Анатолий Ириновский - Жребий
По-кошачьи серо-зеленоватые, они наводили ужас своей жуткой бездонностью.
— А вы попробуйте, — сказал Сатана, — дело покажет. Постажируетесь малость, подучитесь. Я вас подстрахую, дам любую консультацию в случае какого затруднения. Не Боги же горшки обжигают…
— Но почему я? Почему вы избрали именно меня? Я не хочу творить Зло! — почти по-детски капризно возразил Нетудыхин. — Кто я такой? Учитель обыкновенный. Подумаешь, фигура!
— Э-э, Тимофей Сергеевич, не прибедняйтесь излишне, не надо. Я другого мнения. А почему на вас выбор пал, это мой секрет. Другой сам к тебе в объятия лезет, а не подходит. Тут люди особого склада нужны. И зря вы артачитесь, что не фигура. Лиха беда начало. Сделаем фигурой. Для нас — это плевое дело. Подвинем вас вверх по социальной лестнице. Все в наших руках. Не волнуйтесь. И над кадрами мы думаем. Как не думать? Думаем. Но при таком вот наиве, в котором вы пребываете сейчас, скажу вам честно, большое дело начинать никак нельзя. Нужна школа, выучка. А уже потом — позаботимся и о масштабах. Тут, Тимофей Сергеевич, когда имеешь отношение с таким тонким материалом, как Зло, надо опираться на профессиональные навыки. Хотя, конечно, и чутье, и интуиция в нашем деле вещи важные. Где-то там чуть-чуть передавил и — бац! — Зло твое не состоялось как Зло. А это уже ошибка непростительная.
— Нет-нет-нет! Я человек абсолютно занятой: уроки, классное руководство, занятия в студии — даже на это времени не хватает.
— Ну и прекрасно! Прекрасно! Лучшей ситуации быть не может. Вы в гуще людей, постоянно среди молодежи — вам и карты в руки. Молодняк — наше будущее. И о нем нужно думать сегодня. Хотя у меня, честно сказать, виды на вас несколько другие: вы меня интересуете больше вот за этим письменным столом. Мне перо ваше покоя не дает.
— Ну уж, дудки! — сказал Нетудыхин и чуть не изобразил одну неприличную фигуру. — Еще мне вашей редактуры не хватало! Тут без вас попечителей в избытке. Так опекают, что по десять раз тексты приходится кромсать, пока протолкнешь.
Нетудыхин несколько поосмелел и повел себя согласно известной поговорке: не так страшен черт, как его малюют.
— Зря вы недооцениваете моих возможностей, Тимофей Сергеевич, зря, — сказал Сатана. — Не хотел говорить, да скажу, раз уж такой разговор пошел. Попалось мне тут одно стихотворение ваше как-то, всколыхнуло оно меня до глубины души.
Устал я жить, Господь, в твоем паскудном мире,
Неправедном и грешном, как ты сам,
И надоело видеть мне, как в человеке
Победоносно торжествует хам…
— Ваше?
— Мое. Но… Сатана не дал ему возразить. Он вдохновенно продолжал:
Куда не кинешь взглядом — мразь на мрази,
И слабого повсюду попирают,
Добро тщедушное влачит существованье,
А тварь одна другую тварь сжирает.
Нет справедливости на твоем белом свете,
Нет и не вижу просветленья я ни в чем.
Есть царство хаоса, разгул шабаша,
И виноват лишь ты один во всем.
— Великолепно! Такими строчками можно гордиться! Конечно, в стихотворении есть противоречия, — и это от недостаточного знания фактического положения вещей, — но какой замах, какой замах! А какой конец! — Сатана наморщил лоб, пытаясь припомнить окончание стихотворения. — Ага, вот:
Покрыта трупами твоих детей планета.
Терзает душу мне багровый твой венец:
А может быть, мы чертово творенье,
А ты всего лишь — крестный нам отец?..
— Потрясающе! Браво! Гениальная догадка! Ладно, скажу больше, признаюсь: вы спрашиваете, почему на вас мой выбор пал: не последнюю роль тут сыграло и это стихотворение.
— Да, но откуда оно вам стало известно? Я его никому не читал. Оно сыро. Оно еще в работе. Выходит, вы этот полуфабрикат стянули у меня просто со стола?
— Дорогой Тимофей Сергеевич, вы забываете, с кем имеете дело. Все, что касается меня, рано или поздно становится мне известно.
— Каким образом?
— Ну, каким образом — это уже другой вопрос.
— И все же как-то странно получается… Вы желаете иметь со мной дело и одновременно не доверяете мне.
— Вы хотите знать канал информации?
— Да.
— Вообще-то у меня не принято раскрывать профессиональные секреты. Но для вас, ладно, ради того, что вы мне доставили такое истинное удовольствие, — сделаю исключение. Все очень просто: вы курите, форточка у вас постоянно открыта. А у меня народ любознательный, юркий. Вот они и поинтересовались, над чем вы тут вечерами страждете. Элементарно.
