Анатолий Радов - Студия "Боливар"
Но рисковать не хотелось, так как при неблагоприятном исходе пришлось бы жрать мясо сырым. Этого я не стал делать в деревне, не стану и сейчас, твёрдо решил я, и вытащив оставшиеся восемь зелёных сотен, засунул их под мелко наломанные ветки.
— Так будет надёжней — сказал я вслух, и задержав дыхание, чиркнул спичкой о незатёртый бок коробка. Так вот для чего все эти дурацкие «целки», этот девственно нетронутый один черкаш, который я всегда оставлял ещё со школьных времён. С таким черкашом шансов, что всё пройдёт удачно, становилось на порядок выше.
Спичка зажглась сразу, и я сделав ладони лодочкой, аккуратно поднёс её к наглой морде Франклина. Морда загорелась, и наглости, вроде как, поубавилось.
Через пару минут, костёр уже полыхал вовсю, и мне оставалось лишь экстренно доламывать ветки лежащие поблизости кучкой и подбрасывать их в голодную пасть пламени. Этим я и занимался, пока количество углей не приблизилось к требуемому.
Тогда я взял толстую, прямую палку, и натянув на неё один крысиный окорок, принялся его жарить, держа над пышущими углями. Я и сейчас не понимаю, как мне удалось довести тот кусок мяса до идеальной готовности, если учитывать мой, начавший пожирать внутренности и нетерпевший никакого промедления голод, но пожаловаться на сыроватость не пришлось. Хотя, возможно в тот момент я и не замечал столь незначительные нюансы.
Я ел и ел, не в силах остановиться, смутно, одним только подсознанием вспоминая об осаждённом городе, в котором люди несколько месяцев голодали, и о том, как осаждающие перебросили им катапультами мешки с чёрствым хлебом. Все, конечно же, подохли в страшных муках, уж не знаю что у них там случалось, то ли желудки разрывались, то ли лопались и заворачивались кишки, сейчас меня это вовсе не пугало.
— Здесь от этого не сдохнешь — успокаивал я себя, и продолжал глотать наспех разжёванную крысятину.
Насытился я одновременно с тем, как закончился весь окорок. Я не слабо отрыгнул пару раз подряд, и разморённо посмотрел на второй кусок. В принципе половину ещё можно было осилить, но готовить что-то уже не хотелось. Голод отступил, возможно оставив кой-какие разрушения, в виде подъеденной мышечной ткани, но я был уверен, что всё это с лихвой компенсировалось съеденным куском.
Я повалился на спину, и стал тупо пялиться в небо, а мой желудок забрав всю энергию на расщепление пищи, полностью отключил и без того уже ничего не соображающий мозг. Поэтому при попытке подумать о текстах, меня затащило в трясину сна.
28
Когда я проснулся, время света всё ещё продолжалось.
— Хотя, это может быть уже другое время света — подумал я, и испуганно вскочил на ноги — Чёрт! Сколько я уже здесь?
Я вспомнил, что разрешил Алексу позвонить, если меня не будет семь дней.
— Блин! Ведь тогда не смогу позвонить я. Всего один звонок, чёрт!
Я залез в шалаш и стал суетливо собирать листы бумаги в, валявшийся растёгнутым, худой, выглядящий жалким портфель. Сначала я пытался складывать страницы по номерам, но бросил эту затею. Мне нужно было торопиться. Я вылез из шалаша, и всунул в портфель остальную часть пачки, придавленную у входа небольшим камнем.
Голод под натиском крысиного мяса отступил, но жажда не прошла, а даже усилилась, и я чувствовал, что мои нервы на пределе, от постоянного жжения внутри, жжения которое добралось даже до пяток.
Чёртова жажда! — ругнулся я, представив воду, которая наверняка была у Алекса, но от этого стало только хуже.
— Не думать, не думать, не думать — затараторил мозг — Подумай лучше о Боливаре. Тебе ведь снова идти через его территорию.
Я схватил копьё, и так, с копьём в одной руке и портфелем в другой, я быстрым шагом рванул к стене. Нужно было торопиться. Я и в самом деле никак не мог подсчитать, сколько пробыл здесь, увлечённый чтением, я потерял счёт всем этим долбаным временам света и тьмы. Ну, и плюс к тому, я не знал, сменялись ли они, когда я спал, сморённый крысиным окороком или нет. Что если Алекс уже решил, что я погиб в неравной схватке с монстром, и позвонил? Тогда получится, что я опоздал. Причём опоздал на целую вечность. Как ещё мне заставить режиссёра встретиться со мной, если не с помощью звонка? Мне теперь просто необходимо сказать ему, что всё знаю, и если он не хочет, чтобы эти придурки из деревни тоже узнали, то пусть вернёт меня в чёртов настоящий мир. Меня, Алину, и Алекса. А остальные пусть здесь парятся до конца всех возможных времён.
