Евгений Лукин - Грехи наши тяжкие (сборник)
Влас Чубарин осёкся, свёл брови.
– Да, в общем, так же… – с некоторым даже удивлением проговорил он.
– То есть все что-то перепродают, а откуда оно берётся, тоже неизвестно?
Влас не нашёлся, что ответить.
– Вы перепродаёте, мы переворовываем, – задумчиво молвил Раздрай, – причём граница между этими двумя деяниями подчас неуловима… Знаете, для меня это тоже загадка.
Играючи загнал оппонента в тупик, однако успеха развивать не стал. Видимо, полагал это ниже своего достоинства.
– Зашёл сейчас в скупку, – жалобно поведал Влас, так и не дождавшись продолжения, – а там из краденого одна фляжка… Вот. То есть у вас даже и с воровством неважно?
Раздрай вздохнул.
– Возможно, я выдаю государственную тайну, – удручённо молвил он, – однако уровень преступности у нас, представьте, самый средненький. Ничего выдающегося, в чём легко убедиться, оглядевшись по сторонам…
И он действительно огляделся. Видя такое дело, огляделся и Влас. Фонтан. Фронтон. Вычурная низкая ограда.
– И что? – снова повернулся он к Раздраю.
– Райцентр, – безнадёжно произнёс тот. – А вот будь народ поамбициознее и воруй по-настоящему, здесь был бы Каир. Или Чикаго… Архитектура, Влас, может поведать о многом. Чем больше строят, тем больше крадут. И наоборот: чем больше крадут, тем больше строят. Честный народ хоромы возводит редко…
– Но у вас же здесь всё разрешено… – напомнил Влас.
– Так-то оно так, – сказал старичок. – Но когда воруют поголовно – это всё равно что никто не ворует… Став общепринятым, воровство вырождается. И не только воровство. Скажем, если вы намерены угробить литературу, сделайте литературное творчество обязанностью, всеобщей повинностью… Или возьмём Древний Рим. Император хочет ослабить сенат. Как он в таком случае поступает? Он удваивает число сенаторов… Мудрее не придумаешь! Кроме того, существует ещё одна тонкость: каждый запрет бьёт лишь по законопослушным гражданам, а уничтожение запрета – напротив, исключительно по тем, кто и раньше законов не соблюдал…
Нечто подобное Влас уже слышал недавно, просто Вован излагал это несколько иными словами.
– Понимаете, – задумчиво продолжал Раздрай, – крупная кража возможна лишь там, где нормой считается честность… Помните купеческую мудрость? «Украдёшь рубль – прокляну, украдёшь миллион – благословлю». Позвольте ещё один исторический пример. В Древних Афинах карали за любую кражу, иными словами, только за мелкую… Сами прикиньте: хапнувший в особо крупных размерах всегда имеет возможность откупиться… скажем, пожертвовав на какое-нибудь грандиозное строительство: на Парфенон, на Акрополь… Если уж великий Солон сравнивал им же самим принятые законы с паутиной: шмель вырвется, муха увязнет, – то о чём говорить?.. А вот вам прямо противоположный случай – древняя Спарта, где все были равны и воровство поощрялось…
– В Спарте?!
– В Спарте, в Спарте… – покивал старичок. – Там оно рассматривалось как одно из воинских искусств, и обучались ему сызмальства. Историки об этом почему-то стараются не упоминать. Хотя, в общем-то, понятно почему… Слышали историю, как спартанский мальчик украл лисёнка и спрятал под рубаху? В школе её на уроках приводить любят…
– Нам что-то не приводили, – признался Влас.
– Украл и спрятал под рубаху, – с удовольствием повторил Раздрай. – А наставник как на грех возьми да и скомандуй: «Смирно!» Принял мальчонка стойку, а лисёнок давай ему живот грызть… Нет, чтобы просто выскочить из-за пазухи и убежать! Ну да понятно, легенда есть легенда, тут не до правдоподобия… А мальчик терпит. Так и терпел, пока не упал замертво… – Старичок не выдержал и хихикнул. – Кровищи-то, кровищи было – я представляю… Куда только наставник смотрел? Однако суть не в этом… История сия приводится как пример мужества. А вот слово «украл» в памяти слушающих, увы, не откладывается. Некоторые даже меняют его на «поймал». А суть вот в чём: воровать-то было можно, а вот попасться на краже считалось у спартанцев самым страшным позором. Бесчестьем на всю жизнь. Всё равно что расписаться в собственном неумении! Как, кстати, и у нас…
– Не за то москаля бьют, что крадёт, – медленно выговорил Влас Чубарин, – а за то, чтобы концы прятал?
– О! – просиял Раздрай. – Я смотрю, вы и в словарь Даля заглядываете?
– Да нет… – смущённо признался Влас. – На рекламном щите прочёл…
– А, вот как! Ну да не важно… Вернёмся к Спарте. Неудивительно, что при таких порядках у них даже на городскую стену средств не хватило!
– Так они ж говорили: самые надёжные стены – это мужество граждан… – возразил Влас, давая понять, что не такой уж он и профан в вопросах древней истории.
– А что им ещё оставалось говорить? У них, кстати, и роскошь якобы под запретом была, и каменные дома им якобы строить запрещалось… Воровал каждый, но по мелочи. Вот и поди возведи что-нибудь монументальное при такой нищете… Однако что же это мы на лавочке-то? Пойдёмте в музей. Там оно как-то всё нагляднее…
– А-а… Арина уже там? – снова затрепетав от предвкушений, спросил Влас.
– Обещала зайти? – обрадовался Раздрай.
6. Музей
Арины в музее не обнаружилось.
Они вошли в комнатку с первой экспозицией. Гипсовый бюст Филиппа Македонского, шлем и щит под стеклом. Недоглоданные коррозией артефакты в изрядном количестве, пара живописных полотен, на пюпитрах – книги, раскрытые на нужных страницах.
– Ну-с… – промолвил Раздрай, поправляя манжету на протезике. – Начнём, пожалуй… С основной версией о возникновении Понерополя вы уже знакомы. Так она изложена в школьных учебниках. Однако бытует также мнение, что Монтень вслед за Плутархом, как бы это помягче выразиться, поддался очарованию легенды. Утверждают, будто бы на самом-то деле Филипп Македонский просто-напросто расширял территорию и строил военные поселения. Хотя, знаете, Влас, особой разницы я тут не вижу. Кто из порядочных людей бросит дом, родню и попрётся к чёрту на рога осваивать новые земли? Те, кому нечего терять на родине, так ведь? Возьмём завоевателей Нового Света: Дрейка, Писарро… Кто они? – Раздрай приостановился и одарил единственного слушателя очаровательной улыбкой. – Бандиты… Кстати, за атаманом Кольцо, сподвижником Ермака, к моменту покорения Сибири числилось ни много ни мало два смертных приговора. Да и сам Ермак, между нами говоря… – Старичок махнул ручонкой. – Словом, так уж сложилось, Влас, что цивилизацию по необъятным просторам нашей планеты несли именно разбойники и проходимцы…
– Как же они сюда добирались? – подивился Влас, разглядывая останки меча в стеклянной витринке. – В те времена…
– Примерно так же, как сынишка Филиппа Александр добрался до Индии. И потом учтите, что всё делалось, так сказать, поэтапно… Как я уже упоминал, Понерополей было несколько. Наш – крайняя точка… Форпост. Фронтир.
– А что стало с остальными?
– Как правило, были стёрты с лица земли… Либо местными племенами, либо последующими историческими событиями. Но кое-что осталось… Разумеется, я не о Ростове-на-Дону. Ростов – самозванец, и претензии тамошних краеведов я, например, расцениваю как откровенную наглость. У них там, видите ли, где-то рядом находятся руины древнегреческого поселения! И этого, полагаете, достаточно?
– М-м… полагаю, нет… – согласился из вежливости Влас.
– Вот и я так полагаю! – отозвался смотритель. – На сегодняшний день, запомните, существуют всего два Понерополя, сумевшие доказать свою подлинность. Однако наш… э-э… зарубежный город-брат (да, скорее брат, чем побратим, поскольку от одного отца происходим) сменил имя, так что мы теперь единственные в своём роде… Разумеется, не сам сменил – жители сменили…
– А почему сменили? Застеснялись?
Седенькие бровки вспорхнули, лобик пошёл морщинами.
– Возможно… – без особой уверенности допустил Раздрай. – Уж больно, знаете, давно это было… – Он прошествовал к пюпитру, на котором возлежал глянцевый туристический альбом. – Вот, пожалуйста… «За прошедшие столетия название города изменялось не однажды… В 359–336 годах до нашей эры город упоминается под названием Понерополис…» – На сей раз Аверкий Проклович читал не наизусть, а с листа. – Так… так… – Он пробросил несколько строк. – А, вот! «Но в анналах истории более часто город фигурирует под названием Филипополис. Такое название закрепилось за городом с легкой руки Полибия…» – Вскинул седой хохолок и победно взглянул на Власа. – Кстати, бывшая столица Фракии… – присовокупил он.
– А теперь-то он как называется?
– Пловдив, – сказал Раздрай. – Да-да, тот самый, что в Болгарии! А вы не знали? – Всмотрелся, встревожился. – Что с вами, Влас? Вы как будто побледнели…
– Ничего… – хрипло выдохнул тот. – Продолжайте…
Неуверенно взглядывая на отчаянное лицо юного грешника, сознающего, что прощения ему нет и быть не может, смотритель краеведческого музея двинулся к следующему постаментику, на котором бледнело алебастровое чело древнегреческого философа.
