая тяжелые полные груди ладонями, вскрикнула задорно:
– Перестаньте завидовать! Мне их прятать?
– Надо! – закричала одна весело.
– Обязательно! – крикнула вторая.
– Нечего хвастаться, – крикнула третья, – у меня не мельче!..
– А ну покажи!
– Не дождешься!..
Тангейзер крикнул весело:
– Сейчас я вас помирю…
Дотянувшись до второй спорщицы, он сдернул и с нее полоску ткани, сам ахнул при виде крупной груди с изумительно чистой безукоризненной кожей и ярко-красными вытянутыми сосками.
Остальные хихикали, но свои груди прикрывали ладонями, то ли стыдливо, то ли игра такая, а эти двое начали шумно сравнивать прямо перед Тангейзером, а потом обратились к нему, чтобы он рассудил, чья грудь лучше.
