Владимир Круковер - Левос
— Сорока, — сказал я, — мое секретное имя Сорока.
— Хорошо, — мальчик открыл второй кисет и достал оттуда несколько шариков. — Оружие. Показывать?
— Оружие! — удивился я. — Не понял?
Мальчик достал из-за ворота куртки длинный шнурок, не замеченный мной при обыске, продел в него золотистый шарик, бегло огляделся, сосредоточился на деревянной вешалке на ножках в углу комнаты, резко двинул. Шарик унесся в угол с космической скоростью и тут же вернулся в ладонь, а вешалка с хрустом переломилась в основании.
— Ни фига себе! — только и смог сказать я.
Мальчик продел в шнурок второй шарик и закрутил эту конструкцию, перебрасывая с руки на руку. Если первая демонстрация напоминала обычный кистень, то сейчас я наблюдал своеобразные нунчаки.
Мальчик протянул один шарик мне. Как это я в прошлый осмотр не обратил внимание на его тяжесть. Будто свинцовый, но цвет… Тьфу, похоже, что это золото. Ничего себе оружие.
— Металл, какой металл, знаешь?
— Мягкий, — ответил мальчик, — мягкий, тяжелый. Удобно.
Он взял свою шапочку и показал, как гнутся в пальцах те крылышки, которые я принял за декоративные. Да, золото мягкий металл. Но пальцы для такой демонстрации нужны посильней, чем у меня.
Пока я пытался осмыслить, свалившееся на меня чудо, мальчик похлопал длиннущими ресницами и сказал:
— Надо работать, хотеть говорить быстро. Могу?
— Да, конечно. Занимайся, сколько хочешь. Учись.
5Тут следует сделать небольшое отступление и рассказать о себе. Это поможет понять все то, что случилось потом.
Всю жизнь я был фаталистом, жил одним днем, жил на полную катушку. Поэтому и остался на старости лет в одиночестве и почти без средств к существованию.
Но я и не рассчитывал дожить до таких лет, иначе отложил бы что-нибудь из тех больших средств, которыми иногда располагал. Последний раз, например, за пару месяцев не только ухитрился растратить больше ста тысяч долларов, но, из-за полнейшей финансовой неграмотности, вложился не в тот банк и потерял семьсот тысяч вместе с фирмой — издательским центром и типографией. Часть оборудования было куплено по лизингу, так что имущество описали. А тут еще грянул очередной дефолт…
В общем, жил я жадно, как будто завтра наступит конец света. Перепробовал уйму профессий, ориентируясь не на доходность каждой, а интересность процесса. Собственно, играл… В геолога, в ветеринара, в начальника питомника служебных собак, в грузчика, в радиста на рыболовецком сейнере, в золотоискателя, в охотника за жень-шенью, в зоотехника передвижного цирка, в бизнесмена, в стюарда международных авиалиний, в сотрудника уголовного розыска…
Сейчас, когда записываю эти профессии, сам удивляюсь, сколь много перепробовал, повидал. И работал на совесть, пока игра не надоедала. Пожалуй, только журналистом и писателем я оставался всегда, так как на любой должности писал в газеты, журналы, в стол…
Так же игриво я относился к учебе. Успел поучиться на военного летчика, на зоотехника, на врача; окончил международную школу кинологов, курсы горноспасателей, пять курсов факультета журналистике в престижном университете… Откуда, кстати, ушел перед защитой. Пришел к выводу, что диплом — пустая трата времени, бумажка, нужная кому-то для карьеры. Но не мне.
Конечно, я мог сделать ученую карьеру. Например, как филолог. Или — социолог. Но опять-таки, зачем? Вот, несколько лет назад халтурил в инете фрилансером, написал под заказ три кандидатских по филологии и по педагогике и одну докторскую по старославянским языкам. Как бы доказал самому себе, что мог, могу. Но, не интересно.
Что еще о себе. Сидел. Три раза, третий — на строгом режиме, пятерик.
На зонах почти не работал, хорошо питался, одевался. По первой ходке на Севере под Красноярском был учителем русского языка и литературы. В смысле, числился каким-то рабочим, а сам учил зэков. Во второй «командировке», — тоже в холодных краях, в Заполярье: «Норильсклаг», формально был библиотекарем, а на самом деле писал офицерам курсовые по юриспруденции (они почти все учились заочно). До сих пор помню некоторые аспекты криминалистик, гражданского права, арбитражного процесса, правоведения… В третий раз, когда тюрьма была спровоцирована КГБ — заразился туберкулезом, а в тубзоне и так не работают.
Да, чуть не забыл, а то сложится у кого-то неправильное впечатление. За что сидел?
