Александр Розов - Голод богов (1)
Далее конклав предстоятелей публично отпустил идущим на священную войну все грехи, как прошлые, так и будущие, в знак чего каждому солдату был вручен серебряный нагрудный трезубец, освященный в благодатных родниках, что близ Питанских болот.
Располагая всей этой информацией, Румата взялся за сотника. Этот оказался крепким орешком и говорить отказывался наотрез. Вернее, он говорил — но его речь сплошь состояла из апелляций к всевышнему и проклятий в адрес Руматы и всех присутствующих. Присутствующим это довольно быстро надоело и они выразили единодушное мнение, что если сотнику как следует прижечь пятки, то он сразу же станет гораздо более пригоден для беседы по существу.
Румата вышел из положения иначе: с помощью отработанного приема психодинамики перевел сотника в состояние транса, после чего тот стал отвечать на вопросы быстро и охотно.
Собственно, он добавил достаточно мало к уже известному, но одна деталь все-таки оказалась существенной — если не для Руматы, то для всех остальных. Как выяснилось, конклав предстоятелей от имени всей церкви особо проклял «нечестивый и блудный обычай поклонения траве тао», а поля, «где оная трава произрастает» объявил «дьявольскими капищами, подлежащими истреблению огнем вместе со всеми мужчинами и женщинами, там пребывающими». Именно этим, по словам сотника, армия и занималась — разумеется, не в ущерб укреплению лагеря и несению караульной службы.
Румата окинул взглядом остальных, слушавших этот рассказ — и прочел в их глазах такую лютую ненависть, какой, наверное, не встречал ни разу в своей жизни.
«Да, — подумал он, — тот, кто в качестве бога, посоветовал великому магистру и предстоятелям поступить подобным образом, подложил им грандиозную свинью. Впрочем, лучше один раз увидеть…»
— Я хочу увидеть все своими глазами, — спокойно сказал он, — ты, сотник, поедешь со мной и покажешь все места, где вы это сделали.
— Я — с тобой, Светлый, — тут же заявил Верцонгер.
К ним тут же пожелали присоединиться командиры «ночных охотников».
Они переправились на другой берег и почти сразу наткнулись на подошедшие основные силы войска Хозяйки. Разумеется, во главе его была Кира с неизменной свитой из холопских полковников.
Узнав, куда собрался Румата, она, не задумываясь, сказала: «поеду с тобой, — и, обращаясь к полковникам, добавила, — вы тоже едете с нами».
Рядом с первым же полем их ждали крестьяне. Вышли всей деревней, включая стариков и маленьких детей, и ждали. Давно ждали. Знали, что Светлые должны придти — и не ошиблись. Они стояли у межи, не осмеливаясь ступить на оскверненную землю. Они просто молча проводили глазами Светлых и их свиты, когда те двинулись осматривать картину случившегося.
… Сама лоза горит с трудом, но если поджечь легкие каркасы из сухих жердей, по которым она вьется, жара оказывается вполне достаточно. Обратившись в горящие угли, они падали, выжигая то, что внизу. А внизу были не только нежные цветы тао. Там были юноши и девушки, пришедшие сюда по древнему обычаю, чтобы на один день и одну ночь слиться друг с другом, слиться с землей, слиться с цветами тао — ростками сердца земли… Конечно, они пытались выбраться из-под горящих каркасов — но их уже ждали. И с размаху пригвождали к земле специально приготовленными длинными хорошо заостренными колами. Немногим посчастливилось умереть сразу, на других же, кто еще подавал признаки жизни, насыпали кучки горящих углей. Эти умирали долго… Некоторые — так долго, что палачам надоело ждать. И тогда развели костры, куда волокли за ноги обожженных, истекающих кровью, но еще живых людей…
Светлые и их свита долго стояли посреди всего этого, не говоря ни слова. Первым нарушил молчание дон Тира:
— Светлый, вы знаете, кто приказал это сделать?
— Великий магистр и конклав предстоятелей, — ответил Румата.
Вольный капитан кивнул головой и спокойно сказал:
— Надо идти войной на Метрополию и убить их всех. Отдавшие такой приказ, не должны жить.
— Я тоже пойду, — буркнул Верцонгер.
— Едем к следующему полю, — распорядилась Кира. Голос ее был жестким, как стук гальки в морском прибое.
Они поехали. Толпа крестьян шла за ними.
На следующем поле было то же самое, будто они сделали круг, и вернулись.
— К следующему, — сказала Кира.
Толпа идущих за ними крестьян выросла вдвое.