Я шёл, подгоняемый мрачным предчувствием, которое только росло, несмотря на отчаянную работу мозга в противоположном направлении. Я размышлял о том, что будет дальше. После того, как я уже в который раз перелезу через чёртову стену бурелома, после того, как я вернусь к Алексу, и расскажу то, что мне теперь известно. Смогу ли я что-то изменить? Смогу ли бороться с тем, что неизвестно, с тем, что дремлет погружённое в тьму?
Стена выросла прямо перед моим носом и я едва слёту не воткнулся в неё. Погружённый в себя, я и не заметил, как проделал немаленький путь.
Карабкаться вверх было сложнее, чем в предыдущие разы. Пришлось схватить ручку портфеля зубами, и цепляясь надорванной штаниной, раскромсать её в хлам. Усевшись наверху стены, я оторвал лохмотья, и превратил джинсы в полуштаны-полушорты. В тот мире, в таком виде побоялся бы ходить даже самый отъявленный панк. Обязательно б накумарили скинхеды, или прочая недолгодумающая лысая братва.
Я долго всматривался вдаль, и только когда полностью убедился в отсутствии огромного ублюдка, бросил копьё и портфель вниз. Потом медленно спустился вниз сам. Прыгать не рискнул. Не хватало ещё ко всему прочему вывихнуть ногу. Слишком опасно делать необдуманные движения, когда впереди только неизвестность. Или скорее глупо. Да, глупо, когда ничего не предопределено, когда существуют только чистые листы, и что на них будет написано зависит только от твоих дальнейших действий.
Спустившись, я поднял сброшенные вещи, и поплёлся вперёд. Если я уже опоздал, то ничего не изменится от скорости моего передвижения — подумал я - А если появится Боливар, то съэкономленные силы пригодятся.
— Что же такое, эта судьба? - думал я, а мои ноги автоматически тащили меня вперёд — Когда всё уже заранее известно, разве это судьба? Или судьба — это когда впереди неизвестность, и ты можешь выбирать, но выбор всегда не в твою пользу? Но это ведь и есть предопределённость. Неужели, всегда только предопределённость?! Не может быть. Не должно так быть! Иначе зачем вся эта грёбаная жизнь? Зачем рождаться, идти, стремиться, упираться, если от тебя ничего не зависит?
Я принялся думать об Алине, о нашей ночи, там, в деревне.
— Что это, вот именно это — разве было предопределено? Разве это не её выбор — прийти ко мне? Конечно её, иначе просто не может быть. Ну и что, что об этом было известно заранее. Известно кому? Что за чёрт!
Я совсем запутался в вопросах, они плодились и плодились, словно крысы, бегая в моей голове, скребя коготками мозг и не давая ответов.
— Ведь ничего нет — размышлял я — Вот именно с этого места — ничего нет. Так бывает с каждым - с какого-то места ничего нет. Пока мы дети, всё предрешено и распланировано нашими родителями, мы учимся, мы пытаемся стать тем, кем они хотят нас видеть, но приходит момент, когда впереди ничего нет. Когда всё зависит только от тебя. Неужели, и тогда уже всё предрешено, предыдущими действиями, всей прошлой жизнью? А если тебя вдруг насмерть сбивает машина, это что — тоже судьба? Но если переходить улицу правильно, процент того, что тебя собьёт машина равен нулю. Какая ж это к чёрту судьба. Ты можешь в любой момент выскочить на дорогу и закончить свой путь, но что это тебе даст? Да и выскочишь ли? Страх, вот, что говорит против судьбы. Вот что определяет всё. Если бы люди были бесстрашными, они б гибли, как снежинки на тёплых канализационных люках. А у меня сейчас ничего впереди. Просто ничего. Пустота. Всё зависит только от того, как я поступлю. Да, мне придётся перебарывать свой страх, и возможно, что я погибну, но это не судьба, нет! Это мой выбор. Ведь я могу на всё наплевать, и остаться здесь. Остаться навечно, целуя руки и дёргаясь в религиозных припадках, радуясь своему бессмертию...
Я поднял глаза и увидел несущегося на меня Боливара. Он уже находился прыжках в десяти от меня.
Машинально, с силой махнув рукой, я подбросил вверх портфель, и прыгнув в сторону, повалился на землю, больно ударившись носом. Повернув голову, так, что свело шею, я уставился на монстра.
Боливар, среагировав на движение коричневого портфеля, метнулся к нему, и в наполненном беспредельной силой, красивом прыжке, схватил его своими челюстями. Послышался противный треск разрывающегося дерматина, и выпавшие в прореху листы, стали словно огромные снежинки падать вниз.
