Алесь Kуламеса - Умереть за Родину
— А ты помнишь, что он рассказывал, — вспылил я в ответ, — про разорённые города и сёла, про разруху и голод? Про «всё для фронта, всё для победы»? Теперь-то всё совсем по-другому! Ни голода, ни разрухи, ни сирот и вдов. А всё потому, что ты и я, как твой сын, идём на смерть. Идём добровольно, чтобы наша Родина победила. Папа, это долг наш, понимаешь? Обязанность наша!
— Долг, Родина — это всё красивые слова! А ты знаешь, как всё выглядит на самом деле? Всех загоняют в большую камеру и травят газом. И вроде всё безболезненно, но видел бы ты лица людей и то, как они, лежат вповалку друг на друге.
— А то ты видел!
— Видел! И не хочу, чтобы ты оказался среди них.
— Папа, ну пойми ты, — я не знал, как ещё объяснить ему, — нельзя так. Мы должны и всё. Родина нуждается в нас.
— Знаешь что, — удивительно спокойным тоном проговорил отец, — в сорок первом году, когда немцы рвались к Москве, твой дед пошёл на фронт. Потому что Родина нуждалась в нём. Потому что его винтовка могла остановить врага. И остановила. А наша с тобой смерть кого остановит?
— Такого же врага!
— Сынок, да забудь ты про то, что тебе в школе говорили. Всё изменилось! Раньше я мог вернуться с войны. А теперь — нет. Всё, билет в один конец. Вот поэтому и решили, что семьи военных нужно вместе с ними в зачётник отправлять. Чтобы сирот не плодить да на пенсии не тратиться. Конечно! Это гораздо экономнее. Мне тоже в школе рассказывали, что высвободившиеся от военных расходов деньги помогли поднять экономику до заоблачных высот. Понимаешь, твой дед видел перед собой врага. А что увидишь ты? Стены газовой камеры? Раньше убивали хотя бы враги, чужаки. А теперь — травят свои. Арифметика проста: кто больше собственных граждан передушит — тот и победил! Ну да, экономика в порядке, разрушений никаких — чистенькая война. Только вот что я тебе скажу, сынок: страна, которая сама — понимаешь, сама! — убивает своих граждан, не имеет права требовать верности и преданности.
Он замолчал. И у меня тоже закончились слова. Отец положил мне руку на плечо и заглянул в глаза:
— До смерти твоей мамы я ни о чём таком не думал, сынок. Но когда она погибла, что-то во мне надломилось. Я не отдам тебя им. И плевать я хотел на долг, патриотизм и Родину. Ты им — не достанешься.
Я посмотрел в его глаза и ощутил, как заплясали на кончике языка нужные, правильные слова:
— Можно я скажу?
Отец кивнул.
— Пап, на самом деле ничего не изменилось. Подожди, дай я договорю!
Отец сдержался и промолчал.
— Ничего не изменилось, — повторил я, — что тогда, что сейчас — от нас зависит победа. От каждого из нас. Чем больше людей пожертвует своей жизнью — тем вероятнее наша победа. Разве раньше не так было? Да так же, один в один так же! У кого больше солдат, то и побеждал. Да, теперь это выглядит по-другому. Но суть осталась та же.
— Нет, — медленно проговорил отец, — не та же. Твой дед сражался за Родину. А нас заставляют за неё умирать. Неужели ты не понимаешь, что это совсем разные вещи? Диаметрально противоположные!
Я промолчал. Всё равно ему ничего доказать невозможно.
Отец хотел что-то сказать, но вдруг наклонился к рулю и впился глазами в небо. Я проследил его взгляд и заметил среди облаков чёрную точку. Она быстро приближалась.
— Ну вот, сын, — сказал отец, — нас, похоже, нашли.
Точка превратилась в десантный вертолёт. Он уверенно шёл в нашу сторону.
Отец сунул руку во внутренний карман и достал что-то металлическое. Я изумился — он держал пистолет. Я такой видел только в кино про войну.
