Юрий Самсонов - Стеклянный корабль
Ждать пришлось долго, так долго, что начинало казаться – корни пустил он в пересохшую, потрескавшуюся почву. Прежде от вида пустыря рождалась в нем одна досада, сейчас, в неподвижности, сделавшись частью ландшафта, он ощутил, какое отчаяние пропитывает здесь каждый бесполезный стебелек, каждый ком горькой земли… Словно бы заговорить силилась убогая равнина, и уже сетка трещин на глинистой поверхности представлялась непрочтенной тайнописью, и чудился какой-то немой вопль – мнимый звук приводил в содрогание душу…
Тысячелетия сливались в вечность. И не было ни срока, ни предела.
***
Тысячелетия сливались в вечность, вечность в единый миг. Низкое черное облако появилось на краю небосклона у самого горизонта, и с той стороны шел пустырем человек. Странник узнал его издали: это отец! – и душа вся рванулась навстречу. Но отец его умер давно, он ошибся:..
Он ошибся – и снова узнал идущего, с содроганием, убеждаясь, что на этот раз ошибки нет: это он сам!..
Здесь самая спутанная, самая темная часть его заметок: многого он не мог припомнить, пробудясь, десятки, если не сотни и более, лиц успели промелькнуть, участвуя в эпизодах, о которых он не сохранил малейшего впечатления, из уцелевших обрывков невозможно составить ничего целого. Похоже, что не было числа тем, кто чуть не сделался его попутчиком, иных он, наконец, приметил – потому ли, что выбрал среди прочих, потому ли, что чаще не встречал.
Попадались ли ему где наяву этот старый провинциальный юрист, этот не окончивший курса медик, этот робкий напыщенный музыкант и прочие, прочие, прочие?.. Насчет одних нельзя сказать определенно, насчет других можно ответить решительным "нет" Во всяком случае, достоверно известно, что ни с одним из них он никакого знакомства не водил.
Он видел себя едущим с ними в стареньком таксомоторе. Дорога плоха, впереди становятся видны какие-то островерхие сооружения, он выходит из машины: где-то здесь живет его приятель, которого следует навестить.
Он видел себя снова франтом – чуть ли не в цилиндре и с тросточкам – в пролетке, запряженной лошадью. О чем-то толкует согбенный возница, в пролетке сидит еще кто-то.., или нет никого? Пролетка останавливается: надо навестить приятеля…
Наконец, он видел себя торопливо идущим вслед за человеком, который несет в забинтованной руке не вполне обыкновенный маленький железный сундучок. Этот попутчик пришелся ему по нраву больше прочих, следствием было то, что встречаться в сновидениях стал он чаще.. С ним и суждено было страннику осилить остаток пути.
Он наяву знал, что предстоит увидеть, во сне этого не помнил виденья все повторялись в затверженной череде: мелколесье, берег, река, пустырь; страх и отчаянье, нелепая надежда, раскаянье и стыд: почему он боялся увидеть отца, которого так любил? И неужели страшно взглянуть себе же в глаза, которые каждый день встречаешь в зеркале? Что-то снова потеряно, потеряно невозвратимо!..
Ни как ни долог становился ряд видений, надо было переживать все сызнова, чтобы удлинилась несколько их череда.
Не было ошибкой: странник хорошо знал и давно помнил этого человека с железным сундучком, не встречая его никогда! И сундучок ему помнился, и замусоленный бинт перчаткой на правой руке… А когда тот остановился, чтобы набить и разжечь трубку – сновидение имело черты самой подлинной яви! – он обнаружил, что помнит даже запах этого табака!
Человек этот прошагал мимо, не взглянув на странника; под тяжкой стопою трещали одеревеневшие стебли полыни. Странник кинулся вдогонку – попутчик оказался от него дальше, чем был, хотя шел по-прежнему неторопливо Странник побежал за ним, но с большим успехом мог бы остаться на месте: тот, впереди, был уже едва заметен, а вот и скрылся из виду вовсе! И снова: бурьян, злое солнце, одиночество на века…
"Не спешить! – сказал он себе, просыпаясь с бьющимся сердцем. – Никакой торопливости, спокойствие абсолютное!" Эта заповедь приблизила успех.
