Андрей Кокоулин - Начнём с воробышков?
— С людьми, наверное, работаете?
— В школе.
Лена покивала, словно именно такой ответ от Перфилова и ожидала.
— Ну, до свидания.
Перфилов проводил её до порога.
— Иногда, чтобы узнать человека, необходимо лишь желание, — сказал он. — Только почему-то никто этим желанием не горит. И все судят его, как им ближе. И видят, как им удобнее.
— Это вы так себя оправдываете? — спросила Лена.
— До свидания, — сказал Перфилов, захлопывая дверь.
Хотя ему ужасно хотелось добавить: "Ты хоть что-нибудь поняла, дура?! Ты — со своей банкой и с моим сахаром?!"
В комнате он не лёг сразу, не смог, закружил, как заведённый, вырабатывая, гася раздражение, и неожиданно зацепился глазом за чёрные комочки на паркетинах у окна. Три комочка со слюдяными крылышками. Три мухи.
Все три — мёртвые.
Конец недели совсем издёргал Перфилова.
Завуч, худая, за пятьдесят женщина, прозванная Скрепкой, зачем-то решила присутствовать на его уроках в шестых и седьмых классах, и ему пришлось из кожи вон лезть, изображая увлечённость предметом и пытаясь эту увлечённость передать ученикам. Позднее средневековье, Ренессанс, Борис Годунов и Смута. Сухое лицо с поджатыми губами над задней партой.
Он оказался чертовски убедителен.
— Руслан Игоревич, — проникновенно сказала ему Скрепка на перемене, отведя в сторонку, как какого-нибудь нерадивого школьника, — не надрывайтесь вы так. Я смотрю, что вы болеете за свою дисциплину, но, поверьте, вашим подопечным нет до неё никакого дела.
Фамилия её была Скрепикова, и прозвище, собственно, от неё и брало исток.
Лёгкая сутулость, светло-зелёная блуза, коричневая юбка, коротко подстриженные, подкрашенные волосы. В бесцветных глазах то и дело проглядывала какая-то сатанинская искорка.
Перфилов её побаивался.
— Если у них останется в головах хоть что-то, уже хорошо. Вспомнят Леонардо да Винчи, я обрадуюсь, — продолжила завуч, успокаивающе постукивая тонкими пальцами по его обтянутому пиджачным твидом плечу. — Вы не переживайте, но так и есть. Это реальность.
— Вы их не любите, — сказал Перфилов.
— Почему? Люблю, — удивилась Скрепка. — Просто семнадцать лет из года в год я наблюдаю одно и тоже. Гормоны, половое созревание, пик эмоций, максимализм, нигилизм, сильные чувства к противоположному полу, отрицание жизненного опыта родителей, а вместо этого преклонение перед рок или поп-звёздами. Из года в год, Руслан Игоревич. Конечно, с вариациями. Что им история! Что им вообще школа, и мы с вами в частности! Им открылся другой мир, волнующий, яркий. Грубо говоря, наш мир. Взрослый. Но иногда, честно, зла не хватает.
— Зла всегда достаточно, — грустно сказал Перфилов.
— Я фигурально, — чуть улыбнулась завуч. — Зла не хватает, потому что я знаю, чем всё это кончится. И всегда кончается. Они становятся старше, и дурь выветривается из головы. Я думаю, они завтрашние смотрели бы на себя сегодняшних с ужасом и стыдом. Или, по крайней мере, — снисходительно.
— Они — дети, — сказал Перфилов.
— Дети — очень жестокие существа, — вздохнула Скрепка. — Поэтому не старайтесь давать им больше того, что они в состоянии переварить.
— Я попробую, — кивнул Перфилов.
Вовку он увидел лишь вечером пятницы.
Окно кухни опять было раскрыто, но мальчик и не помышлял выбраться наружу, а хмуро наблюдал за ползающими по стеклу мухами, изредка наставляя на них палец.
Солнце пятнами прорывалось сквозь листву близкой липы.
— Привет, — сказал Перфилов.
Вовка не ответил.
По его взглядом одна муха, тяжело взлетев, опустилась к его руке.
— У меня все три мухи подохли, — сказал Перфилов.
— Сейчас что ли? — буркнул Вовка.
— Нет, тогда. Как ты ушёл, так и подохли.
— А вы мне не верили.
— Думаю, это простое совпадение.
— Ага, конечно, — мальчик дунул на муху у ладони, и она с лёгкостью перевернулась на спину, поджав ножки. — Я очень разозлился тогда.
— На меня?
— На мамку и на этого… на дядю Колю, что с нами стал жить. Хотя он весёлый. Ну, иногда. Знаете, что на гитаре играют с ме… с мелиоратором?
— С медиатором, — поправил Перфилов. — А где они сейчас?
— Ушли в магазин.
Перфилов посмотрел в сторону улицы.
— Мне бы, честно, не хотелось, встречаться ни с твоей матерью, ни с дядей Колей.
Вовка впервые поднял глаза.
— Трусите?
