Татьяна Харитонова - Цена одиночества
— Ужас. Ты говоришь об этом, как о видах транспорта или туфлях, которые ты меняешь.
— Хорошая мысль. Транспорт. Мне не везёт с транспортом.
— Понятно. Боролись за свои границы?
— Только этим и занимались. Причём главный пограничник у любви — наш эгоизм. Я! Я! Я! Меня все устраивали, пока соответствовали мне, МНЕ!!! Любовались МНОЮ, восхищались МНОЮ, не мешали МНЕ, слушали МЕНЯ, заботились обо МНЕ, думали обо МНЕ, не мешали МНЕ, когда их внимание МНЕ было неудобно, предвосхищали МОИ желания, не оскорбляли МОИ чувства, не смели подумать обо МНЕ как-то не так. У МОИХ женщин это получалось плохо. Нет, поначалу, они старались. А потом выводили своих пограничников и начинали свои боевые действия: я должен любоваться ЕЮ, восхищаться ЕЮ, предвосхищать ЕЁ желания или хотя бы успевать их выполнять, пока не возникло следующее.
— О! Махровый эгоист!
— А у тебя не так было?
— Любой девушке надо внимание, чтобы слушали, заботились, предвосхищали желания.
— Это тупик. Ёжики.
— Почему ёжики?
— Все в собственных требованиях, как в иголках. Кололи друг друга. Короче, я шёл пешком. И вдруг, все краски стёрлись, растворились — и вот — вокруг оно, одиночество. Настоящее. Реальное. Я получил то, к чему стремился. Не знаю, сколько времени я метался, как тигр в клетке. Пытался выйти, порой шёл до изнеможения, падал, забывался во сне, просыпался, брёл снова. Ты не представляешь, как это было страшно. Хотелось увидеть что-то, кроме этого песка и неба. В психологии это называется сенсорной депривацией[1]. Ни звуков, ни красок, ничего живого. Через какое-то время у меня начались галлюцинации — я стал слышать звуки, видеть невероятные картины. Потом собрался. Стало легче.
— Как?
— Я стал молиться. Сначала своими словами. А потом вспомнил ОТЧЕ НАШ, бабушка в детстве научила. Шептал, шептал. Всё отступило. Я собрался и стал думать.
— А когда ты понял, что твоё воображение может дать тебе всё, что ты хочешь?
— Не сразу, слава Богу. И это хорошо. Моя память стала подбрасывать мне удивительные факты. Вот так, бредя по песку, я вдруг вспомнил Каина, убившего брата. Помнишь? Первая кровь, пролившаяся на земле? Каин точно так бежал от людей.
— Но ты никого не убил? Зачем эти сравнения?
— Я не знаю, не знаю. Просто так жить больше не смогу, это тупик. Я попытался найти ответ в психологии. И там — чушь. Про Фрейда ты знаешь. Америка, практичная красотка с гуинпленовой фарфоровой улыбкой исповедует психологию дрессировщика Дурова «стимул-реакция», назвав это течение бихевиоризмом. Где там душа? Нет, одни внутренние органы.
— Ну, напрасно ты так. Ты всё утрируешь, выдёргиваешь сплошной негатив.
— Ну, а ты? Чему хорошему научила тебя твоя биология? То, что мы от обезьян? То, что мы — часть пищевой цепочки?
— Да, именно так!
— Завыть с тоски. Я не верю, что я от обезьяны. Хотя, иногда верю, конечно. Бывает. Но если бы поверил — оскотинился бы окончательно, вот в чем вопрос.
— И в эволюцию не веришь?
— И в эволюцию не верю. Бред чистой воды, чушь. Да вы и сами не верите! Просто, если теория Дарвина рухнет, вы рухнете вместе с ней.
— О чём ты? Какая чушь? Миллионы доказательств эволюции.
— Один жираф вдребезги разбивает вашего Дарвина своей шеей. Если бы он эволюционировал постепенно, взращивая свою шею по сантиметру в год, никогда бы он не стал жирафом — уникальным, невероятно красиво продуманным существом с дополнительными клапанами, помогающему сердцу качать кровь в его мозг. И заметь — ни инфарктов, ни кислородного голодания у него нет.
Марк замер, внимательно посмотрел на Леру. Она смотрела куда-то в сторону, накручивая на палец прядку волос.
— Аллё! Ты меня слышишь? — щёлкнул пальцами.
— Слышу. — подняла глаза.
— Послушай, я произвожу впечатление сумасшедшего?
— Если честно, да. Я так подумала сразу.
— Почему?
— Ну, эти сверхценные идеи. Глобальные мысли на фоне разорванных джинсов. Босые ноги. Ну, кто ты? Не знаю.
— Я и сам так иногда думаю. Только вот, почему думать не так, как все — это обязательно сумасшествие.
— Ты хочешь сказать, все неправы?
— Коллективизм — способность жертвовать личными целями при неспособности их достигать.
— А какая у тебя цель?
