Наталья Лебедева - Племенной скот
Иван взял Алену за плечи и стиснул так, что ей стало больно. Но она стерпела.
– Вот говорили мы с тобой: Финист твой – навья, Василиса моя – навья. И что, мол, поэтому надо в Ирии-саду искать их, – продолжил Иван, впившись взглядом в ее глаза.
– Так, – Алена кивнула, чувствуя, как, неведомо почему, подбираются к глазам предательские слезы.
– Так змеи и те, без лиц, упыри с горбами на груди, – тоже навь. И каких там больше – в твоем саду? Каких?
Аленино горло свела мучительная судорога. Она еле нашла в себе силы, сглотнув, ответить:
– Ваня, а там, может, как у людей: там всякие есть. Ведь и у нас так: кто хороший человек, а кто – не приведи Господь. А что живут они там – так, видно, держит их кто. Вот и мой Финист не по доброй воле улетел, и Василису твою забрали – не сама же ушла. Дойдем мы туда, да увидим, что и как. А сил хватит – разорвем ту ниточку, что их держит. Ты даже не сомневайся, разорвем. Ведь не придем, так и будут они там маяться среди упырей да змеев…
Иван не дал договорить: сильным движением, обеими руками, он вдруг притянул Алену к себе, обнял, подержал так с минуту, почти лишив возможности дышать, и, отпустив, зашагал вдруг быстро по дороге, вперед, к мосту, за которым гнездились в большой подземной яме ужасные змеи. Алена поспешила за ним. Ноги все еще слушались плохо, она даже подумала сперва, что не догонит, но потом разошлась, словно и ногам, и животу ее передалась Иванова уверенность.
Поля скоро кончились. Дорога пошла лесом, а после начались старые, заброшенные и заросшие яблоневые сады: много, один за другим. К полудню Алена почувствовала голод и вспомнила, что в сумке у нее осталась одна только краюха хлеба.
Остановились они уже у самой реки, на высоком берегу. Сидя под раскидистым кустом калины, доедали хлеб и глядели на воду, покрытую нежными, словно из золотого бархата вырезанными солнечными вечерними бликами. Алена разминала отекшие почему-то лодыжки и от движений пальцев чувствовала покалывание и приятную истому.
Под ними был мост: длинный, в несколько пролетов, сложенный из бурых, плохо обработанных камней. Вода медленно и плавно обтекала его толстые опоры. Дальний берег выглядел мирно: широкое поле полого поднималось вверх, за ним виднелся лесок с ярко-зелеными, высвеченными солнцем молодыми елочками по краю. Над лесом клубились желто-розовые облака, похожие на недостижимый и прекрасный Ирий.
– Ну, пойдем? – спросил Иван.
– Да, – ответила Алена и поднялась на ноги. Удалось ей это с трудом: и зад как-то странно отклячился, и колени едва разогнулись. Оправдываясь перед Иваном, она сказала: – Ноги что-то не несут. Как ватные. Боюсь я, что ли?
– Не бойся, – ответил Иван. – Пойдем. Все хорошо будет.
Но Алена почему-то не поверила ему. Тревога звучала в его словах, и помнился рассказ мальчика – о змеях и страшной, скрытой в полях яме. Красивая картинка перед глазами казалась ширмой, обманом, мороком, что так любят навьи, и вода под золотыми бликами была темной, словно скрывала не желтый речной песок, а адскую бездну.
Они ступили на мост, и едва Алена почувствовала под ногой неровный, нагретый солнцем камень, как голова ее закружилась, и мост – показалось ей – слегка качнулся. Второй шаг – и снова покачивание. Алена, испугавшись, вцепилась в Иванову руку.
– Что? – встревоженно спросил он.
– Мост качается, – ответила она.
– Да окстись: он же каменный!
– Я знаю… – начала было Алена, но осеклась, смущенная странным, вопреки положенному течению, движением воды. Темный тонкий поток двигался от берега к берегу, а под ним темнело что-то еще, и от этого, краем глаза пойманного движения Алене снова показалось, что мост пошатнулся и двинулся.
– Смотри… – шепнула она Ивану. Тот подошел к краю, отстранив спутницу, прикрыв ее своей спиной.
– Что это? – вновь шепнула Алена.
– Не знаю, – ответил Иван. – Пойдем-ка лучше отсюда, да поскорее!
Но едва они сделали еще один шаг, как справа от них что-то бухнуло, и вода зашумела, рассыпавшись водопадами, а потом нечто темное и большое стало медленно подниматься из реки. Оно тянулось все выше и выше, закрывая собою солнце. И вот уже нависла над ними, слегка покачиваясь, огромная змеиная голова, и блики заиграли на мокрой, черной с прозеленью, чешуе.