***
Если странник следовал за своим поводырем, пустырь как бы съеживался, делаясь всего только довольно обширным…
Толстая тетрадь становилась подлинным атласом некой страны. Местность всегда была одни и та же, хотя иные ландшафты менялись довольно причудливо, заселяясь рудокопами, гномами или даже каким-то романтическим зверьем, – это был опять как бы сон во сне. Все, что попадалось на глаза, как бы оно ни менялось, было знакомо, все он будто видывал когда-то, но – удивительное дела! – не мог иногда опознать предметов, наяву отлично ему известных, – тех, например, островерхих сооружений, которые мы однажды вскользь упомянула.
Приблизившись, он счел их железными башнями. Давно покинутые, разрушающиеся, они стояли нестройными рядами, многие уж повадились. Для чего они могли служить? – думал странник, рыская между бессмысленных развалин. Затем еще вспомнил, что где-то здесь обитает какой-то его приятель, – опять эта странная фантазия! – упустил поводыря из виду и, кажется, тем его предал.
На тропинке поверх отпечатков грубых громадных ботинок извивался теперь рубчатый след велосипедных колес.
Откуда он взялся, суетливый субъектик в воскресной черной тройке? Он тоже следовал за поводырем, как позволяла местность, – то катясь на своем легоньком складном велосипедике, а то волоча его на себе, крадучись, короткими перебежками…
Избавиться от него было уже нельзя. Единожды проникнув в сновидения, он стал их полноправным персонажем и присутствовал теперь всегда зримый или незримый.
Странника он не заметил, даже когда тот заглянул прямо в его игольчатые зрачки.
Это был важнейший из уроков – урок неотступности внимания…
***
Освоить его оказалось всего трудней… Какую досаду испытал странник, увидав уже вблизи пологие зелены, холмы, знакомые с детства: он загляделся, позабыл про обоих попутчиков – жданного и незваного, вновь остался я один, ничуть тем не томясь, и пустился бежать тропинкой между долгими травянистыми склонами… Скорей, скорей, скорей! – стрекотали друзья-кузнечики. Было ему легки. Было ему хорошо. Был он дитя…
Но города он в этот раз не увидел.
***
А город был уж в считанных шагах.
Странник освоился, в сновидениях настолько, что шел обок со своим поводырем и замечал, как утомлен этот крупный, крепко сложенный человек.
– Вон роща на холме, – сказал странник. – Там будет можно отдохнуть.
И дернула его нелегкая!.. Хорошо, что собеседник, видно, не расслышал, не отозвался. То не роща была.., не простая роща – другое!..
***
Они уселись рядышком на плоском камне, впервые ук-, рытые от зноя ветвями деревьев, странник и этот бездомный, преследуемый, измученный человек, которому, оказывается, идти-то было некуда: он брел попросту куда глаза глядят!
Железный сундучок он поставил между коленями, свесив на него натруженные узловатые руки, легонько барабаня пальцами по крышке. Странник про себя раскаивался: слова его об отдыхе, без умысла сказанные, в эдаком то месте, не могли не показаться попутчику зловещими! Впрочем, это было пока поправимо.
– Нет, – сказал странник, – не здесь твой дом, довольно!
И, послушавшись, тот поднялся на ноги. Однако прежде чем тронуться в путь, отвел рукою плети дикого винограда, обвивавшие каменный надмогильный крест, что высился перед ними. Странник не успел его остановить и про-, молчал, чтобы не спутать сон, хотя оцепенел от этой неожиданности.
Но сотоварищ показал истинное присутствие духа; не дрогнул, только усмехнулся прочтенной надписи.
– Вот так штука! – проговорил он и, набивая трубку, призадумался…
– Идем! – сказал странник, потому что они поменялись ролями: поводырем-то был, оказывается, он сам!
Но путник ничего ровно не знал о городке, не предполагал в, нем очутиться, хотя начал теперь кое-что вспоминать – ему было что вспомнить, пускай делает это, пока они вышагивают заросшей тропинкой, пересекая старинный погост с его благодатной прохладой… А вот и полуразвалившаяся кирпичная арка, и за ней внезапно, как мираж, возник впереди долгожданный город.
***
Город возник впереди, и странник смотрел на него линкуя: путь наконец-то весь пройден!
Впервые он мог охватить взглядом с высоты холма переплетенье давно знакомых коротких улочек, они виделись отчетливо, как на гравюре, возглавленные колючей башенкой ратуши и колокольней собора. Башня была опоясана завитушкой дыма из печной трубы – знак исполнения никем не данных обещаний!
Мир и уют!.. Всем городам надлежало б остаться такими: каждый дом – улей одной семьи. Город-деревня… Но не пришлось ли бы застроить тогда всю поверхность земли городами?
