Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
– Нет. Есть. Тетя. Сестра, – она прыснула и зажала ладонью рот. Той самой, пораненной вилкой. Острая боль пронзила от самой макушки и остановила сердце. Вот что испытывает бабочка, настигнутая иглой. Еще встрепенуться судорожно пестрые крылышки, но стальной стержень убил душу и жизнь ушла… Ушла.
– Телефончик тети помните? А друзья, есть друзья? – эти слова донеслись как из колодца, в который полетела Мара.
– Нет друзей. Нет! – кричала она оттуда, не размыкая губ.
В тот же вечер она пыталась выпрыгнуть из окна, пока привлеченная милиционером для надзора соседка бегала к себе кормить ужином сына–школьника, а другие сочувствующие занимались поисками тетки, сестры, друзей и коллег погибших. Мара сидела на узеньком, не шире книги, подоконнике и смотрела вниз, пытаясь понять в эти последние мгновения хоть что–нибудь. Почему, допустим, на балконе слева сушится все тот же коврик с оленями, а на зеленой крыше гаража смешная латка с меткой иностранной фирмы и остатками слова в виде трех букв "ham". Почему смеются на лавке под тополями и крутят дурацкие записи подростки? Все как всегда. И такая боль!
Мара не думала о самоубийстве, как о возмездии за несправедливость судьбы. Ей необходимо было убежать отсюда, спрятаться, избавиться от непереносимой муки. Выйти через окно в теплую летнюю ночь и раствориться в ней. Так понятно и просто…
Она уже стояла, прислонясь спиной к распахнутой раме и глядела на занавеску, которую совсем недавно, в мае, покупала вместе с матерью, споря из–за расцветки, а потом полдня прилаживала, нанизывая на проволочку ламбрекены. Зачем все это было и почему кончилось? Кто убил вечную любовь? Убил громадное и бесценное, но оставил коврик с парой неразлучных оленей и надпись на гараже, забавлявшую Дениса…
Кто–то крепко вцепилась в ее запястье и запричитал:
– Слазь, девонька, слазь! Сейчас Анечка придет, что скажет? – голосила скороговоркой тетка Леокадия, которую, наверно, вызвал милиционер. – Все наладится, у тебя жизнь впереди.
Мара рванулась в прозрачную синеву, тетка изо всех сил потянула ее к себе…
Позже, в больнице, где все лето провела Мара, ей без конца повторяли то же самое: "жить надо", "все впереди". Почему надо? Что впереди? Таблетки, конечно, глотала, проходила массовую психотерапию, бесконечные беседы с такими же суицидниками, предпринявшими попытку самоуничтожения. Мара все выполняла аккуратно, в дискуссии не вступала, дружеских отношений с товарищами по несчастью не завязывала. Она стала молчуньей, погруженной в ничем не заполняемую пустоту.
Лишь однажды впала в ослепляющую, истерикой завершившуюся ярость. Причиной столь неожиданной реакции стал тихий попик, регулярно окучивающий душевнобольных на предмет просветления и наставления. Начинал он с духовной литературы, которую таскал в большой сумке и подсовывал страждущим. Мара не реагировала на речи подсевшего на краешек кровати духовного пастыря, что поощрило его красноречие. Посыпались цитаты из Библии, ссылки на пророков, и выходило так, что Всевышний послал Маре великие испытания из любви к ней. Выделил, так сказать, из паствы милостью своей и наградил, чтобы приблизить к себе.
Был теплый августовский день. В коридоре на столике медсестры веселые радиоголоса рассказывали о прелести морских круизов, советовали провести отпуск на островах в теплом Карибском море, где уже плещутся, загорают, взметают волну катерами юные, сильные, нормальные, а следовательно, не отмеченные божьей благодатью люди.
– Вы врете, – отчетливо проговорила Мара, с вызовом вздернув подбородок. – Если бы Бог был жив, он не стал бы никого мучить… Тот, кто понимает все и любит всех, не может быть злым. – Она встала, возвысившись над тощеньким батюшкой. – Врать стыдно. Особенно, про Бога. Бог умер и поэтому не может помочь нам. Он умер, умер!…
Четыре женщины, дремавшие в палате, поднялись и недоуменно уставившись на тихую прежде Мару.
– Вон! – кричала она, хохоча. – Я знаю, вы не хотите сказать правду: Бога нет! Его место занял другой! Да, другой. Жестокий, мерзкий, жадный! Все мы – и те, кого уже нет, и для кого готовятся ловушки – его жертвы… Он везде, везде… У него разные лица… Смотрите, смотрите, вон там! Кричала больная, отталкивая медсестру со шприцем.