Иван выхватил из ножен меч и поднял перед собой. Алена видела, что меч мал и бесполезен, что им нельзя не только снести голову чудовищу, но даже дотянуться до него, прежде чем змей, изрыгнув огонь, превратит путников в пепел. Стоя за спиной Ивана, она крестилась и готовилась принять неминуемую смерть. Бог знает откуда взялось мужество, которым в этот момент наполнилось ее сердце, и она шептала молитву, глядя прямо в глаза своему будущему убийце. Глаза были ледяные, холодные, со странными зрачками: не круглыми, человечьими, но и не кошачьими, длинными. Форма зрачков была размыта, и они двигались порознь, независимо друг от друга, склонялись то вправо, то влево, то вырастали, то уменьшались, и чудище от того казалось косоглазым и безумным.
Иван двинулся назад, прикрываясь мечом и подталкивая Алену к берегу, и тут голова, размахиваясь, поднялась, а потом двинулась вниз, набирая скорость. Открылась пасть, готовая изрыгнуть огонь, и тут… Один бессмысленный, стеклянный глаз вдруг стал отходить от морды, будто кусок масла, срезанный горячим ножом. Зрачок в нем метнулся и выпал из орбиты, потом словно бы два зрачка появились там, где не было теперь прозрачной пленки, и голова дернулась в сторону: так дергается обожженная клеймом корова.
Алена и Иван замерли, глядя, как громада описывает плавную дугу. Вот она оказалась прямо над ними, и Иван потянул Алену вперед, потянул изо всех сил, так, что она едва не упала. В следующую секунду нос змея врезался в кладку моста прямо позади них, послышался страшный грохот, мост пошатнулся и стал рушиться. Алена и Иван побежали вперед, но берег был далеко, а камни выкатывались прямо у них из-под ног. Царевич сгреб свою спутницу в охапку и перекинул ее через ограду моста, прямо в теплую летнюю воду, а потом, поскользнувшись, рухнул вниз, в разверзшуюся под ногами бездну.
Алена барахталась в воде, от испуга и неожиданности забыв вдруг, как плыть. Она била руками и ногами, мокрая ткань облепила тело, и от ужаса ей казалось, будто это руки русалок, тонкие и липкие, словно ленты водорослей, тянут ее на дно. Камнем висела на шее сумка с волшебным блюдом.
«Господи, помоги! Спаси, Господи!» – бормотала она и глотала речную воду. Дышать было уже невозможно, перед глазами темнело, меркло сознание, и тут – словно Господь услышал ее! – чья-то легкая, ангельская рука подобралась снизу, толкнула вверх и вперед, вперед и вверх, еще и еще, а потом Алена поняла, что стоит на коленях у самого берега, откашливаясь и сплевывая воду. Она проползла несколько шагов и упала на траву. Рядом, тяжело дыша, лежал Иван. Кафтана на нем не было, тонкая белая рубаха была вся изодрана, и частые, сочащиеся кровью царапины покрывали его левый бок.
Алена оглянулась назад: вода все еще волновалась, все еще билась об опоры наполовину разрушенного моста, но чудища не было видно. Ей стало страшно: слишком мелко было там, у берега, чтобы все его мертвое тело целиком ушло под воду.
Колючими, судорогой ужаса сведенными пальцами вцепилась она в Ивана и прошептала сквозь зубы:
– Бежим!
И Иван побежал к лесу, спотыкаясь и падая, а Алена – за ним. Их не держали ноги, казалось, что бегут они невыносимо медленно и что догнать их может даже улитка; отчаяние заполняло грудь, стучало в висках черными молоточками, а за спиной все мерещилась тень длинной, выползающей из реки змеиной шеи. Но вот они достигли леса, и ветки кустов начали стегать по мокрым щекам, а сзади так никто их и не настиг, и тогда Алена решилась обернуться. Река была спокойна, остаток моста – неподвижен, и облака, уже темнеющие, фиолетовые, все так же неспешно плыли по небу.
Они шли и шли и стремились только к одному: оказаться как можно дальше от воды. Ночная свежесть пробирала их, промокших, до костей, и они шли, обнявшись, чтобы хоть немного согреться.
– Эх, – проговорил Иван, – огниво потерял.
– Да толку от него, – проворчала Алена, у которой зуб на зуб не попадал, – все одно бы промокшее было.
– Верно, – согласился Иван. – Но сушиться-то надо, а то околеем. Хоть одежду мокрую скинуть.
Они остановились возле какого-то куста, разошлись от него по разные стороны и принялись стягивать прилипшую к телу одежду.
Алена повесила штаны и рубаху на ветки и улеглась возле куста на прохладную траву, свернувшись калачиком. Ее всю трясло от холода и страха, а согреться никак не удавалось. Алена протянула руку и сорвала с куста лист. Он был плотным, шершавым, и когда она растерла его в ладони, то почувствовала горьковатый и терпкий запах черной смороды. Запах успокоил ее, но ненадолго. Как только он ослаб, Алена вновь почувствовала себя одинокой и беззащитной. Голая, мягкая, ничем не прикрытая, она была одна против опасностей темного леса и большого мира. Сходя с ума от неуверенности и страха, она принялась шептать:
