Александр Бачило - День гнева (сборник)
Барт замолчал. Стало страшно. Остров, где из людей делают машины вопреки всем конвенциям, федеральным законам, протянул к нему сухую руку жажды на родной Земле. Среди такого изобилия… Он до боли сжал в кармане перочинный нож. И отпустил. Понял: это не оружие.
Он отвернулся и стал смотреть в котловину. Не думать, только не думать, что сзади в образе симбиота стоит Ее Величество Костлявая.
Остров был вулканического происхождения, о чем свидетельствовала котловина, усыпанная консервными банками, как конфетти — бывший огнедышащий кратер.
Барт сглотнул несуществующую слюну. Здесь: летела банка с соком, об этот уступ, об этот и… Он вздрогнул и посмотрел на робота, затем снова на уступ, где расплылась клякса персикового сока. Кровь в висках барабанила, руки дрожали. Спокойно, спокойно. Успокойся, сказал он себе. Только спокойно.
— Ты один здесь на острове? — спросил он.
— Да.
Отлегло. Не спеши, не петушись, приказал себе Барт. Обдумай все хорошенько. А сам не слушался, тело трепетало, как в лихорадке.
Вот так, так и так, обдумал он, рассчитал все ходы наперед и, выбрав банку, стоявшую на самом краешке площадки, резко сорвался с места и бросился к ней. Симбиот опять чуть помедлил, но затем молнией метнулся к обрыву и ударом ноги вышиб ее из рук. Ударил он мастерски (видно, он неплохо играл в футбол, когда был человеком), резко остановившись на самой кромке обрыва и подрезав банку так, что она закрутилась вокруг оси. И тогда Барт легонько, чтобы не свалиться самому, подтолкнул его в спину. Робот дернулся назад, побалансировал на одной ноге, но все же не удержался и, сложившись пополам, завалился в пропасть. При ударе о первый уступ у него напрочь отлетела левая рука, Барт отвернулся и, схватив подвернувшуюся под руки банку, воткнул в нее перочинный нож.
Это были консервированные яблоки, залитые теплым, вязким и безвкусным сиропом. Он пил жадно, не замечая рваных краев банки, обрезал губы и продолжал глотать сироп по каплям, придерживая яблоки ладонью, даже когда сиропа в банке практически не стало. Наконец Барт отбросил банку в сторону. Пить хотелось еще сильнее. Он огляделся и у скалы, в углу, на солнцепеке, увидел треугольную пластиковую пирамидку с пивом. Обжигаясь, он сорвал с нее раскаленную сеточку терми. (— Ничего, — бормотал он, дуя на пальцы, — тем холоднее пиво…) и надрезал уголок. Пиво было ледяным, приходилось пить медленно, глоток за глотком, и зубы выворачивало с корнями.
Наконец он напился. Лег на живот у самого края площадки и стал осматривать котловину. Безразличными добрыми коровьими глазами. Внизу, на осыпи, из-за огромного валуна торчали изуродованные металлические ноги в остроносых полусапожках. Барт посмотрел на свои сбитые саднящие босые ступни, затем снова вниз, скатал во рту горький от пива комок слюны и сплюнул его в котловину.
Было жарко и душно, пот липкой пленкой стягивал кожу. Тело охватила какая-то ленивая истома, полудрема, и он окунулся с головой в это бессознательное, бесчувственное состояние. И он даже не заметил, как над островом появился транспортный контейнер, черный, с ярко-оранжевой надписью, как огненная саламандра, и только когда тень контейнера на мгновенье накрыла его, он поднял голову.
Барт сразу не понял, затем сердце у него екнуло, он вскочил на ноги… и только тут увидел, что контейнер автоматический.
Контейнер завис над котловиной, с треском разломился пополам и вывалил из своего чрева груду консервных банок, которые медленно, поддерживаемые полем, хлопьями опустились на скалы. А контейнер захлопнулся, развернулся и полетел назад. На всякий случай Барт помахал рукой. Безрезультатно. Покричал вслед. То же самое. Он постоял, подождал, пока контейнер точкой не растворился на горизонте, и сел. Болели ступни ног.
— Чертова автоматика! — он схватил подвернувшуюся под руку банку и со всей силы швырнул ее в котловину. Туда, где подошвами вверх, маячили полусапожки.
От симбиота осталось только ужасно исковерканное туловище да две ноги, палками торчащие над валуном. Рядом половинкой сахарного арбуза лежала голова — сверхмелкие розовые кристаллики памяти матово искрились на солнце. Барт посмотрел и отвернулся. Когда-то это было человеческим мозгом… Он подошел поближе, стащил с симбиота полусапожки, обулся и присел на валун.