— К следующему…
Весть о приходе Светлых непостижимым образом успела облететь все окрестности. С каждой пройденной лигой, все больше и больше людей следовало за ними, подтягиваясь с разных сторон большими и малыми группами.
… Когда они возвращались с четвертого поля, от безликой толпы крестьян отделился крепкий и худощавый старик с морщинистым, как сушеное яблоко лицом.
— Дозвольте сказать вам несколько слов, Светлые, — скрипучим голосом произнес он.
Румата кивнул:
— Говори, добрый человек.
— Вы — Посланники, вы знаете нашу землю с незапамятных времен. Когда люди только пришли в Запроливье из неведомых мест, вместе с ними пришли и вы. Люди в те времена еще не знали земли, а земля не знала их. Вы поставили на первом поле первые крепления для лозы, и лоза выросла, но плодоносить не могла — потому что сердце земли еще дремало. И тогда вы легли на землю в тени лозы и любили друг друга весь день и всю ночь. А когда встало солнце, навстречу ему раскрылись цветы тао. Сердце земли проснулась, а лоза впервые дала плоды. Так было…
Он замолчал ненадолго, чтобы отдышаться, а затем перешел к главному.
— В шести лигах выше по реке, между холмами, есть очень старое поле. Оно маленькое и не очень-то удобное, поэтому его давно забросили. Оно порядком заросло, поэтому его и не нашли… Но там еще осталось лоза и там еще цветет тао. Вы еще можете успеть.
Кира сосредоточенно кивнула головой.
— Сила Светлых велика, — сказал он, — вам не потребуется много времени. Вам надо только напомнить земле о себе и о том, как прекрасна жизнь, чтобы сердце земли забилось сильнее.
Кира снова кивнула и повернулась к Румате.
Он тоже кивнул: ну, понятно, Светлые теперь в каждой бочке затычка.
— Я проведу вас туда, — снова заговорил старик, — мы успеем к закату.
…
Румата напрасно думал, что крестьяне останутся здесь. Ничего подобного — вся толпа двинулась за ними и остановилась лишь на границе того самого заброшенного поля.
«Да, — подумал он, — неприкосновенность частной жизни, похоже, на сегодня отменяется. Впрочем, какая тут частная жизнь, если надо напоминать земле, что жизнь прекрасна и все такое».
Кира же восприняла присутствие множества зрителей, как нечто, само собой разумеющееся. Она задержалась лишь для того, чтобы несколькими непринужденными движениями стряхнуть с себя одежду.
Румате оставалось лишь сделать то же самое. Мечи, однако, он не оставил — взял с собой. Привычка. Как сказал однажды по этому поводу барон Пампа: «благородный дон без одежды — обнаженный, а без оружия — голый». Вот так.
Наверное, это было против правил, но, разумеется, никому из окружающих и в голову не пришло что-либо возразить.
Мнение зрителей по поводу происходящего было предельно ясное: Светлым сейчас лучше знать, что можно делать, а чего — нельзя. Только от них теперь все и зависит.
Взявшись за руки, они двинулись к центру поля, между потемневших, кое-где покосившихся и просевших каркасов, по которым вилась лоза, одичавшая от многих лет без человеческого ухода и присмотра.
В воздухе стоял легкий пряный аромат, от которого слегка кружилась голова, а очертания предметов представлялись разнообразно и причудливо меняющимися, будто вокруг было сплошное, медленно волнующееся и пульсирующее зеркало. Это было частью действия цветов тао. Ростков сердца земли. Вернее, лишь началом их действия.
Дальше реальность расплывалась, дробясь на мелкие шершавые осколки, щекотавшие кожу, а затем снова сцеплялась образуя огромный неведомый мир ярких, стремительно меняющихся красок, линий и поверхностей, идеально-прекрасных в своей четкости и пропорциональности.
Кира покачнулась, затем, не отпуская его руки, грациозно опустилась на землю…
Румата не заметил, в какой момент она оказалась в его объятиях.
Она звонко и радостно рассмеялась — смех разлетелся по всем сторонам света веселыми серебряными колокольчиками.
Она…
Или уже не она, а все женщины, с которыми он когда-либо был счастлив и все женщины, которые когда-либо были счастливы с ним.
Оказывается, ни с одной из них он никогда не расставался — и каждая дарила ему свои, неповторимые ласки.
Он называл ее разными именами — и каждое имя было ее именем, которое, будучи произнесенным, волшебным образом открывало ее новую грань, обещавшую новый водопад радости и счастья….