Нетудыхин посмотрел на открытую форточку, прихлопнул ее. Сатана улыбнулся.
— Так у вас что, — спросил Нетудыхин, — осведомители имеются?
— Зачем сразу осведомители? Нехорошее слово. Информаторы. Работа есть работа. Я прочел стихотворение и понял: этот человек мой.
— Вы ошибаетесь, — сказал Нетудыхин. — Недовольство Богом — еще не есть признание вас. Я просто возмущен торжествующим Злом.
— Да? А конец, последние две строчки? Извините, Тимофей Сергеевич, в стихотворении и Он, и я существуем уже как само собою разумеющийся факт.
— Но это же поэтическая условность, метафора такая!
— Для кого метафора, а для кого истинное содержание!
— Нет, с вами положительно нельзя разговаривать. Вы все понимаете слишком прямолинейно. Ничего у нас с вами не выйдет.
— Выйдет, — уверенно сказал Сатана. — Очень даже выйдет, Тимофей Сергеевич. У меня бумага на то имеется.
— Какая еще бумага? — с тревогой спросил Нетудыхин.
— Бумага, где все оговорено.
— Я прошу показать мне эту бумагу!
— Э-э, нет! Вы ее порвете.
— Но это же нечестно! Так порядочные люди не поступают, — сказал Нетудыхин, забыв в пылу разговора, с кем имеет дело.
— Ну, что ж, — с грустью сказал Сатана, — некоторые люди, может быть, и не поступают, а у меня такое ремесло. Мне самому иногда бывает неудобно, да что поделаешь. Кому-то ж и эту лямку надо тянуть.
— И все же я хочу знать, о чем идет речь в вашей бумаге! — настоятельно потребовал Нетудыхин.
— Не в вашей, а в нашей.
— Хорошо, в нашей.
— Это другое дело, — сказал Сатана. Он достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный лист и развернул его.
— Дайте посмотреть, — попросил Нетудыхин.
— Ни в коем случае! — сказал Сатана. — Только на расстоянии. Или я вам просто зачитаю ее.
— Читайте.
В бумаге говорилось, что настоящий Договор (написано с большой буквы) заключен между двумя заинтересованными сторонами — Нетудыхиным Тимофеем Сергеевичем и Сатаной (слово "Сатана" тоже было написано с заглавной буквы).
Обе стороны, именуемые далее Высокими, с целью поддержания должного напряжения жизненного поля, обязывались друг перед другом в следующем:
а) Высокая сторона, представленная Нетудыхиным Тимофеем Сергеевичем, от дня заключения настоящего Договора, считала своим долгом и обязывалась творить Зло;
б) В свою очередь, вторая Высокая сторона, представленная князем мира сего Сатаной, гарантировала всеми имеющимися у нее средствами споспешествовать действиям Нетудыхина Тимофея Сергеевича. Кроме того, в качестве компенсации за свои труды, Нетудыхину обеспечивалась всемерная помощь на его жизненном поприще.
О чем и свидетельствовало настоящее Соглашение.
Договор вступал в силу со дня его подписания.
Время действия Договора Высокие стороны условились не ограничивать.
Внизу текста стояла дата и подпись сторон-соучастниц.
— Вот, пожалуйста, — сказал Сатана, поворачивая лист к Нетудыхину так, чтобы тот мог убедиться в подлинности своей подписи.
Да, никуда не денешься, подпись действительно была его. Сатана аккуратно сложил бумагу и спрятал ее в карман. И тут Нетудыхин не выдержал, взорвался.
— Хам! — заорал он, перейдя на "ты" и окончательно осмелев. — Шантажист мелкий! Подловил человека под бухом и теперь издеваешься? Не пройдет этот номер! Задницу себе подотри своей бумагой! Она у юриста не заверена! Понял? Ку-ку!
— У какого юриста? — горячился Сатана.
— У обыкновенного! Или у Бога, по крайней мере.
— Он не визирует такие бумаги. Поставить его в известность я, конечно, могу. Остальное — это уже моя компетенция.
— Чихал я на твою компетенцию! Я жаловаться буду!
— Кому?
— Как кому? Да тому же Богу! Кому же в таких случаях еще жалуются!
Сатана как-то неожиданно обмяк.
— Не надо, Тимофей Сергеевич, — мягко сказал он. — Мы и без Него обойдемся. До Бога, поверьте мне, далеко, а я — рядом. К тому же еще никому не удавалось с ним встретиться. Он троичен, расплывчат, реальность Его людям недоступна. А я конкретен, меня на ощупь можно даже потрогать. Сижу вот с вами и ссорюсь зачем-то. И вы зря кипятитесь: жалоба ваша туда будет идти бесконечно долго.