— Сейчас — простая. Я тебе спою. — Марк ушел в палатку и вернулся с гитарой.
— Ого! Мне здесь нравится.
Марк тронул струны, они откликнулись, зазвучали. Потом он запел. Голос его, глуховатый, с хрипотцой стучал по песку, по прозрачному воздуху, и даже по далёкой сиреневой горе.
Опустошённые тщетной надеждой,
Мы — просто пленники собственных грёз,
Света лишённые, в Боге невежды,
Мчимся среди остывающих звёзд
С утра — привычная гонка по кругу,
Дела, заботы, которых не счесть
Игра, где мы потеряли друг друга,
Скажи, зачем нужна благая весть?
Крылья — сброшены на землю,
Мы больше никогда не полетим на свет!
И в этой позабытой Господом Вселенной
Не надо звать любовь — её здесь больше нет!
Мы были нищими, мы были святы,
Небо лучилось от нашей любви
Но, искушением мира объяты —
Мы стали просто чужими людьми:
Опустошённые тщетной надеждой,
Мы — просто пленники собственных грёз
Света лишённые, в Боге невежды,
Мчимся среди остывающих звезд.
— Это чьи слова?
— Сергей Трофимов.
— Здорово. Почему я не слышала?
— Все просто. В уши льётся разное. Чтобы слушать такое, надо, как минимум проявить СВОЮ инициативу. Это я о коллективном сознании.
— Свою…
— А какую музыку слушаешь ты?
— Блюз голодного желудка. Я — примитивная часть пищевой цепочки. Ты забыл? Давай представим что-нибудь съедобное?
— Что тебе представить?
— А что ты можешь представить по-настоящему. Ты ведь наверняка, не умеешь готовить?
— Яичницу-глазунью, хлеб.
— О! Ладно. Я в гостях, съем, что дадут.
Марк сел на корточки, зажмурился. На песке появился костерок. Он внимательно смотрел на пламя, замерев.
— Эй! Представляй скорее! На огонь можно смотреть бесконечно, я знаю.
Марк шутливо щёлкнул пальцами — появилась сковородка с яичницей, две вилки, хлеб на пластиковой тарелке.
— Нет! Так не пойдёт. Типично мужское представление.
Лера зажмурилась, подражая. Перед ними появился пластиковый столик, ещё один стул для Марка, два прибора, салфетки. Хлопнула в ладоши, как заправский фокусник — появились две тарелки с яичницей, две чашки дымящегося кофе, бутерброды.
Наклонилась, подняла сковородку Марка, поставила на стол.
— Добавка. Приятного аппетита!
— У женщины — весь мир — кухня.
— Ты хочешь сказать, ты ел по-другому?
— Перекусывал на песке. Бутерброды, чай. Даже представить не мог, что можно так, за столом с приборами. Да мне не хотелось, если честно. И потом, если мне непонятно, откуда, я — против.
— Все просто. Манна небесная. Только вариант чуть модифицированный. Ешь, остынет.
Ели молча. Лера медленно, Марк быстро.
— Не спеши, пережёвывай тщательно. Насыщение приходит позже.
— Я не думал о еде. Вот еще одна функция женщины — внушать мужчине мысль о том, что он голоден, а она обязательно накормит.
— Значит, не было бы женщин — и еды не надо было бы человечеству?
— Самую малость. Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно.[2]
— Лера я, а не Марфа. Так и остались бы в прошлом.
— Женщина — двигатель прогресса?
— Если хочешь — да.
— Регресса, скорее. Не женщина, а её неуёмные потребности в удобствах. Миллионы лет растили детей без памперсов, обогревателей, искусственных смесей.
— Женщина виновата? — Лера от возмущения поперхнулась кусочком хлеба, закашлялась — слезы из глаз — Конечно. Воевали бы вы поменьше, бросали нас. Не замещали бы мы ваше отсутствие всякими ноу хау.
— Ноу хау? Эка тебя понесло! — Рассмеялся.
— Не смешно! Грустно! Вот ты про Каина. А всё началось с Адама. Почему Ева была одна возле дерева Добра и Зла? Где был Адам? Где? Спал в райских кущах?
— Одна? Тогда, в райском саду?
— Она была одна, это факт. Где был Адам? Женщина не может одна. Тут же змей-искушение.
— С ней был Бог, всегда! И мир — ей подаренный. И мужчина. Только позови. Её, кровь и плоть. Ей этого было мало. Пусть так. Искушение. Человек слаб, тем более, женщина. Допускаю. Только почему не покаялась? Мужа в сообщники. Враньё. Как нашкодившие дети. Представляешь, изгнанные из рая. Что они потеряли? Как жили? О чем плакали?
— Как мы!
Марк, на секунду замерев, положил вилку и нож на пустую тарелку:
— Кто?
— Они
— Как мы?
— Как мы.
Девушка засмеялась.
— Что ты хочешь сказать? Нас выгнали из рая цивилизации?
