Федор Ильин - Долина Новой жизни
Ребенок встряхивался головкой вниз, ему протирался ротик, давалось несколько шлепков, и вдруг он начинал дико кричать, дергать руками и ногами, и кожа его становилась красной.
Зал наполнился криком сотен и тысяч новорожденных. Что это был за рев! Я думаю, что ни один из наших европейских акушеров не слышал ничего подобного.
Детей между тем отмывали в ванночках от смазки, покрывающей их тело, надевали белье и прятали в теплые конверты, после чего укладывали на площадку тележки, которая увозила их через дальние двери.
Работа шла быстро и четко. Из ящиков появлялись все новые и новые экземпляры. В воздухе стоял все тот же резкий, непрерывный крик сотен детских голосов.
Я заметил, что настроение всех присутствующих очень походило на то, которое было у Петровского и у Кю: они священнодействовали. Разговаривать было невозможно, крик заглушал слова.
Я заявляю откровенно, что не испытывал никакого наслаждения, наоборот, эта масса голого детского мяса внушала мне отвращение.
Я был очень доволен, когда Петровский потянул меня за руку к выходу.
Когда мы оказались наверху, в лаборатории, у меня еще долго стоял в ушах несносный, раздирающий душу крик «новорожденных».
Петровский был в восторге. Он обратился к Кю:
– Какие выводки! Один другого лучше. Средний вес поднялся с четырех тысяч до пяти тысяч и пяти граммов. Гиганты!
Кю весело ухмылялся:
– Питательная жидкость превосходна.
Для того, чтобы выразить свой интерес, я спросил:
– Почему именно в этот день дети должны были быть вынуты из их вместилищ? Может быть, они могли бы с таким же успехом находиться там еще несколько месяцев?
– Мы пробовали, – воскликнул Петровский. – В четыре месяца наш ребенок достигает полной зрелости, такой, какой он достигает при естественном росте в утробе матери в девять. Если мы будем держать его дольше в ящике, мы должны увеличить площадь тела, в котором происходит обмен веществ между кровью плода и питательной жидкостью, то есть увеличить плаценту. Это возможно в том случае, если мы заранее зададимся этой целью и произведем посадку большой плаценты.
– Эти пробы не дали хороших результатов, – перебил Кю. – Дети при свободном росте после четырехмесячного срока развиваются лучше; у нас были экземпляры, выращенные в ящиках до года и более, но они имели только теоретический интерес.
– Эксперименты в этом направлении производятся в лаборатории Куинслея, – добавил Петровский.
– Помилосердствуйте, господа, – воскликнул я. – Вы производите такие эксперименты над живыми людьми!
– Над живыми людьми, – подтвердил Кю. – Почему нельзя производить экспериментов над живыми людьми? Я вас не понимаю.
– Эксперименты производятся только по необходимости, – примиряюще сказал Петровский. – Тем более что здесь мы имеем дело с существом, еще не начавшим жить разумною жизнью.
Мне стало неприятно продолжать дальше этот разговор, я почувствовал как бы приступ тошноты.
– Пойдемте отсюда, мне что-то душно.
Когда мы вышли в сад, Кю обратился ко мне с просьбой пообедать у него.
Я с удовольствием дал свое согласие, и мы очень хорошо провели время. Обед был тонкий, вкусный, – конечно, полученный из местного клуба и рассчитанный на иностранцев. Кю только притрагивался к блюдам и скорее делал вид, что ел. Зато он с видимым удовольствием выпил стакана два вина и съел сладкое.
Из всех моих знакомых, настоящих жителей Долины Новой Жизни, это был самый разговорчивый, общительный и широко образованный человек.
Я решил воспользоваться послеобеденным временем, когда мы сели на веранде в удобные, легкие кресла, чтобы завести разговор на интересующие меня темы.
Я сказал:
– Вы читаете много наших книг. Вы питаете к ним отвращение, вы говорили это однажды. Разве вас не прельщает чувство любви родителей к детям, детей к родителям, родственная любовь? Всего этого вы лишены.
Кю выпрямился в своем кресле, глаза его заблестели, он заговорил громко, с некоторым пафосом. Весьма вероятно, он был врожденным оратором.
– Я знаю по описанию все эти чувства, но отнюдь не прельщаюсь ими. Что такое эти пресловутые ваши родственные чувства? Это такой же мираж, как и все остальное, чем вы живете.