Тут вообще малореальные причины, которые у нормальных граждан не случаются. И если одну — за кражу еще можно объяснить происками КГБ, то второе происшествие похоже на злое чудо.
Короче, первый раз меня явно посадили за стих (я пишу стихи, говорят — неплохие): прочитал в ресторане со сцены стих о Ленине. Начинался он скромно:
Снимите шапки перед мавзолеем,
в котором прах задумчивый лежит.
Лежит спокойно беспокойный Ленин.
У стен Кремля старинного лежит…
Ну, а дальше шел текст, для времен СССР излишне наглый.
Снимите шапки, не спеша войдите
И этот труп спокойно разглядите,
И этот труп спокойно разглядите,
Чей на портретах радостный оскал.
Как долго он Россией торговал!
Теперь лежит, нахохлился, как кочет,
И над Россией проданной хохочет,
И жалок голый черепа овал.
И скулы Чингис-хана, не ссыхаясь,
Рельефно выступают под глазницы,
И все идет толпа к немой гробнице,
Чтоб поклонится? Или чтоб понять?
Но мертв под желтой кожей мощный череп,
И тягостно обычаю поверить,
Что мертвых неэтично оскорблять.
Его иконы мрачною усмешкой
На мир глядят. Люд молится поспешно,
Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.
И — никто, чтоб проколоть гнойник.
Снимите шапки. В этом мавзолее
Лежит, как идол, равнодушный Ленин.
Сквозь узкое окошко виден рот,
На вечную усмешку осужденный,
И, словно на заклание, народ
К нему идет, Свободой угнетенный.
Естественно, я был пьян, естественно, в зале был кто-то из Комитета. Но арестовали меня не за стихи, а на вокзале. Ждал поезда, стоял на перроне, в правой руке балетка (были такие фирменные чемоданчики в те времена, когда не было кейсов, а с сумками ходили только спортсмены), подходит пассажир и просит:
Присмотри за моим портфелем, я за пивом сбегаю. И ставит портфель слева от меня. Вскоре поезд появился. Я поднял с асфальта свою балетку и его портфель, попятился по платформе, чтоб составом не задело. А меня хвать за руку. Два мента. Мигом слепили дело по статье 144 (кража). И тот пассажир свидетелем выступал на суде.
Во второй раз дело было так. Я работал начальником питомника служебных собак на ж/д товарной станции. Шел с обходом и вижу, как к моему охраннику у товарного вагона пристает здоровенный мужик. А в вагоне этом по описи находится взрывчатка. Это уж, не говоря о том, что посторонним вообще по товарной станции ходить запрещено. Я привязал собаку, чтоб не порвала наглеца, подошел. Мужик, конечно, пьяный, попер на меня буром. Взял его на мельницу, уронил нежно, чтоб не покалечился. А он как заорет! Лежит и корчится, будто рожает.
Оказалось, в земле слегка торчал ржавый арматурный прут, его из-за травы не было видно, и он насадился на этот прут прямой кишкой. Разорвал себе все там, да и боль адская. Через пару месяцев на суд и то пришел в раскоряку. Меня до суда под подписку отпустили, и все в охране были уверены, что мне ничего не грозит. Собаку не спустил, хотя имел право, оружие не применял, хотя имел право. Знакомые хлопцы из НИИ так вообще подсчитали, что вероятность попадания в этого мужика метеорита больше, чем то, что случилось.
Тем ни менее, влепили пятерик. Отсидел четыре с половиной.
Это я вспоминаю только те отсидки, что случились при советской власти. Были и другие.
Но что-то мой маленький гость отошел от компьютера и хочет контакта. Допишу свою краткую биографию попозже. В ней много было непонятных случаев. Например, люди, мне неприятные, как-то начали умирать, стоило мне об этом мельком подумать. Или лебедь упал к моим ногам…
— Да, да, Левос, ой — извини, забыл, что секретное имя нельзя упоминать всуе, Лео, сейчас.
Потом допишу.
6В жизни мне довелось испытать много разных страхов. Например, когда на скале шарахнулся от змеи и повис на обрыве. Но ужас я испытал только один раз. Когда ГЧК арестовала Горбачева.
Я возвращался в город поздно вечером и, вдруг, мимо пошла колонна танков. Громыхающие бронированные чудовища шли по асфальту мимо моей, прижавшейся к обочине, шестерки, превратившейся из комфортабельной (по тем временам) машины в жалкую жестяную скорлупку. Именно тогда я ощутил свою ничтожность, ярко представляя, как легко многотонный монстр может подмять меня под гусеницы.
