Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)
— А в обжорный трактир, колбасы похлебать, — сказал Шеврикука.
— Ну вот туда и топай, хрен учтивый! — распорядился Епифан-Герасим. — Не засти глядеть бойцов.
«И потопаю. Подальше», — подумал Шеврикука, пошагал было от ристалища, но кисет, привязанный шнурком к его запястью, вразумительно задергался.
— Вот с ним и потопаю, — сказал Шеврикука, расшнуровал кисет и поставил на левую ладонь зеленого бельчонка.
— Петюля! — взревел Епифан-Герасим, бросился к Шеврикуке и рухнул перед ним и Петюлей на колени. — Петюля!
А зеленый бельчонок, вереща нечто, стал отплясывать в радости на ладони Шеврикуки.
Свирепый приватный истязатель злодея Бушмелева (хотя истязатель ли? может, потатчик тайным грехам злодея?), разбойник из муромских лесов, замоскворецкий кулачный боец, выходивший в стенке на купца Калашникова, преобразовался, сделался ребенком, какому показали давно не виданный гостинец, он вскочил, слезы вытирал, коленца камаринского выделывал и повторял:
— Петюля! Петюля! Петюля!
Умиляться встречей приятелей Шеврикуке надоело.
— Ладно, мы идем в трактир.
— И я! Можно, и я с вами? — взмолился Епифан-Герасим. — Возьмите меня!
— Если Петюля соизволит, — была резолюция Шеврикуки.
Бельчонок закивал, соизволяя.
Шеврикука предложил Приватным привидениям самим выбрать трактир, наиболее подходящий их традициям, вкусам, кулинарным легендам, специфическим особенностям желудков, желудочных соков, отрыжек и прочему. Сам же он был готов отпробовать все местное. Был назван трактир «Гуадалканал». По дороге в «Гуадалканал» Епифан-Герасим стал жаться, сожалеть о том, что с довольствием у него туго и неясно — какая у него теперь выслуга лет, учитывать ли вынужденное в связи с выходом из строя организма воспринимающего объекта, Бушмелева, безделье или нет, какие могут быть льготы и т. д. — никак не могут решить, и он ходит с грошами в кошельке. Шеврикука понял, что среди всего прочего Епифан-Герасим — жмот и любит прибедняться. Петюля тоже обнаружил, видимо, что его карманы пусты, но так и не смог прервать речи своего почитателя. Помолчав, Шеврикука заявил, что с довольствием у него — дела сносные, что это он ведет их в трактир, а не они его и пора прекратить песнопения.
Название трактира подсказывало Шеврикуке мысли о том, что основу меню составят там блюда американской и японской кухонь, а может быть, и кухонь других стран Тихоокеанского бассейна, так или иначе вовлеченных в театр военных действий. На полках за трактирщиком он обнаружил банки американской тушенки и ветчины выпуска сорок четвертого года, пористый шоколад и японские сушеные кальмары. Но это, выяснилось, был как бы трактирный музей. В меню же предлагались два коктейля: «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки», по цене примерно равные. Их Шеврикука посчитал нужным опробовать на десерт. Основными же блюдами трактира были — солянка сборная, расстегаи с куропаткой и жульен из маслят. Их сотрапезники Шеврикуки и согласились принять во внимание.
— А что пить будем? — поинтересовался щедрый Шеврикука. — Может, закажем бутылку «Тамбовской губернской»?
И Шеврикука уставился на Епифана-Герасима.
— Да ну! — поморщился тот. — Зачем эту-то дрянь?
Но тут же он и смутился, вспомнив, видимо, о неясностях с довольствием.
А у Шеврикуки полегчало на душе.
— Ну а что, отчего же и не «Тамбовскую»? — пропищал Петюля, скорее всего желая угодить вкусу Шеврикуки.
— А ты-то что! — рассмеялся Епифан-Герасим. — Тоже мне пивец! Тебе если нальют, то капельку от капельки. Не напаивай его, Шеврикука.
— Полагаю, что Петюля, — произнес Шеврикука, — знает свою дозу и сознает свое положение в обществе.
Пока же сам Шеврикука пожелал осознать свое положение в обществе хозяев и посетителей трактира. И его карманы были пусты. Ну не совсем, но пусты. Он полагал, что как-нибудь вывернется. И хотел поставить некий опыт.
— Кроме «Тамбовской», — сказал трактирщик, — я предложу вам двойной «Шеврикукс».
— Чего? — спросил Шеврикука.
— Вы забыли. А пользуется спросом.
— Валяй. Исключительно с хреном. Поверху. И без содовой.
— А как же! Самарский хрен вас устроит?
— Что же может быть крепче самарского хрена? — воскликнул Шеврикука. — В особенности из деревни Обшаровка Безенчукской волости!
— Справедливо изволили заметить! — испуганно сказал трактирщик и пропал. Но потом появился.