— Трусил бы, не разговаривал бы с тобой, — строго сказал Перфилов. — Просто зачем лишний раз идти на конфликт?
— Ну и идите мимо! — обиделся мальчик.
Две мухи замертво упали с окна.
Перфилов наклонился, чтобы рассмотреть насекомых повнимательней.
— Слушай, — сказал он, — если ты моришь мух взглядом, то тебе следует быть осторожнее.
— А вам-то какое дело? — спросил Вовка, смахивая мух на кусок газеты.
Перфилов только сейчас заметил, что мёртвых насекомых там уже более десятка.
— Это не очень хорошо.
— Ага, а когда тебя бросают, это хорошо? — громко спросил мальчик. — Или когда бьют?
— Кто тебя бросил? — удивился Перфилов.
— Папка! — крикнул Вовка и потянул оконную ручку.
Окно захлопнулось.
Перфилов постоял, глядя, как Вовка пропадает в коридоре. Хорошо, мухи, подумалось ему. А если что покрупнее? Мыши, птицы? А там, глядишь…
Он вздрогнул. Боль вспухла в затылочной части черепа, гадай теперь — сама по себе или Вовкиными стараниями. Впрочем, его на этой неделе словно сговорились извести, так что удивительно, что не микроинсульт.
Стараясь не шевелить головой, Перфилов побрёл домой.
В квартире разделся до трусов, достал было рукопись своей повести, полистал, удивляясь корявости слога и бедности языка. Куда это? Сжечь только. Где тут Марго увидела перспективу?
Он повалился на не заправленный с утра диван.
Голову кружило. Может, подумалось, попросить Вовку, чтоб он попробовал и его, как своих жуков или мух? Чтобы разозлился, двинул пальчиком. Жить не хочется. Не хочется жить. Самое грустное, понял Перфилов, и менять ничего не хочется. Зачем живу?
А тут — раз! — и в рай. Или в пустоту.
На ад он всяко не заработал. Не убивал. Не воровал. С женой только развёлся.
Перфилов сморщился от ртутных переливов боли от уха к уху. Перевернулся на живот, найдя лицом подушку. Стало легче.
Возможно, он просто тоскует по чуду. Даже время есть между пятью дня и шестью вечера, а чуда нет. Чтобы выбросило тебя в другое место, где примут человека без прошлого, накормят, уложат в постель…
Больную дремоту Перфилову оборвал телефонный звонок.
К телефону на тумбочке в прихожей он подошёл только потому, что проклятый звон вошёл в резонанс с болью и не думал прекращаться.
— Алло.
— Что, Русик, не узнал? — спросила притянутая к уху трубка.
— Ты ещё, — простонал Перфилов. — Тебе-то что нужно в этот день?
— Ка-ак? — удивилась бывшая жена. — Я всё ещё считаю себя ответственной за твою жизнь. Мне кажется, что это полезный звонок.
Перфилов сел на пол.
Он не прекратил разговор, потому что знал: Марго обязательно перезвонит, и голова его точно расколется от повторного вызова.
— Я тебя слушаю, — сказал он больным голосом.
— Нет, — возразила трубка, — это я тебя слушаю. Как твои дела? Как твоя книга? Ученики — все такие же неучи? Не срывайся на них, понял? У тебя будет мигрень.
— Уже, — вставил Перфилов.
— А я что говорю! — Марго рассмеялась. — У меня поистине пророческий дар. Тебе не жалко, что ты меня потерял?
— Ты ещё не вышла замуж? — спросил Перфилов, собирая пыль голыми ногами.
— Ах, — сказала бывшая жена, — все мужики с какими-нибудь изъянами. Или рохли, как ты, или с психикой набекрень.
— А я про запас?
— Нет, ты как образец. Представь, в некоторых случаях ты выглядишь даже предпочтительней. Но ты не обольщайся.
— Где мне…
Марго помолчала.
— Нет, ты серьёзно болен?
— На меня соседский ребёнок разозлился, — сказал Перфилов. — А он такой… От него мухи, представь, дохнут.
— А как я на тебя злилась! — воскликнула трубка. — Иной раз думала подсыпать тебе в суп мышьяк. Или стрихнин.
— Из-за чего? — удивился Перфилов.
Головная боль на несколько мгновений взяла паузу.
— Ну… Честно говоря, бог знает. Просто я иногда будто сама не своя становилась. Не потому, что я такая, а потому что ты умел выбешивать.
— Хорошая мотивация, — сказал Перфилов. — Но ты всё равно мне звонишь.
— Я же говорю, у меня — ответственность, — Марго на том конце провода постучала ноготками по дереву. — А мальчику надо подзатыльник дать.
— Какому мальчику? — не понял он.
— Который мух убивает.
— Тут всё сложнее.
— Ха! — сказала Марго. — С детьми как раз всё проще: они тебя или слушаются, и тогда ты их балуешь, или не слушаются, и тогда ты их наказываешь. Со взрослыми куда замороченнее. Из-за неправильного воспитания в детстве на них такая простая система не действует.
