Алесь Kуламеса - Умереть за Родину
Взглядом я отыскал отца. Он стоял и пел, как и прочие, но на его лице не было радости, а губы двигались совсем не так, как у остальных. Он не пел, а шептал совсем другой текст. Непонятно какой именно, но точно — не слова гимна. Поведение отца поразило меня на столько, что я замолчал и опустил стакан. Но, перехватив удивлённый взгляд Вити, спохватился и продолжил петь. Чисто машинально, не задумываясь над текстом.
Меня беспокоило поведение отца. Он всегда учил любить свою страну, и невозможно было представить, что мой отец, кадровый офицер, потомственный военный, удостоенный нескольких наград, мог в такой момент не петь гимн своей страны. Страны, которой он присягал. Это просто невозможно! Легче поверить, что Солнце и Луна поменялись местами.
Гимн закончился, и это прервало мои размышления. Полковник отпил из стакана и сел. Его примеру последовали все остальные. Спустя пару минут, переговорив с несколькими офицерами, полковник поднялся и, напомнив всем о времени начала погрузки, удалился. Мой отец последовал за ним.
Я спешно доел, на скорую руку попрощался с Ниной и Витей и со всех ног побежал к нам в номер, надеясь переговорить с отцом. Конечно, в номере его не оказалось, и я решил подождать. Снаружи звенели голоса, играла музыка, слышался смех, а я ждал отца. С ним что-то не так, это очевидно. Но в чём дело? Увы, ответить на этот вопрос никак не получалось. Возможно, стоило поискать отца, но, скорее всего, сейчас он очень занят. Уж лучше ждать его здесь.
Отец появился только за полночь, когда голоса на улице немного стихли. Он осторожно вошёл в комнату и притворил дверь, стараясь не шуметь. Я сидел без света, поэтому он заметил меня, только щёлкнув выключателем.
— Не спишь?
— Не сплю, — ответил я из-под руки, которой заслонился от яркого света.
— Это хорошо, — сказал отец, — собирайся, мы уезжаем.
— Куда? — изумился я. — Ведь завтра…
— Да, завтра, а если точнее, то уже сегодня, нашу часть перебрасывают к зачётнику, — отец был спокоен, но глаза у него были странные — напуганные и решительные одновременно, — а меня — и тебя, соответственно — переводят в другую часть. Так решил полковник…
— Но, папа, а как же переброска к зачётнику?
— Зачётник подождёт! — Сверкнул глазами отец. — Приказы — не обсуждают. Собирайся!
— Но…
— Живо!!! — рявкнул отец, и я, по мимо своей воли, тут же кинулся к сумкам.
Я испугался, потому что отец очень давно не кричал на меня. Если до гибели мамы он вполне мог прикрикнуть или отвесить мне подзатыльник, то после он ничего такого себе не позволял. Можно сказать, он стал обращаться со мной очень бережно.
Я лихорадочно побросал вещи обратно в сумку и выскочил из номера. Отец прихватил чемодан и вышел следом. Он не запер дверь на замок, это было странно, но я побоялся говорить ему об этом. Мы спустились вниз. Народу почти не было, а редкие прохожие, в основном — занятые друг другом парочки, совершенно не обращали на нас внимания. Тем не менее, отец шёл так, чтобы по возможности находиться в тени.
По приезду, отец не стал загонять машину с гараж, а оставил на открытой стоянке. Теперь это очень пригодилось — автомобили стояли везде, буквально один на другом, и я не уверен, что мы смогли бы выехать.
Отец завёл машину и медленно стал лавировать между другими автомобилями, двигаясь к воротам. Он ехал без света, выключив фары.
— Пап, — начал я, — а почему…
— Цыц, — шикнул он на меня, — не твоего ума дело!
Я замолчал. Теперь я испугался по-настоящему. Мне вдруг показалось, что отец не в себе. По крайней мере, таким я его никогда не видел.
Всё так же, не включая фар, мы подкатили к воротам. Отец остановил машину и, сунув руку за пазуху, замер. На КПП горел свет, но внутри никого не было. Отец немного подождал, потом вышел из машины. Он зашёл внутрь строения, и через секунду ворота дрогнули и стали разъезжаться.
— Надо же, как повезло, — пробормотал отец, вернувшись в машину и трогаясь с места, — впервые в жизни радуюсь отсутствию дисциплины.
Выехав за пределы части, отец включил фары и поехал гораздо быстрее. Выбравшись на трассу, он и вовсе помчался стрелой.
Несмотря на довольно-таки рискованную скорость и необходимость уделять всё внимание дороге папа расслабился. Он расстегнул ворот, достал из бардачка между сиденьями смятую пачку сигарет и с видимым наслаждением закурил. Потом включил проигрыватель со своей любимой испанской гитарой. Стал тихо насвистывать в такт мелодии.
В этот момент я понял, что гроза миновала и отец — снова прежний. Поэтому я рискнул спросить:
— А в какую часть нас переводят?