А Епифан-Герасим упросил Шеврикуку заказать сухое блюдце и у фиолетового окоема посудины усадил Петюлю. Шеврикука же укорял себя: ведь мог (было время) вызнать у Дуняши, чей этот Петюля Приватный и отчего у него в приятелях громила Епифан-Герасим.
— Был Продольный, — сказал трактирщик таинственно.
— Кто?
— Ну, может, не Продольный… — опять испугался трактирщик. — Может быть, Стыркин.
— Какой еще Стыркин?
— Нет-нет. Продольный, точно, Продольный, — сказал трактирщик. — Такой — с чубом, в тельняшке, обмотан пулеметными лентами. Искал каких-то Отродий… И вас…
— Не нашел? — спросил Шеврикука.
— Не нашел! — рассмеялся трактирщик. — Не нашел!
— Когда это было?
— Часа два назад. Вот, пожалуйста, двойной «Шеврикукс». С хреном поверху, исключительно обшаровским Безенчукской волости. Вашим приятелям предоставить?
— Нет, — сказал Шеврикука. — Сейчас шарахну. Апробирэн.
— Наше вам с кисточкой! — напутствовал трактирщик. — Вкривь и вкось!
Шеврикука шарахнул. Самогон, с чем-то желтым. Возможно, кроме хрена в нем был и перец. Выжил. Откашлялся. Надо было стучаться к Иллариону в Гатчину с канистрами «Шеврикукса». Может быть, вывел бы Иллариона, Павла Петровича, Александра Федоровича из состояний меланхолии и исторических невезений. Двойной «Шеврикукс» с хреном никак не заинтересовал Епифана-Герасима и Петюлю. Те все умилялись встрече, ворковали что-то недоступное Шеврикуке, пусть наговорятся, решил он. Да и зачем они ему вовсе? Он очухивался от именного напитка и наблюдал за публикой, скорее всего, постоянными сидельцами трактира «Гуадалканал».
Никто из них не был похож ни на американцев, ни на японцев, ни на папуасов, ни на таитян, ни, наконец, на чукчей. И вообще морды и хари сидели в трактире те еще. Но, впрочем, чему было удивляться Шеврикуке? Он знал, кто такие Приватные привидения и каковы на вид. Однако в застолье, чтобы не потерять охоту к угощениям и не начать икать, к ним надо было привыкнуть. Сидели вокруг все больше уродцы, иные — хитрованы и жулики, иные — вовсе без соображения. И все — деспоты (вел ли себя деспотом Епифан-Герасим, или он пребывал у Бушмелева порой — даже и в кошмарах — услужителем и приживалой?). Петюля-то ладно… Хотя как сказать. Чей он, ласковый Петюля-то? Или кем он помыкал? Лохматые, шершавые, лысые посетители отдыхали в «Гуадалканале», в струпьях и гное, с пятачками и копытцами, с волчьими клыками, с бантиками на хвостах и мохнатых пестиках, с шестью мордами и совсем без морд, какие хочешь и какие не хочешь, в страшных снах не приснятся, но уже кому-то приснились… И он, Шеврикука, может, приснился вчера Иллариону и императору Павлу Петровичу? Или они приснились ему?
— Шеврикука! — толкнул его Епифан-Герасим. — Вот Петюля хочет попросить. Но стесняется.
— Пожалуйста! — сказал Шеврикука великодушно. — Просите, чего хотите. Заказать вам двойной «Шеврикукс»?
— Нет! Нет! — запищал Петюля из блюдца. — Мне…
Но понять смысла его звуков Шеврикука не имел возможности. Он обратился к собеседнику Бушмелева как к переводчику:
— Что он? О чем он?
— Он просит заказать ему ацетонового клея. Четверть чайной ложечки…
— Зачем?
— Любимое кушанье. Долго был лишен…
— Он же внутри склеится!
— Напротив. Его изнутри разопрет. Потом — это каприз.
— Каприз — это краеугольное, — согласился Шеврикука.
Сейчас же Петюля заговорил громко и басом, будто возле рта его оказался мегафон, а голос ему одолжил пензенский губернатор.
— Дело, Шеврикука, не в капризе. Хотя и в нем тоже требование организма. Не моего одного. И важно получить от бескорыстного угостителя.
— Это конечно! — сказал Шеврикука. И крикнул: — Человек!
— Не человек, — печально произнес трактирщик. — Шлямпенхвост. Что прикажете?
— Четверть чайной ложечки ацетонового клея. Если можно — в хрустальном наперстке, — сказал Шеврикука. — Мне же два коктейля — «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки». А тебе что?
— Мне еще три солянки в одну посуду! — обрадовался Епифан-Герасим.
— А ты кто? — спросил Шеврикука. — Епифан? Или Герасим?
— Герасим! — прокричал громила. — И никто более.
— А отчего же… — Шеврикука чуть было не произнес «в бумагах», — ты еще и Епифан?