Что-то слишком легко далась мне победа, подумал он. Слишком легко…
Рядом, на валуне, лежали покореженные ноги робота, чуть ниже — туловище. От живота отпочковалась совершенно неповрежденная призма эволюционного ящика. Зло всех зол. Он нагнулся, осторожно потрогал ее и взял в руки. Ящик был не тяжелый, как деревянный брусок, и теплый.
Усыпили или напоили, подумал он. А может быть, оглушили… Впрочем, вряд ли — проломишь череп, тогда “сырье” никуда не годится… Значит, напоили. Затем ткнули ящик в живот и, пожалуйста, через полчаса перед вами готовый робот. Запрограммированный, узкоспециализированный. Симбиоз машины и человека. Дешево и надежно. И пошла ко всем чертям Парижская конвенция, запрещающая подобное производство, а на электрический стул — так просто наплевать!
Барт вздохнул и осмотрелся. Его окружало кольцо черных, с красноватым отливом, базальтовых скал. Почти как каньон в Нью-Мехико, подумал он и закрыл глаза. Только совсем нет растительности…
“Сзади, под деревом, стояло ветхое бунгало, и он услышал, почувствовал спиной, как с тихим скрипом отвалилась дверь, и на свет Божий, продирая заспанные глаза, выбрался Джимми. Сейчас он подкрадется к Барту сзади, неожиданно прыгнет на шею, повалит, и они хохоча начнут барахтаться в пыли…”.
Рядом кто-то стоял. Барт почувствовал его сквозь закрытые веки, поморщился, словно тот подглядывал в его видение, и открыл глаза.
— Джимми… — вздрогнул он. И тотчас же хмелью ударило в голову: — Сынишка!!!! Милый мой, родной сынишка!
Протянуть руки, крепко обнять его голову, захохотать, ткнуть носом в свой живот…
Барт вскочил, упустил из рук эволюционный ящик… и Джимми исчез. Как сквозь землю провалился. Он ошарашенно застыл.
Как так? Обнять… схватить голову… ткнуть в живот…
Прошиб холодный пот. Эволюционный ящик — в живот!
Барт попятился. К черту все! — и побежал.
Поминутно озираясь, вверх, по откосу, а затем, лихорадочно скользя на уступах, он начал взбираться на скалы. А перед глазами стояло веснушчатое, с серыми, радостными бесиками глаз и молочнозубой, без двух передних зубов — сверху и снизу — улыбкой до ушей, лицо его мальчугана.
Барт выбрался на тропинку и упал. Лицом вниз, закрыв глаза, в горячую, ржавую пыль.
— Уйди, уйди, уйди… — скрипя зубами, заклинал он.
Отпустило.
Тогда он перевернулся на спину и глубоко, несколько раз вздохнул. Плохо. Отвратительно. Будто тебя выбросило из бетономешалки. Зудели израненные ноги, шумела голова, выворачивало внутренности. Краем глаз он посмотрел в котловину: остатки симбиота, распростертые на осыпи, уставились на него голыми пятками. Черные, как пустота. Как жуть.
“Слишком легко досталась мне победа”, — вспомнил он и его передернуло. Представилось, как эволюционный ящик медленно всасывается под ребра.
На спине лежать было неудобно, давили консервные банки, а одна так вообще острыми краями просто впивалась под лопатки. Барт поерзал немного, не помогло тогда он привстал и, облокотившись, оглянулся. Консервированный горошек, томатный сок, тунец в собственном соку и вот она, та самая банка с острыми краями. Большая жестянка с натуральной черной икрой.
Барт усмехнулся. Чего-чего, а тебя мне еще как-то есть не приходилось! Он взял банку, повертел в руках На этикетке, прямо над объемным изображением бутерброда с икрой, мерцающей гаммой плавали слова: “Сделано на Земле. Объединенная консервная корпорация”.
Вздохнув, он поставил банку на камень повыше. До сих пор, все эти семь дней, он питался только сырой рыбой, всплывшей на поверхность, когда тысячетонная глыба корабля, надсадно ревя, ухнула в океан и растворилась в пучине, но есть, именно сейчас, тем более соленую рыбью икру-не хотелось.
Кучи, горы, огромные горы консервных банок выбрасываются на остров как отбросы, сваливаются здесь и гниют, разлагаются, превращаются в назойливых сине-зеленых мух.
Это здесь, на Земле, а в Пространстве…
Когда они стояли в порту Сигеллы, рабочие станцитовых копей, доведенные до отчаяния единственной низкокалорийной пищей из гранитного бамбука, цингой и кишечной плесенью, подняли консервный бунт. На Корсуме-4 старший механик Жолий Ха Грего драл со старателей, изможденных, битых лихорадкой, с осиными талиями от вечного недоедания, полные горсти слезных бриллиантов за каждую банку… Сейчас ты, Жолий Ха Грего, лежишь где-то на дне, обняв чемодан, полный слез — и тебе этого достаточно, ты удовлетворен и не надо тебе уже ничего.