Отец улыбнулся и подмигнул:
— А разве это важно, сынок?
Я улыбнулся в ответ:
— Просто интересно.
Отец кивнул, затянулся сигаретой и ответил:
— Тогда давай я скажу так: приедем — увидишь. Идёт?
— Идёт. А ехать далеко?
— Ну, — протянул отец, — надеюсь, к утру будем. Так что спи пока. Музыку сделать тише?
— Не надо, папа, — сказал я, устраиваясь поудобнее на сиденье, — и так засну.
— Ну хорошо, сынок, — тихо сказал отец и всё таки уменьшил громкость. Как всегда.
Он неисправим, успел подумать я, прежде чем провалиться глубокую дрёму.
***Я проснулся из-за того, что болела затёкшая шея. За окном уже серели предрассветные сумерки.
— Доброе утро, — произнёс отец, — правда, здорово вот так, вдвоём, ехать навстречу рассвету? Согласись, что-то в этом есть.
Я посмотрел на него искоса, но ничего не ответил.
— Выспался? — поинтересовался отец.
— Так себе, — я потянулся и снова зевнул.
Отец, несмотря на то, что всю ночь провёл за рулём, совершенно не выглядел утомлённым. Напротив, он казался бодрым и свежим, словно хорошенько поспал. А ещё — очень счастливым.
Отец перехватил мой взгляд и подмигнул:
— Не расслабляйся, нам ещё долго ехать.
И тут я заметил то, на что раньше не обращал внимания, — дорогу, по которой мы ехали. Это не был автобан или шоссе. Впереди между рыжими стенами соснового леса петляла узкая линия, засыпанная сухими иголками. Обычный просёлок, по которому ездить можно только летом и то — на внедорожнике вроде нашего ВАЗа.
— Пап, а где мы?
— В машине, где же ещё.
— Серьёзно, пап. Почему мы по лесу едем, а не по нормальной дороге.
Отец пожевал губу и спросил:
— Если я тебе скажу, что так быстрее, ты мне поверишь?
— Нет. Ко всем частям ведут хорошие дороги, и ты это знаешь, — я снова стал волноваться за отца; кажется, у него ничего не прошло. — Куда мы едем?
Отец перестал улыбаться. Он замедлил ход машины и спросил:
— Ты в самом деле хочешь знать?
Я кивнул.
— Мы едем на Алтай, к моему другу. Он лесник.
— Чего??? Пап, причём здесь Алтай? Тебя же в другую часть перевели.
— Никуда меня не переводили. Просто я решил до поры до времени не говорить тебе правды.
— Какой правды, пап? О чём ты?
— Да о том, дурья башка, что я не хочу тебя потерять! — вспылил отец.
Я отшатнулся к дверце.
— Я не допущу, чтобы ты попал в зачетник, понимаешь? Ты — это всё, что у меня есть, и я не могу допустить, чтобы ты умер. Мы уедем на Алтай, спрячемся в горах, и никто нас не найдёт. В той глуши можно дивизию спрятать и никто не узнает. И не важно, что будет дальше, главное чтобы ты жил. Понимаешь? Сынок, ты понимаешь меня?
Я не мог ему ответить. Просто слова застряли в горле. В голове не укладывалось: мой отец — дезертир. Мой! Отец!! Дезертир!!!
— Папа, — вырвалось у меня, — но ведь ты присягу давал.
— Да пусть они подавятся своей присягой! — рыкнул отец, — Они не могут заставить меня отдать им своего единственного сына.
— Папа, но ведь нельзя так — Родина в опасности….
Отец вдруг резко вывернул руль, и мы соскочили на обочину, под кроны деревьев. Машина дёрнулась и остановилась. Отец повернулся ко мне:
— Сынок, да ты что? Причём здесь Родина? Через пару часов нашу часть повезут на смерть. И вместе с солдатами — их семьи. Жён, матерей, детей. Какая Родина, сынок? Это обыкновенное убийство!
— Но это же взаимозачёт, папа! Наши — их! — жизни приблизят победу! Так и должно быть. Так всегда было.
— Нет! — заорал отец, — Не всегда! Твой дед сражался с оружием в руках, видя лица врагов. Он прошёл от Москвы до Берлина и вернулся. И он победил! И остался жив. А если бы он умер, то не было бы ни меня, ни тебя.
— А ты помнишь, что он рассказывал, — вспылил я в ответ, — про разорённые города и сёла, про разруху и голод? Про «всё для фронта, всё для победы»? Теперь-то всё совсем по-другому! Ни голода, ни разрухи, ни сирот и вдов. А всё потому, что ты и я, как твой сын, идём на смерть. Идём добровольно, чтобы наша Родина победила. Папа, это долг наш, понимаешь? Обязанность наша!
— Долг, Родина — это всё красивые слова! А ты знаешь, как всё выглядит на самом деле? Всех загоняют в большую камеру и травят газом. И вроде всё безболезненно, но видел бы ты лица людей и то, как они, лежат вповалку друг на друге.
