Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»
«А что же может случиться?» — подумал было малыш и увидел перед глазами картинку. Словно смотрел с самолета на мертвый мир, в котором не было красок — только черный и серый цвет. Мутное небо без солнца, темные провалы озер; на изрытой трещинами земле — умерший лес, почерневшие, голые, сваленные друг на друга деревья… Обугленные стволы сосен…
Сзади зашлепали по воде. Малыш оглянулся на странного водолаза, одетого теперь в черный стеганый ватник и знакомые рыбацкие сапоги.
— А что вы делали там, на дне?
В голове закружилось. Лицо приближавшегося человека непрестанно менялось, что-то мелькало в глазах с невероятной скоростью, весь облик вибрировал, расплывался, нельзя было удержать его в восприятии.
Бородатый быстро поднялся, заслонив собой малыша.
— Завтра обо всем побеседуем.
— Сегодня, — тихо ответил тот, кто сзади. Голос был удивительно вкрадчивый и мелодичный, но такой убедительный и спокойный, точно звучал в душе малыша.
Бородатый ответил растерянно и с удивлением… И спорили они о чем-то важном, о чьей-то цивилизации, которая обречена, которая так и останется вне контакта, и тогда целая популяция окажется в одиночестве… И еще о ком-то, на кого они могут рассчитывать хотя бы в будущем, у кого достаточная широта мышления и хороший… прогноз… И если бы эти качества сохраняли взрослые…
Малыш запомнил, как тот, в черном стеганом ватнике, смотрел на них с берега кротким взглядом, и глаза его были ласковыми, но при встрече с ними вставал в памяти черный омут, только с виду спокойный, и быстрая воронка воды только казалась неподвижной… Бородатый взял малыша под мышки и, держа перед собой на весу, осторожно засеменил по воде огромными сапогами.
Когда вышли на берег, дождь, как на зло, усилился. Воду затягивало сеткой ряби. Даже рыбак-полковник, сидевший на дальнем берегу, отложил удочку и закутался в плащ-палатку. Но трое на дождь совсем не обращали внимания, не прерывали начатого разговора… Они стояли под старой ольхой, еще зеленой, как летом, — две взрослые, сгорбившиеся фигуры и детская, совсем маленькая, посередине. И дерево — прямой, почерневший ствол, к которому прислонялись они по очереди, то жестикулируя, то склоняясь над малышом, — было единственным свидетелем этого разговора… И если бы кто-нибудь решил подслушать, он все равно не разобрал бы ни слова. Но вокруг не было ни души. Только дождь, шурша, сыпал по листьям. Они хорошо понимали друг друга… И если бы старик рыболов, у которого снова стало клевать, решил понаблюдать за ними, он ждал бы долго, и ему показалось бы, что время тянется очень медленно… Даже солнце успело выглянуть из-за тучи и теперь садилось на верхушки сосен, над мостками старого рыбака.
Наконец разговор был кончен. Все трое медленно пошли к поляне. Вдруг мальчик остановился, схватил за рукав бородатого и что-то горячо зашептал, показывая рукой на дорогу к хутору.
Человек колебался, и тогда малыш взял за руку и второго и силою потащил за собой двух странных людей… Он вел их по орешниковой аллее, по шуршащим листьям, где лишь недавно брели они с учительницей. Он видел перед глазами черемуху в паутине и быстро шептал на ходу:
— Помогите… Помогите дереву! Потом будет поздно!
Дерево их удивило. Бородатый даже присвистнул:
— Как это мы могли не заметить?
— Хуже, чем думали, — согласился второй.
И опять они говорили о чем-то мало понятном: о распаде экосистемы, о нарушении биологического равновесия… о неизбежности и расплате… Но малыш желал, чтобы ему объяснили, и потянул бородатого за рукав.
— Есть тут еще больные деревья? — спросил тот хмуро, и малышу пришлось рассказать, что все черемухи у хутора и вдоль речки стояли в этот год в паутине, но сильно, вот так, пострадало лишь это, стоящее отдельно дерево.
— Все правильно, все типично… — кивал бородач. — Смена экологической ниши и отсутствие хищника — вторичного потребителя… Эти гусеницы, редкий вид шелкопряда, попали сюда случайно и вместо тутовых, привычных для них деревьев, начали объедать черемуху. И главное, беда в том, что тут не нашлось врагов, того вида птиц, кому они служат пищей.
— Куда же девались птицы?
— Исчезли… Вы их, может быть, и уничтожили… Распылили удобрения с самолета… И от этого гибнут птицы.
— А что теперь делать с гусеницами?