Если мы подсчитаем, руководствуясь вашей же литературой, сколько положительного дают вам эти чувства и сколько отрицательного, то баланс будет не в их пользу. Как родственная любовь, так и любовь мужчины к женщине несут за собой лишь несчастья и страдания. Мы, лишенные любви к родителям и к нашим родственникам, так как мы не имеем ни тех, ни других, рассеиваем свое чувство любви вокруг нас на все человечество, а не сосредотачиваем ее на немногих избранных. Это уже одно лишает нас эгоизма. Мы не знаем личной жизни и жизни наших близких, мы знаем широкую общую жизнь. Мы все братья одной матери-природы, мы все живем ради единой цели – совершенствования каждого отдельного звена человеческой цепи и совершенствования ее в целом. Великое будущее, к которому мы стремимся, вам непонятно, оно находится вне пределов земли; с нашими достижениями, с нашими открытиями наша маленькая планета Земля скоро сделается нам тесной, и мы устремимся ввысь. Куда, я не знаю.
Чем дальше говорил Кю, тем речь его делалась вдохновеннее. Он встал и последние фразы произносил так, как будто перед ним было многочисленное собрание.
Петровский зааплодировал:
– Браво, браво! Вы настоящий пророк, древний пророк. В то же время вы будете прекрасным агитатором, когда Ворота откроются.
Мысль моя в это время остановилась на моем отношении к мадам Гаро. Что я ее любил, – в этом не было никакого сомнения. Что принесет мне эта любовь? Счастье или страдание? Во всяком случае, до сих пор я испытывал только муки.
– Если я сказал, что наша мать – природа, – продолжал Кю, не обращая внимания на замечания Петровского, – то нашим отцом я считаю науку. Наши чувства благодарности и преклонения направляются постоянно к этим нашим родителям. Силы природы, сила науки – вот два великих рычага, которыми управляется весь мир. Причем сила науки должна быть выше сил природы. Поэтому мы не признаем никаких авторитетов, кроме авторитета науки. Все наше управление сосредоточено в руках ученых. Они правят, они судят, они служат источником мысли. У нас полное равенство, мы лишены пороков, мы не обманываем, не лжем, не клевещем, не завидуем. Справедливость и правда царят у нас. Поколения и разряды, так же, как и отдельные личности, получают то, что они заслуживают в силу их умственного и физического развития. Кто выше других, тот получает более высокое назначение и более высокую ответственность.
Кю сделал передышку и отпил из чашки несколько глотков кофе.
Петровский воспользовался этим:
– Все, что вы говорите, совершенная правда. Я живу с вами двадцать лет; я живу общими с вами идеалами; если я не отказываюсь от старого, то это только потому, что я сам – продукт старого мира.
Кю хотел продолжать свою речь, как вдруг на веранде появилось новое лицо: это был доктор Левенберг. Он проживал в Детской колонии и зашел сюда посидеть с Кю после обеда. Он, видимо, обрадовался, увидев меня и Петровского здесь. Он уселся в кресло и не отказался разделить с нами наш послеобеденный кофе.
Разговор с его приходом принял новое направление. Все специалисты любят поговорить на близкие их сердцу темы. Особенно в этом отношении отличаются медики.
Доктор Левенберг рассказал нам, что сегодня утром он имел случай вставить новое сердце одному из старых джентльменов, а именно – профессора физиологии местной медицинской школы.
– Этому господину, – говорил Левенберг, – от роду семьдесят лет, и сердце его пришло в такое состояние, что можно было удивляться, как может человек жить с таким старым мешком. Профессор сам обратился ко мне с просьбой исполнить эту операцию. Я охотно пошел ему навстречу, – я произвел уже несколько таких операций. В нашем распоряжении имелись прекрасные сердца; мы выбрали вместе с любезным хозяином безупречный орган от недавно погибшего молодого человека из иностранцев. Профессор ни за что не хотел получить сердце, выросшее на свободе от эмбриона, и почему-то выбрал именно это сердце. Какие соображения руководили им – предрассудок или что-либо другое, – я не знаю.
– Как можно вставить сердце! – воскликнул я. – Неужели это возможно?
– Во время производства этой операции приходится останавливать на некоторое время движение крови по всему организму. Это и составляло главное препятствие, так как прежде всего погибал мозг. Мозг очень нежный орган, опыты ученых Европы и Америки давали крайне печальные результаты. Мозг не давал признаков жизни вне организма, как другие органы, при питании его различными питательными жидкостями. В последние годы удалось сохранить жизнь мозга на сорок-пятьдесят минут при питании его кровью. Такие эксперименты были проделаны, конечно, на животных. Мы имеем в нашем распоряжении такую питательную среду, которая заменяет кровь. Все остальное уже не составляет труда. Хирургия сосудов и в старом мире достигла совершенства. Мы соединяем сосудистую систему оперированного с током нашей питательной среды. Делаем временное соединение, чтобы кровь вместе с питательной средой могла обращаться, минуя сердце. С этого момента начинает работать новое, временное, сердце. Сосуды старого сердца перевязываются, и оно выбрасывается вон. На место его мы вставляем новое, постоянное, и соединяем его с перевязанными сосудами. Теперь остается убрать сделавшееся ненужным временное сообщение – и все кончено. Рана зашивается. Техника не представляет никакой трудности.