— Трофей, — пояснил отец. — Называется «Парабеллум». Твой дед с войны принёс. Когда проходило разоружение, дед его спрятал. Потом мне передал. А я хотел тебе оставить.
— И что ты собираешься делать? Это же…
— Ну да, — согласился отец, — это боевое оружие. А у них там — парализаторы. Повоюем? По-настоящему?
— Пап, ты что? Ты же убить можешь.
— Не просто могу, сын, — оскалился отец. — Буду. Я не дам нас захватить.
Он открыл дверцу и выкатился из машины.
— Папа, стой!
Отец прижался к стволу сосны, прячась под кроной. Вертолёт прошёл совсем низко, почти над самыми деревьями. Я смог разглядеть эмблему внутренних войск и лица десантников, выглядывавших из дверей.
Нас тоже заметили. Вертолёт сделал круг и завис над деревьями. С него упали верёвки, по паре с каждого борта. Отец перехватил пистолет двумя руками и прицелился, но клубившаяся пыль мешала ему. Он сплюнул, и отступил чуть дальше в лес. Я сидел окаменевший, не зная, что делать и как поступить.
По верёвкам заскользили десантники. Как только первый из них достиг земли, отец выстрелил. Боец схватился за правый бок и повалился наземь. Отец перебежал к другому дереву и снова выстрелил — ещё один десантник упал в пыль.
Солдат это не остановило. Они продолжали спускаться, а уже высадившиеся укрылись за машиной. Отец не стал стрелять, боясь задеть меня, и десантники воспользовались этим — вскинули парализаторы и прижали его очередями к земле. Шарики с парализующим составом шлёпали по деревьям, лопались, забрызгивая всё вокруг яркой оранжевой краской. Отец пытался отползти дальше в лес, но десантники стреляли слишком плотно, и ему оставалось только плотнее вжиматься в землю.
Моя дверца распахнулась, и меня буквально вырвали из машины. Я упал на землю, уткнувшись в пыль и сухие иголки. Кто-то придавил меня коленом и левую руку обжог укус карманного парализатора. В глазах сразу потемнело, уши заложило ватой, и я провалился в тёмную бездну.
***Резкий запах ударил мне в нос. Я затряс головой, пытаясь отвернуться от источника запаха, и получил несильную оплеуху.
— Он очнулся, товарищ капитан.
Я открыл глаза. Передо мной сидел на корточках прапорщик с флаконом нашатыря. Военный ещё пару раз шлёпнул меня по щекам и отошёл.
За спиной я услышал голоса:
— Как там наши раненные? Есть сведения?
— Так точно, товарищ капитан! Уже оперируют. Врачи говорят — опасности для жизни нет.
— Хорошо, сержант. Что с машиной?
— На подходе, товарищ капитан.
— Оставайтесь на связи с ними, поможете найти дорогу, если что.
— Есть!
Я попробовал встать, но ноги не держали, и пришлось остаться сидеть, опираясь на колесо машины. Передо мной остановился крепкий молодой мужчина.
— Ты, я так понимаю, был заложником? — начал он без предисловий и представления.
Я хотел объяснить, что это не так, но язык работал плохо — получилось только промычать что-то невразумительное.
— Ладно, следствие разберётся, — махнул рукой капитан. — Сейчас прибудет машина, а пока отдыхай.
Он поднялся.
— Кстати, мужик этот, который тебя захватил, дуба дал. Ребята ему слишком много парализатора всадили от злости, что он наших подстелил. Вот сердце и не выдержало. И откуда у поганца оружие настоящее было? Ты не в курсе?
Я не ответил. Потому что мир в один момент перевернулся и погас. Из глаз сами собой потекли слезы. Капитан, не сказав ни слова, отошёл.
За моей спиной, в салоне, кто-то включил радио:
«Сегодня, в шесть часов утра по московскому времени, Евросоюз предложил объявить перемирие и сесть за стол переговоров. Наш президент предложение принял. Переговоры состоятся через два дня в Москве. В связи с этим, все намеченные на сегодня операции взаимозачёта отменены».
