Александр Бачило - День гнева (сборник)
— Где ты была?
— Везде, — сказала она.
— Что ты там пела?
— Все.
Исчерпывающие ответы Семар вернули кузятинцам покой и, вероятно, этот фестивальный вояж так бы и числился в истории города событием волнительным, но последствий не имевшим, если бы…
О, это “если бы”! Все неприятности в жизни начинаются с него, но и все приятности тоже.
Утром седьмого августа кузятинский телетайп отстучал следующий текст: “Организуйте завтра вокзале 12 часов встречу общественности делегацией Великобритании тчк Обеспечьте явку певицы Семар тчк Комсомольским приветом зпт Комитет фестиваля”.
Городское начальство вполне могло понять, что делегация Великобритании, проезжая транзитом через крупный железнодорожный узел, намерена воспользоваться случаем и получше познакомиться с его историко-архитектурными памятниками, ибо народная мудрость гласит: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Администрация могла также понять, что англичан интересует рядовой кузятинец, условия его жизни, труда и отдыха. Но администрация никак не могла взять в толк, почему это непременно следует делать в присутствии Семар и на каком основании официальный телекс называет ее певицей. Решено было проконсультироваться с Маргаритой Евгеньевной, как с человеком, больше других пострадавшим от этой незаурядной личности. Маргарита Евгеньевна сразу все поняла.
— Я предупреждала, — сказала она голосом, в котором звенела сосулька, — Кузятин будет расхлебывать эту поездку еще не один год. В телексах не принято ставить кавычки. Имелась в виду “певица” Семар.
Но так или иначе в одиннадцать тридцать следующего дня вся кузятинская общественность выстроилась на перроне в ожидании делегации из Великобритании с флажками, шарами, гладиолусами, абрикосами и яблоками. Кактус блестел на солнце грудью-иконостасом из местных значков, которые он собирался выменять на заграничные. Сева-Севастьян нервничал потому что, во-первых, знал из газет, что в английской делегации едет король тяжелого рока Джей Риверс со своей свитой, а, во-вторых, ему не нравился зеленоватый оттенок лица Ларисы Семар, установленной как раз по центру перрона между Маргаритой Евгеньевной и Салатиной.
Но вот три репродуктора объявили, что поезд прибывает, и общественность, вздохнув с облегчением, подняла вверх флажки и гладиолусы. Гости высыпали из вагонов точно так же, как по дороге на фестиваль, — шумно, весело и многолико. Они сразу смешались с хозяевами и превратили установленный на перроне порядок в полную неразбериху. Кузятинцы задарили их цветами и фруктами, они нюхали, жевали, показывали на часы, что-то кричали и в отчаянии, что их здесь не понимают, хлопали себя по бедрам и поднимали к небу глаза. Наконец, очень высокий и очень кудрявый молодой человек, в котором Сева-Севастьян узнал Джея Риверса, сложил руки в умоляющем жесте и произнес, как заклинание, имя Семар. Тогда все всё поняли, и между молодым человеком и Ларисой Семар образовался узкий коридор и, увидев Ларису, Джей Риверс закричал от восторга так, как не кричал даже в Лас-Вегасе, когда завоевал первый приз. А потом заговорил быстро-быстро, обращаясь уже не к ней, а к Кузятину, и где-то к середине речи подоспел переводчик и тоже заговорил быстро, но, к удовольствию кузятинцев, понятно.
— Мы все о вас знаем, — говорил переводчик тоном Джея Риверса, — мы знаем, что вам пошла вторая тысяча лет и строители до сих пор находят в земле украшения ваших славянских красавиц, — кузятинцы удивленно переглянулись, но возражать не стали. — Мы знаем, что Кузятин стоит на семи дорогах… простите, холмах… простите, ветрах, — переводчик раскраснелся в поисках русского эквивалента, — вобщем, в центре событий, и за последние сто лет вы совершили такое, чего не упомните и за тысячу. Вы всегда оставались верны себе, из всех передряг вышли с честью… вобщем, вы такие же, как они, и как они, как они…
С этими словами длинный Джей воздел над толпой руки-семафоры, и все высыпавшие на перрон чехи, французы, австрийцы тоже подняли руки, потому что им понравился Риверс и речь, которую он сказал, хотя они в ней мало что поняли. Но так бывает: диктор, к примеру, на телевизионном экране что-то старается, говорит, а звук выключен, но так она по-доброму вам улыбается, что вы тоже улыбаетесь ей в ответ из кресла напротив неизвестно почему и для чего. И не надо объяснять. Есть вещи, которые невозможно объяснить. А Джей Риверс тем временем прошел по узкому коридорчику к Ларисе Семар, погладил ее расчесанные по случаю митинга волосы, и всем чехам, французам и австрийцам тоже захотелось их погладить, но желающих было слишком много, а Лариса Семар одна. Потом англичанин снова заговорил, обращаясь к Кузятину:
— Нам все пропела о вас эта девочка Семар. Она пела на всех подряд московских сценах от Лужников до Большого театра и перед каждым выступлением обязательно представлялась: Семар из Кузятина. Забавные все-таки дают у вас девочкам имена. — Прищурился Джей Риверс, прищурился вслед за ним переводчик. — Но это даже хорошо, это помогло нам ее разыскать. Знаете, что она пела? Она пела о радостных пассажирских поездах и недовольных судьбой товарняках и… восьмиклассниках, которым учительница Маргоша, — весь Кузятин может присягнуть, что переводчик сказал именно так, — учительница Маргоша не позволяет писать сочинения в стихах. И о Севе-Севастьяне, мальчике с большим, но нерешительным сердцем она тоже пела и, если хотите знать, каждый из нас подумал, слушая эту девочку Семар, что и в его жизни была своя Маргоша, свой Сева-Севастьян и пес Бурбон тоже, конечно, был…
А вот Бурбона лучше было не вспоминать. В эти самые минуты он изнывал от любопытства и безделья, сидя по приказу хозяйки по ту сторону перрона. Но когда он услыхал свое имя, он ринулся прямо к Джею Риверсу, расталкивая общественность и лотки от ресторана “Полет”. Он добрался до короля тяжелого рока и по обычной ласковой своей привычке поставил лапы ему на плечи и дружески облизал лицо. Лариса попыталась образумить пса, сказала что-то понятное только им двоим, но ньюфаундленд, питавший, как видно, слабость к людям талантливым, не собирался Риверса выпускать. Тогда Лариса подошла к ним вплотную и начала петь прямо в лохматое ухо Бурбона, и он снял одну лапу с плеча Джея и переложил ее на плечо Ларисы, а потом поднял морду к синему августовскому небу и начал подвывать хозяйке с чувством, толком, расстановкой, и Джей Риверс тоже не выдержал и запел.
Так они стояли втроем — Джей Риверс, пес Бурбон и кузятинка Лариса Семар — и пели каждый на своем языке и все об одном, а кузятинцы, чехи, французы, австрийцы смотрели на них и улыбались, и городская администрация улыбалась, потому что, несмотря на неразбериху, митинг удался, потому что так и должны общаться люди, так и будут они общаться, если не произойдет глобальных катастроф на Земле.
Если вы думаете, что этот послефестивальный экспресс был единственным экспрессом, пожелавшим встретиться с певицей Семар, то вы так же далеки от истины, как Маргарита Евгеньевна от поэзии. Экспрессы шли на запад каждый день, два раза в день, у кузятинской телетайпистки скопилась целая стопка, одинаковых телексов, разнящихся только датами. В каждом была фраза: “Обеспечьте явку певицы Семар”. Ларисе пришлось переехать вместе с Бурбоном на вокзал и даже ночевать там в комнате дежурного, потому что некоторые экспрессы проходили через крупный железнодорожный узел ночью.
Но к концу августа все фестивальные поезда ушли, а вместо них пошли письма в таком количестве, что почтальонша Вера Никифоровна чуть было не уволилась из-за них по собственному желанию. Зато на письма можно было отвечать в домашних условиях и без всяких митингов. Кузятин понемногу приходил в себя. Школу к 1 сентября побелили, а в известном яру начали рыть котлован под торговый центр и нашли украшения древних славянских барышень. Салатина сшила себе новую форму, Семар слегка порозовела, и, встретив ее однажды на улице, Сева-Севастьян обратился не своим, деревянным, голосом:
— Ты… это… приходи. Ребята ждут. Даже Кактус согласился, что ты была права…
Когда он услыхал, что она придет, он не поверил своим ушам. Но все же на следующий день собрал рок-группу на колокольне и стал нетерпеливо посматривать сверху вниз на ромашковый луг. Время бежало, как на контрольной. Кактус кололся, как шприц.
— И ты поверил, что она придет? Ты поверил, что после Джея она станет распевать с Севой-Севастьяном? Чудак!
Конечно, чудак. Разве нечудак отпустил бы ее месяц назад на все четыре стороны? Разве позволил бы сбежать в Москву одной? Разве… разве ему бы сейчас послышалось, что снизу, с луга, но вовсе не со стороны лестницы приближался голос Семар:
— Освободите площадку-у-у!.. Лечу-у-у!..
И хотя, с одной стороны, Сева-Севастьян предполагал, что он чудак, а чудакам все только чудится, он на всякий случай потеснил своих рокеров и освободил площадку. Потому что, с другой стороны, он знал, с кем имеет дело. Не успела площадка расчиститься, как над ней взмыла вверх Лариса Семар с гитарой и псом Бурбоном. Они описали в воздухе три полукружья и с размаху шлепнулись на колокольню.
