Ольга Голосова - Преобразователь
— Со и муло паш джижонэндэ санапэ[57]. Будь осторожней, чаво.
Я поднялся и вышел. Что мне еще оставалось. Жаль, что тогда я не понял, что сказала мне напоследок старая цыганка.
Глава 14
Бухара-2
Итак, я ждал проводника. Прошло уже пять дней с намеченного срока, а его все не было. Правда, легитимность свою я доказал тем, что принес завещание. Даже отксерил в трех экземплярах, чтобы никому не было обидно, и раздал заинтересованным лицам. Читайте на здоровье духовную моего папаши. Может, чего и поймете. Лично я так ничего и не понял. Да и что понимать, если препарат в тайнике, а формулы расписывать в нотариальной конторе папа не пожелал? Кремень-мужик все-таки. Всех достал и помер безнаказанно.
Чем больше я узнавал своего папеньку, тем больше чуял во всей этой истории какой-то подвох. Какой? У меня никак не получалось его постичь. Мне не верилось, что магистр хотел совершенно безвозмездно осчастливить крыс и людей. Может, таким хитрым способом он просто решил их разом притравить? Очистить мир от заразы? Присочинил новое бактериологическое оружие, а мы, как придурки, ищем его себе на голову. Нет, что-то здесь не так. Откуда вообще возникла идея превращения крыс в людей посредством лекарства?
Вот не верю, что химическое вещество превратит зверя в человека. Может быть, преобразователь расставит точки над «i»? Человек останется человеком, а животное станет тем, кем оно и является? Обыкновенной крысой? Вдруг отец придумал, как устранить путаницу, и каждый получит по заслугам?
Крысы перестанут ездить в лимузинах и управлять людьми, присосавшись к нефтяным скважинам, алмазным трубам и финансовым потокам, а люди осознают высшее предназначение и станут хорошими?
А если магистр искренне мечтал об освобождении человечества от паразитов? Крысолов он, в самом деле, или кто? И кому первому пришла в голову нелепица, что при помощи укола и косметики можно превратить зверя в человека? «Каждому воздастся по делам его» — разве не так?
Как бы только при приеме лекарства люди не стали превращаться в крыс — вот в чем вижу проблему. Не хотелось бы увеличивать поголовье крысиного вида за счет людей — боюсь, помоек и подвалов на всех не хватит.
Я посмотрел в окно на минарет.
Что ж, я уколов не боюсь, если надо — уколюсь. Мне хочется стать самим собой. И я питаю слабую надежду, что отец не обманет сына. Тогда стану я тем, кем был сотворен, — грызуном с неиспорченным культурой сознанием.
Назад к природе, как говаривал старина Руссо!
К исходу пятых суток мне осточертело сидеть в номере, и я решил выйти к народу. Мир посмотреть и себя показать. Поскольку народ во всех его проявлениях удобнее наблюдать на площадях и торжищах, то туда я, ничтоже сумняшеся, и направил свои стопы.
Восточный базар — это прекрасно. Самое незабываемое впечатление на меня произвел цыганский рынок в Стамбуле, сиречь Константинополе. Теперь-то я понимаю, за что я сразу полюбил этот город. Он приятно напоминал мне видовую среду обитания — вечную крысиную свалку, восторжествовавшую над останками великой цивилизации, но не сумевшую окончательно похоронить ее под наслоениями мусора — высоток дрянной архитектуры из стекла и бетона да бесконечных уродливых трущоб, теснившихся, как гниды, в паху допотопного гиганта. Люди воистину уподобились крысам, если успели так загадить мир. Человеки шныряли по земле в поисках наживы и непрерывной возней походили на стадо моих голохвостых братцев.
Кстати, поразительна исламская культура! Пожалуй, когда я стану начальником крыс, я велю им исповедовать ислам! Ничего не создав, эта религия, как прямая кишка, засосала в себя завоеванные достижения иных культур и извергла… нет, увы, вовсе не синтез мировой мудрости. Это ж умудриться надо — за тысячу лет не изобрести даже отбойного молотка, я уж молчу о письменности или алфавите. И не надо приписывать мусульманам то, что изобрели покоренные ими народы задолго до появления Магомета и уж всяко без участия их муфтиев. Зато какой у бедуинов полет, какие претензии! Какая дисциплина, какое трогательное единомыслие, столь необходимые моим серым родственникам в новой жизни!
Нет, я выбираю ислам: что может быть удобнее для войны и катаклизмов, чем эта незатейливая вера в собственную непогрешимость? Да, Великий инквизитор отдыхает перед этим железным бичом, гонящим человечество к счастью.