Глава 16
В сентябре Мару выписали. Но в институт она не вернулась – не хотела встречаться с Денисом. Устроилась нянечкой в районную больницу и параллельно закончила курсы медсестер. Жарко, с надрывом полюбила девятилетнюю Аню. Одно у них горе и судьба одна. Мара готовила, стирала, делала все, что раньше делала мать. Даже рецепт ее кекса с орехами в записной книжке нашла и ко дню рождения Ани подготовилась со всей серьезностью. Крутилась, как белка в колесе, изнуряя себя усталостью. Боялась, что если остановится, придут мысли с которыми невозможно жить…
Весна нагрянула вдруг и совершенно некстати. Нежеланная, ненужная, обманувшая, предназначенная другим. Особенно больно было смотреть на ликующие тюльпаны, расцветшие для счастливцев, в обнимку слоняющихся по Москве. И на сирень в руках улыбающихся женщин.
Она сидела на скамейке Александровского сада, не решаясь пойти в Ленинку. А вдруг снова за тем же самым столом увидит склоненную над альбомом с картинами неведомых островов умную денисову голову и события начнут разворачиваться в том же порядке?
– Можно к вам подсесть? – Маре улыбался коренастый мужчина в кожаной куртке и кепочке.
Тяжело посмотрев на него, Мара отвернулась.
– Я, собственно, по делу, – не отставал коренастый.
– Нет куриной ноги, – не обернувшись, пробормотала Мара.
– Простите, не понял.
– У Азазелло, когда он появился перед Маргаритой на этом же месте, в верхнем кармане пиджака торчала куриная нога.
Незнакомец рассмеялся и представился:
– Валерий Кормчий. Помощник режиссера. Мучаюсь, слоняюсь вот и высматриваю девушку с необыкновенным лицом. У вас – необыкновенное.
– Если вы не ослепли и в своем уме, вы должны понять – я не склонна к знакомствам. Уйдите, позову милиционера.
– Понимаю, вам не нужен не флирт, ни пустяшный треп… Догадываюсь, милая девушка, что сердечко у вас здорово ноет. Глаза какие–то шарахнутые. Но жить ведь все равно приходится. И поработать с приличными людьми всегда не помешает. Вы слышали о Петре Старовском? Вот! Я работаю с ним. Фильм о войне. Лирический, музыкальный. Нужны запоминающиеся типажи. Кстати, вы заметили, что на старых фотографиях совсем другие лица? Словно они уже знали о жизни нечто такое… Ну, вы–то меня понимаете…
Так Мара попала на "Мосфильм" к безалаберным, суматошным, но и в самом деле симпатичным людям. Ей не сочувствовали, потому что ничего не знали. И сразу стало ясно, что найденная на улице девушка, идеально соответствует роли.
– Жаль, что у тебя только два эпизода, – сказал на прощание Старовский. – В следующем фильме ты у меня сыграешь главную. И ты даже не представляешь, что я для тебя замыслил. Разговор о куриной ноге с Валеркой в Александровском сквере помнишь? – Он подмигнул усталым глазом. – Вот именно!
Фильм "Дорога" был представлен на фестиваль в Локарно и получил спецприз за гуманизм. Режиссер Петр Старовский оказался евреем и уехал в Израиль, потому что его замыслы зажимали. Мара взяла круглосуточные дежурства в хирургическом отделении городской больницы. Денег катастрофически не хватало. Переехавшая к сестрам после гибели родителей тетка Леокадия– инвалидка с детства по статье полиартрита, одинокая, неряшливая, мрачная, взялась продавать у метро котят.
И вдруг – Тарановский! Главная роль! Да не какая–нибудь, а самая любимая Марина героиня. Знать бы, какой гнусной историей завершатся съемки. Возможно, и через суд бы пришлось пройти, и выплачивать неустойку, если бы не встреча с Беллой.
…Удивительная женщина – прочная, надежная, всегда готовая ринуться на помощь. Теперь зализывать раны Мара бежала к Белле. Поссорилась с теткой, обиделась на сестру, облапал, обидел, напугал ее очередной любитель сладенького – и вот она уже сидит на кухне, в окружении роскошества итальянской мебели, греет руки о свою любимую оранжевую чашку, изливает душу и на полном серьезе обсуждает Белкины проблемы.
– А у тебя пир горой, – обратила внимание слегка отогревшаяся Мара на картину одинокого нервного ужина.
– Заседание Госдумы. На повестке для выбор кандидатуры в спутники жизни. Замучилась, – призналась Белла, пододвигая Маре вазочку с икрой и подогретые в микроволновке круассаны.
– Пошли лучше на диван, – предложила та, с хрустом откусив аппетитный рожок. – Посидим тихонечко, я пожую, а ты все спокойненько так расскажешь. Без эмоций, осмысленно. Идет? – Она протянула через стол руку.
В знак согласия Белла шлепнула ладонью. А потом чуть не до утра рассказывала все, что стоило и что не стоило говорить.
