Сергей Попов - Небо цвета крови
Положив винтовку на журнальный стол — подскочил к гардеробу, на голову превосходящему меня по высоте, и стал сдвигать к двери, чувствуя, как мокнут от ужаса ладони.
Р-р-р!..
— Только бы сил хватило… — с надеждой проговаривал я, — иначе… все — загрызут…
* * *Наигравшись с одноногой куклой в грязном платье, Клер отложила ее к остальным игрушкам, достала из корзины обгоревшую раскраску, надломанные цветные карандаши и принялась зарисовывать мультяшного мышонка, наполняя картинку недостающими цветами. Но уже через несколько минут это занятие ей наскучило, она убрала все обратно, обулась в маленькие туфельки и, открыв дверь, вышла на кухню, где мама резала мясо к обеду. Заметив Клер, Джин обернулась, сдержанно улыбнулась, маскируя тревогу, и позвала к себе:
— Доченька, иди сюда, — сделала пригласительный жест, отходя от стола, — вместе готовить будем.
— Что-то вкусненькое? — хитрым голоском спросила Клер, встав рядом с матерью. В глазках зашевелился интерес, детское любопытство, а от вкусных запахов, овеявших всю кухню, разгулялся аппетит. — Да, мам?
Джин вытерла руку об затасканный до дыр фартук, приобняла дочь, ответила:
— Супчик мясной, как ты любишь, а еще салатик хочу сделать.
Клер оживилась, заюлила, заглянула на стол — там лежали три скудных бледненьких помидора, два тоненьких огурчика — скромный урожай, выращенный в теплице поистине титаническим трудом матери.
Заметив, куда смотрит дочурка, Джин предложила:
— Ну что, порежешь овощи? Только кожуру не забудь снять с огурчиков, хорошо?
— Хорошо, мам!
— И осторожнее — не порежься! — предостерегла та и, перед тем как вручить маленький нож, напомнила: — Ножичком на себя, на себя аккуратненько…
— Знаю, мам! — насупившись от излишних нотаций, перебила Клер. — Не напоминай!
— Все, молчу-молчу! — примирительно выступила мать, передала нож. — Тогда все в мисочку нарежь, а я потом маслом заправлю — у нас полбутылочки еще осталось.
Клер молча начала чистить огурцы, шинковать помидоры.
Тайком понаблюдав за подрастающей хозяйкой, ловко управляющейся с острым ножом, ничуть не хуже нее, Джин тихо заплакала — сердце переполняло бесконечное материнское счастье. Чтобы увлеченная делом дочка не заметила ее слез радости — отошла чуть в сторону, незаметно вытерла испачканным фартуком глаза, посопела носом, так же молча, как и Клер, продолжила разделывать жесткую мерзлую волчатину, то и дело подкидывать в кастрюлю некрупные неровные куски.
«Помощница подрастает моя, — с гордостью за дочь подумала Джин, — надежда и опора наша с Куртом…»
Когда миска была заполнена овощами, маленькая Клер сполоснула нож в ковшике с водой, убрала в подставку, собрала очистки от огуречной кожуры в кучу и вдруг задала матери нежданный вопрос, какой та боялась в данный момент услышать больше всего:
— Мамуль, а папа скоро вернется?
Из рук Джин мигом выпал нож. Она глубоко жадно вздохнула, от чего грудь обожгло огнем, вздрогнула всем телом, как от страшного наваждения, оперлась на стол, побледнела.
— Мамочка, тебе плохо?.. Мама… — растерялась Клер, подлетела к ней, крепко обняла, чуть не плача. Сердечко забилось в испуге. — Что с тобой? Ты из-за папы так, да?.. Мам…
Почувствовав тепло дочери, Джин безмолвно опустила голову, не моргая, будто слепая, взглянула на ту, запустила свои тонкие холодные пальцы в прядь детских волос, как-то по-старушечьи погладила. Рука скользила по ним легко, точно по шелку, неторопливо, заботливо, жалеючи.
— Мамуль?.. — не унималась Клер, все крепче и крепче прижимаясь к родной матери, по-своему утешая, но она — холодный камень, — казалось, даже не понимала этого. — Мама… мамочка… мама…
Еще какое-то время помолчав, продолжая смотреть куда-то сквозь дочь, Джин, наконец, заговорила, но тихо, слабо, совсем уж неубедительно:
— Я… я в порядке, доченька… — закрыла глаза, тяжело выдохнула и повторила так, словно и сама не верила в то, что говорит: — В порядке…
— Ты обманываешь, обманываешь! — грозно молвила Клер. — Зачем ты меня обманываешь? Я же вижу, что ты чем-то расстроена!