Хотя… Вот есть еще Восток, который Дальний. Желтая угроза и все такое… Мне кажется, все-таки наши корни там — в бесконечной массе послушных солдат, уважающих своих предков… Нет, надо еще подумать немного. Чайная церемония и увядшие хризантемы, Конфуций и фэн-шуй…
Милые, милые образы…
Размышляя, я остановился перед прилавком с медными котлами и кумганами. Неожиданно мои раздумья грубо прервали.
Я обернулся, предчувствуя призыв к милосердию, и приготовился послать просителя к аллаху.
Рядом приплясывал грязный цыганенок лет десяти — двенадцати и бесцеремонно дергал меня за рукав.
— По субботам не подаю — время покоя.
— Зачем подать? Подать хорошо, иди за мной.
— А ты кто?
— Я? От тети Розы.
Поскольку я решил ничему не удивляться, я и не удивился.
— Куда идти-то?
— На свадьбу пойдем. Свадьба у нас. Там все скажут.
Мои мытарства в поисках преобразователя все больше напоминали сиквелл «Рукописи, найденной в Сарагосе[58]»: куда бы я ни шел, меня непременно отправляли обратно. Очень хотелось прервать эту дурную бесконечность и добраться до прямолинейного вектора движения.
Пацан настойчиво тянул меня за рукав, и я невольно, чтобы не остаться без пиджака, сделал вслед ему несколько шагов.
— Послушай, я здесь не один. Я должен предупредить людей.
— Зачем не один? Не надо людей. Позвонишь потом с моего телефона. А сейчас пойдем или тебе ничего не надо?
Столь категорично поставленный вопрос загнал меня в логический тупик, и, почувствовав себя плывущей по течению какашкой, я устремился за юнцом, который нырнул в какой-то просвет между воняющими тухлятиной ящиками и углом контейнера с затейливой арабской вязью. Из туннеля между ящиками и отбросами мы вынырнули на совершенно незнакомую мне старую улочку, состоящую из высоких, обмазанных глиной заборов и нависающих над улицей скрюченных деревьев. Пройдя метров сто, мы завернули в калитку, прошли мимо узбеков в тюбетейках, пьющих под деревом чай и проводивших нас невозмутимыми взглядами раскосых глаз, нырнули в облако дыма от горящего бараньего сала, протиснулись между раскаленными плитами и спинами мужчин с ножами, виртуозно рубивших лук для самсы, выскочили во двор, где унылый юноша в полосатом халате и фартуке сцеживал кровь с зарезанного барана, вышли в еще одну калитку и оказались в таких трущобах, каких свет не видывал, хотя свет, возможно, и видывал, но я уж точно не наблюдал.
Выкрашенные в голубой цвет будки, крытые ржавыми листами железа, чередовались с подпертыми досками, заваливающимися набок хижинами, на чьих порогах сидели на корточках женщины, все до единой напоминающие старух. Мимо них прямо по улице бежала в неглубокой канавке вода, желтая от глины и нечистот. Удушающая влажная жара немедленно окутала меня липким покрывалом, и даже пронзительные вопли бритых наголо, одетых только в рваные штаны мальчишек прорывались ко мне словно сквозь вату. Я представил себе, что должен буду провести среди этих пахнувших бараниной, луком и чесноком людей несколько часов, и мне нестерпимо захотелось сбежать обратно в номер. Нет, не то чтобы я так плохо переношу неделикатные запахи, просто все это было нестерпимо чужим и невозможно ненужным.
Но цыганенок по-прежнему цепко держал меня за руку и по-прежнему тащил за собой. И вот мы уже миновали какую-то деревянную дверцу в высоком, обмазанном глиной заборе и оказались внутри вытоптанного, как армейский плац, двора, в центре которого росла старая и кривая чинара, смахивающая на козлиную ногу. Вокруг чинары на белесых от пыли коврах сидели мужчины, одетые по последнему слову российских фильмов, и на чьих лицах не выражалось ничего кроме дикого желания брать все, что плохо лежит.
Они как по команде повернули ко мне бритые и косматые головы и дружно воззрились на меня колючими черными глазами. Цыганенок еще раз страстно дернул меня за рукав и что-то затараторил на гогочущем и рэкающем наречии. Воспользовавшись ситуацией, я осторожно освободил свой рукав и мило улыбнулся. Боялся ли я их? Да ни фига не боялся. В какой-то момент этих бесконечных шатаний под палящим солнцем в удушающей липкой жаре страх покинул меня, сменившись здоровым чувством презрительного пофигизма. Происходящее отделилось от меня и стало похоже на фильм. К тому же я окончательно осознал, что не люблю людей. Было ли это новым доказательством моей крысиной сущности или примитивной идиосинкразией?