— Ничего! — невесело сказал бородатый и оторвал от ствола пласт белой пленки с телами высохших мертвых гусениц. — Видишь? Природа регулирует жизнь сама… Съели все и подохли сами, свою собственную популяцию обрекли на погибель! И это универсальный закон…
— А дерево оживет?
— Ну, как же ему ожить? — человек грустно покачал головой, словно не договаривая что-то очень важное.
«Это универсальный закон!» — стояли в ушах жестоко сказанные слова…
Бородатый молча обрывал оболочку, похожую на тончайший шелк, она разрывалась с противным звуком, как старая-старая истлевшая тряпка. Выше обнажался темневший ствол.
— Хотя… Соки еще движения не прекратили.
— Так помогите ему! — воскликнул малыш. — Вы же можете!
— А что толку? И есть ли смысл спасать одно дерево, если здесь такова… участь всей природы?
— Если и ей… — вкрадчиво сказал второй, — не помочь тоже…
— Ну так… сделайте! — попросил ребенок. — Пожалуйста!.. — Он вовсе не осознал сказанного в конце, просто вспомнил учительницу, насмешку матери… Ее горькую правду… А теперь знал — эти люди сумеют, должны помочь. Только надо их убедить, чтобы поняли, захотели! Он с надеждой смотрел в глаза бородатому, которые тот прятал, отводил в сторону. Но малыш готов был броситься ему на шею, если нужно, вцепиться в его рукав, не отпускать… пока не поймет, не захочет сделать!
— Мы поможем дереву! — сказал второй мягко и убедительно, и малыш сразу же успокоился и поверил, ловя себя снова на том, что не может толком разглядеть бесстрастное лицо говорившего. Оно только казалось невозмутимым! На нем сменялось множество выражений, и те мелькали с непостижимой скоростью, едва доступной глазу. Точно думал незнакомец о тысяче вещей сразу, и мысли эти отражались на лице…
И опять бородатый взглянул на товарища с удивлением. И вновь подслушал малыш их мысли. Крепко засело в памяти, как спорили они о чем-то важном — о каком-то жизненном поле и особой силе… О какой-то могучей энергии, способной ускорить время и вылечить дерево за три дня… Три раза за озеро сядет солнце, а для черемухи пройдет срок, как бы равный году, и заложатся на зиму новые почки… — если поле будет активным все эти три дня. Только понял малыш, что этих двоих завтра ночью уже здесь не будет… И некому станет поддерживать поле, затухнет оно без них… Так нужно ли оживлять дерево всего-то на день, начинать, чтоб сразу кончить? Потому и спорил бородатый, доказывал никчемность их стараний: некому ведь дело завершить, а поручить кому-нибудь случайному опасно — ну, как силу новую употребит во зло, корысти ради… И запомнил малыш, как сказал мягким и чистым голосом загадочный человек:
— Дай бог!.. — и через шапку и капюшон он почувствовал странное прикосновение его руки.
— Ты понял… все? — спросил бородатый, и малыш кивнул. Эти двое были все-таки молодцы!
Второй отнял руку и посмотрел на дерево.
— Завтра приди пораньше, — разрешил он. — А за ночь ничего интересного не случится.
— А сейчас беги! Тебя уже заждалась бабушка.
* * *На следующий день была пятница. Нужно было пораньше сходить с дедом по грибы, до того, как вытопчут лес наезжающие из города грибники. Пока дед, кряхтя, собирался на печке, малыш что есть духу помчался к озеру.
У воды еще не рассеялся туман. Небо едва светлело. Зябкая, пробиравшая до костей сырость висела в воздухе. Рыбак-полковник уже сидел на том берегу.
Черемуха стояла по-прежнему в паутине, но на ветках набухли готовые распуститься почки…
Когда воротились из лесу, учительница уже ушла с дневным молоком. Малыш помчался вдогонку… и замер, добежав до черемухи. Листва зеленела: острые свернутые листочки тянулись вверх, маленькие кисти бутонов свешивались с веток.
«Вот-вот лопнут! Вот-вот зацветет!» — обрадовался он и сразу же заспешил к поляне, сам не зная, что его туда потянуло…
Над соснами поднимался дымок. У костра сидели три человека. Третьей была учительница. Дым задувало в ее сторону…
— Нет-нет, — возражала она кому-то, отворачиваясь от огня, — Вы действовали неосторожно. Природа здесь странная — редкостные растения и даже женьшень! Удивительно, что никто этого не заметил…
— А чего было, собственно, опасаться? Когда мы вернулись сюда в конце последнего оледенения, нам не нужно было заметать следы… Да и теперь… Не забывайте, что здесь имение. Паны сажали все, что угодно…
