Марина Дяченко - Пандем
– Да? – заинтересовался Виталька.
– Да, – старик смотрел на дорогу. – Я был хорошим министром. Потому что, видишь ли, это большая наука – движение финансовых потоков, развитие одних процессов и угнетение других…
– Не понимаю, – признался Виталька.
– Немудрено, – пробормотал старик.
«О чем это он?» – быстро спросил Виталька.
– Подожди, я сам тебе объясню! – почти выкрикнул старик.
Виталька удивился.
– Извини, – сказал Владимир Альбертович тоном ниже.
– Вы не хотите, чтобы я говорил с Пандемом?
– Я живу среди призраков, – пробормотал старик. – У меня такое впечатление, что вы все – персонажи кино. Вы все – подключены к одной машине, иногда мне кажется, что я вижу проводочки, торчащие из ваших голов…
Машина катилась все медленнее.
«Виталя, у него жена умерла месяц назад. Она была очень старая, старше его. Он совершенно одинокий. Совершенно».
– Очень жаль…
– Что ты сказал? – встрепенулся старик.
– Вы мне хотели что-то объяснить, – подумав, напомнил Виталька.
– Да, – старик нажал на тормоза слишком резко. Виталька слегка стукнулся о панель. – Извини…
Виталька потер ушибленное место. Боль улетучилась, будто ее вытянули пылесосом.
– Огромная махина, – сказал старик. – При мне отрасль наконец-то заработала… Это значит, что на заводы пришли люди, и что они делали комбайны, трактора, горнодобывающие машины, экскаваторы… и что за эти машины потом было кому платить… Ты ведь знаешь – мало выпустить продукцию, надо наладить систему сбыта, так вот при мне эта система… – он сам себя прервал. – Ты, наверное, не знаешь, что такое сбыт?
– Мы учили, – сказал Виталька.
– Вы учили… Ты играешь в шахматы?
– Да.
– Так вот… Представь, что все клетки стали одного цвета, и все фигуры стали пешками. Представил?
Виталька пожал плечами.
– Или вот еще: ты часовых дел мастер, придумал тончайший механизм, собрал вместе шестеренки, пружинки, винтики, все это филигранно подогнано одно к другому и работает так точно, что за сто лет не собьется ни на минуту… Пришел Пандем, механизм выбросил, а стрелки стал переводить пальцем. Вот так.
В стороне от автострады стояла башенка, похожая на энергостанцию в миниатюре, только вместо паруса над ее крышей кружилась голубиная стая.
– Мне не для чего жить, – пробормотал старик. – Я всю жизнь работал. Я шел к своему успеху, как альпинист к вершине… Потом все горы исчезли, я стою на равнине, мне все равно, куда идти.
– Успех – это когда о вас все знают? – спросил Виталька. – Вот у меня есть тетя Александра, она искусствовед, и она говорит…
– Искусство здесь ни при чем, – оборвал его старик. – Вертеться среди поклонников – это не успех… Успех – это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех – это власть, если хочешь знать… Самым большим успехом в нашем мире пользуется знаешь кто? Пандем. Он уже изменил мир до неузнаваемости и еще изменит. Он владеет всеми нами, его воля – верховная…
Голуби сделали еще один круг.
– Если бы вы поговорили с Пандемом, – тихо сказал Виталька, – вы поняли бы, что это не так. Вот у меня есть дядя Алекс, он тоже говорил, что Пандем – чудовище, которое хочет всех поработить. Но даже он теперь так не считает!
Владимир Альбертович странно усмехнулся.
– Я не понимаю, – сказал Виталька после длинной-длинной паузы. – Мне кажется, это все равно что завязать себе глаза и говорить, что не нуждаешься в свете.
Старик молчал.
– Вы обижены на него, – сказал Виталька. – Потому что у вас была работа, которая стала ненужной.
– Мальчик, – сказал Владимир Альбертович, одним этим словом загоняя Витальку во множество мальчиков, какие только есть на свете. – Мне восемьдесят семь лет… И почти семьдесят два из них я прожил, не нуждаясь в Пандеме.
– Но это же не довод, – тихо сказал Виталька. – Человечество тысячи лет жило, не зная земледелия… ремесел… машин… Наверняка находился кто-то, кто говорил: не поеду на этом паровозе…
Владимир Альбертович посмотрел на Витальку с интересом.
– Экий у тебя… технократический подход. Пандема сравниваешь с паровозом?
– Нет, конечно, – Виталька смутился. – Но есть такая теория, что Пандем – нормальный этап в развитии человечества. Что это скачок, сравнимый с возникновением жизни на земле, возникновением разума… Человечество теперь достигнет космоса и станет бессмертным. А без Пандема этого не вышло бы.