Истерика дочери привела Джин в чувство, она решила больше ничего не скрывать и созналась:
— Я вся на нервах, Клер, места себе не нахожу… — и бросила обеспокоенный взгляд в окно. За ним шел пепел, неслышно стелился на темный отравленный снег и ветви. Дочка заглянула ей в глаза, тоже посмотрела в окно. Через мгновение продолжила, успокоившись: — Когда наш отец уходит туда… — помедлила, — …меня не покидает тревога, прям душа не на месте…
Договорив — подвинула к себе миску с нарезанными овощами, взяла ложку, стала перемешивать. Клер удивленно смотрела то на красное небо с зависшим на нем огненно-медным диском, то на этот серый пепел, провожая завороженным взглядом, и все никак не могла понять, что же такого страшного может таиться в этой безобидной тишине, вгоняющей мать в панический ужас.
— Но… там ведь так тихо… — промолвила она, следя за тем, как подхваченный ветром пепел принялся кружиться дервишем возле окна, взлохмачивая колючие чернильные кусты, — …зачем бояться тишины, мам?
— Да просто неспокойно как-то становится… — лживо, ограждая Клер от излишних подробностей, к каким та еще пока не готова, ответила Джин и вдруг обратилась с просьбой: — Доченька, а не принесешь маслица? Знаешь где?
Клер с неохотой оторвала глаза от окна.
— Конечно! — потом обняла мать: — Я сейчас приду, только не грусти, ладно?
И удалилась в кладовку.
Пока Клер не было, Джин быстро, дабы случайно не увидела дочка, окрестила себя святым знаменьем, зачерпнула ковшиком чистой воды из ведра, добытой в скважине, что несколько месяцев выкапывал Курт возле дома, залила кастрюлю, насыпала оставшиеся приправы.
Вернулась дочка бесшумно, словно мышка.
— Тут очень мало, мам, нам точно хватит? — отдавая полупустую бутылку масла, с сомнением в голосе спросила она, а сама встала возле мамы, с нетерпением ожидая, когда та польет им нарезанный ей салат. — Больше ведь нет…
Джин на это как-то скромно улыбнулась, взялась заправлять салат, попутно давая наставления Клер:
— Смотри и учись — скоро сама будешь так делать, — оглянулась на дочку: Клер с каким-то необычайным интересом следила за каждым действием матери, точно боялась пропустить что-то важное, — а папка наш как обрадуется, когда придет домой… — маняще протянула и, хваля, прибавила: — Я же скажу ему, что это ты его сегодня накормила!
— Ему понравится мой салатик?..
— Вот увидишь, Клер, обязательно понравится! — убедила мать. — А сейчас пойдем со мной — включим генератор и поставим наш с тобой суп на плиту вариться.
— У-у-у… — Клер взялась за ушки, — опять будет громко!
— Ну, а что же делать, солнышко? — умиляясь дочерью, спросила Джин. — Потерпим немножко.
— Ну, ладно… — сокрушенно вздохнула дочурка, прошла к ведру, любуясь собой в отражении. Вода слегка плескалась, кривила личико.
Сняв фартук, Джин подошла к вешалкам с висящими куртками, собралась. Обувшись в поношенные теплые сапоги — застегнула тугую молнию, подвернула облезлый воротник, поторопила дочку:
— Клер, одевай свою курточку и ботиночки, — и прибавила чуть громче: — И шарфиком не забудь замотаться.
— Не забуду!
Дождавшись, когда дочка оденется, — толкнула дверь и первая вышла из дома.
* * *В том, что даже такой массивный гардероб не сможет сдержать натиск трех одуревших от предстоящей трапезы волков больше, чем на минуту, я уже не сомневался. Первый же удар потрошителя едва не повалил его на пол, вышибив сноп щепок, а от следующих двух — сорвалась с петель верхняя увесистая дверца и откатилась к ковру. Чтобы немного задержать волков, истово рвущихся ко мне, — привалился всем телом к гардеробу, слыша доносящиеся с той стороны лютые рыки и остервенелое царапанье когтей по дереву, и лихорадочно стал думать, как быть дальше.
«В окно надо… — билась в голове одна и та же мысль, — хватать винтовку — и в окно…»
Р-р-р-р-р…
— Что, суки?.. — надменно бросил я. — Никак достать меня не можете?.. А?.. Ха…
Усмешку тотчас прервал сильнейший толчок, я отлетел от дверей гардероба, как футбольный мячик, больно ударился затылком об диван, закряхтел.
В этот момент грянул сухой треск, словно кто-то поблизости сломал ворох сушняка, злосчастный гардероб распахнулся настежь, и в появившейся сквозной дыре увидел обезображенную многочисленными ожогами и шрамами морду потрошителя. Волк яростно рычал, щелкал длинными, точно сабли, черными клыками, брызгал вязкой слюной, прожигал меня красными глазами, не пуская вперед себя остальных сородичей. Рваные уши нелепо топорщились, нос нервно дрыгался, морщился, здоровые, местами оголенные до мяса лапы рьяно рвали прессованное дерево, освобождали проход. Другие потрошители, несмотря на него, тоже скреблись, отдирали крепкими темными зубами тоненькую фанерку, гавкали.