– Почему? – тихо спросил Владимир Альбертович. – Это Пандем тебе сказал? Что человек без него, Пандема, ничего не может? Ничего не стоит? Да?
– Ой, – Виталька поерзал. – Ну это неправильно – противопоставлять человека и Пандема. Это все равно что выбирать, правая рука лучше или левая нога. Это части одного целого…
– В мои времена человек был сам по себе, – сказал Владимир Альбертович. – Сам себя делал, сам за себя отвечал… а вовсе не был чьей-то левой ногой…
– Но он же не среди пустыни жил, – удивился Виталька. – Какие-то были общие, эти… законы! Это было гораздо хуже, потому что перед законом вроде бы все равны. Все одинаковые. А Пандем – никогда не скажет, что люди одинаковые. Для него они всегда очень разные. Вот для него они – каждый сам по себе…
– Вас в школе так учат? – после паузы спросил Владимир Альбертович.
– Нет, – Виталька не понял, прозвучало в словах его собеседника уважение или, наоборот, презрение. – Чему тут учить? И так ведь все понятно, стоит чуть-чуть задуматься… И потом, Пандем ведь сам про себя ответит, если только его спросишь.
– А не соврет?
Виталька долго смотрел на него. Обыкновенный человек, ну, старый. Одинокий.
– Как это – Пандем соврет? Вы еще скажите – Пандем умрет…
Владимир Альбертович молчал.
– А мой папа говорит, – сказал Виталька, – что Пандем, может быть, недостающая деталь для человечества. Что человечество с самого начала было каким-то не очень правильным – как будто его сделали, но забыли зачем. Вот люди и мучились. А потом пришел Пандем – вернее, появился, а не пришел – и встал, как влитый, в свою нишу. И теперь наконец-то человечество в своей тарелке и в своем уме.
– А кто, интересно, сделал человечество? – странным голосом поинтересовался Владимир Альбертович.
– Я не знаю – сказал Виталька. – Я это просто так сказал: «как будто» его сделали.
– А твой папа кто?
– Ученый. Биолог.
– А-а, – тускло протянул старик. – Понятно… А скажи, он знает, откуда взялся Пандем?
– Самоорганизовался, – не очень уверенно ответил Виталька. – Из информационных… полей. Из информации, короче говоря.
Старик молчал, и Виталька добавил чуть виновато:
– Наверное.
– Он не говорит, откуда он взялся, – сказал Владимир Альбертович. – Вот ты, Виталик, или твой папа… кто-нибудь из вас может точно знать, что Пандем – друг человечеству, а не враг?
– Ну, если вы посмотрите вокруг, – предположил Виталька, – и сравните с тем, что было пятнадцать лет назад…
– Как ты можешь об этом судить?
– Зато мой папа может. Кроме того, я ведь читаю книжки… Еще старые газеты, например. Очень поучительно.
– А поросенок, которого сытно кормят, прежде чем… а-а, извини. Я забыл, что ты не знаешь, для чего откармливают поросят.
– Теперь ни для чего, – тихо сказал Виталька. – Это раньше ели животных. До Пандема.
Владимир Альбертович вдруг улыбнулся; Виталька вздрогнул: это была улыбка молодого человека. Может быть, лет пятьдесят-шестьдесят назад он вот так же улыбался, встречая после работы жену…
– Я уже очень давно не разговаривал ни с какими пацанами, – пробормотал Владимир Альбертович. – Ты, наверное, очень даже неплохой – голова светлая… Но мне тебя никогда уже не понять. Как и тебе меня. Ты – человек, который никогда не оставался в одиночестве…
– А одиночество – разве это хорошо? – удивился Виталька.
Старик хотел ответить, но промолчал.
Глава 16
Юлия Александровна Тамилова, двух с половиной лет от роду, плавала в бассейне. Цветное мозаичное дно круто уходило вниз, и на глубине трех метров заманчиво пестрели ракушки, шарики, бусинки, зеркальца, вертушки; Юлия Александровна выныривала, довольно ухая, и рассматривала добычу, лежа на спине, неприятно похожая в такие минуты на забытую в ванне пластмассовую куклу (во всяком случае Александру Тамилову-старшему, молодому деду этой девочки, казалось именно так).
Алекс стоял у бортика, глядя, как ныряют, выныривают, плавают наперегонки, брызгаются, скатываются с водяных горок разнообразные дети от года до десяти; когда кто-нибудь из них уходил в воду дольше, чем на минуту, Алекса захлестывал древний, не подчиняющийся разуму инстинкт: нырнуть, достать, спасти немедленно.
Он плавал плохо, а нырял и того хуже. Мог бы он вытащить свою внучку с глубины хотя бы в три метра, если бы она, внучка, тонула?
– Папа, – позвал его Александр Тамилов-младший, Шурка. – Чего ты там ищешь?
