Айра Левин - Этот идеальный день
– Тогда чего ты хочешь от меня? – спросила Лайлак.
Он не ответил.
На перекрестке за домами стоял сканер. Лайлак приподняла руку, но Чип сказал: «нет!» и они прошли мимо него, не дотронувшись. Лайлак страдающе простонала:
– Ужасно…
Велосипеды были прислонены к стене, там, где он их оставил. Закрытый сверху одеялом мешок лежал в корзинке одного из велосипедов, туда же были запиханы пироги и контейнеры с питьем. На корзинку второго велосипеда тоже было накинуто одеяло. Чип поставил на него мешок Лайлак и закрыл его сверху концами одеяла, плотно подоткнув.
– Садись, – сказал он, держа ее велосипед. Она села и взялась за руль.
– Мы поедем прямо к Восточной дороге, – сказал он. – Не поворачивай, не останавливайся, не делай рывков вперед, пока я тебе не скажу.
Он сел на другой велосипед. Затолкал фонарик за борт корзинки так, чтобы он через решетку освещал тротуар перед велосипедом.
Они поехали рядом по узкому проходу, который был совершенно темен, и только в промежутках между домами высоко над головой маячила полоска звездного неба. Бледно-голубой а от единственного фонарика бежал впереди.
– Поддай ходу, – сказал Чип. Они поехали быстрее.
– Когда у тебя следующее лечение? – спросил он. Она промолчала, но потом ответила:
– Восьмого Маркса.
Через две недели, подумал он. Христос и Веи, почему не завтра или послезавтра? Правда, могло быть и хуже: могло оставаться четыре недели.
– Я смогу его получить? – спросила она. Не было смысла волновать ее больше, чем она уже волновалась.
– Может быть, – ответил он, – посмотрим.
Он собирался проезжать в день небольшое расстояние, и лишь в часы свободного времени, когда велосипедисты не привлекают внимания, от одной парковой зоны до другой, минуя в день город, быть может, два; двигаться будут в направлении 12082 на северном побережье Афр, в город, ближайший от Маджорки.
И тем не менее в первый же день в парковой зоне недалеко от 14509 он изменил свое решение. Найти укрытие было труднее, чем он думал. Только спустя много времени после рассвета – прошло часов восемь – они устроились под каменным козырьком, скрытым от глаз разросшейся молодой зеленью, прогалы в которой Чип замаскировал срезанными ветками.
Вскоре они услышали шум коптера, который пролетел над ними, потом еще несколько раз. И каждый раз Чип направлял пистолет на Лайлак, а она сидела не шевелясь, уставившись на него, с недоеденным пирогом в руке. В полдень раздался треск сучьев, шелест листьев и голос – не более чем в двадцати метрах от себя. Кто-то неразборчиво говорил, медленно и без выражения, как говорят в радиотелефон или в телекомп с акустическим вводом информации.
Или нашли записку Лайлак на дне ящика, или, что вероятнее, Уни сопоставил его и ее исчезновение и два пропавших велосипеда. Да, он переменит свой план; раз их ищут, то рискованно покидать укрытие. Они проведут неделю здесь, тронутся в путь в воскресенье. Сделают рывок в шестьдесят-семьдесят километров – не прямо на север, а на северо-восток – и спрячутся еще на неделю. Через четыре или пять воскресений они по кривой достигнут 12082, и с каждым воскресеньем Лайлак все больше будет собой и все меньше Анной СГ, будет больше ему помогать, или по крайней мере меньше заботиться о том, чтобы ему «помочь».
Но сейчас, однако, она была Анной СГ. Он связал ее, заткнул ей рот куском одеяла, и проспал с пистолетом в руке, пока не село солнце. Посреди ночи он снова связал ее и заткнул ей рот, а сам сел на велосипед. Он вернулся через несколько часов с пирогами, питьем и еще двумя одеялами, полотенцами, туалетной бумагой, «наручными часами», которые уже сейчас перестали тикать, и двумя книгами на французском.
Она лежала без сна там, где он ее оставил. глаза у нее были и тревожные, и печальные. Заболевшему члену, который взял ее в плен, она прощала такое обращение с собой. Она жалела его!
Но днем она стала смотреть на него с отвращением. Он потрогал себя за щеку, заросшую двухдневной щетиной, и чуть смущенно сказал:
– У меня почти год не было лечений. Она опустила голову и закрыла рукой глаза.
– Ты превратил себя в животное, – сказала она.
– А мы все и есть животные, – сказал Чип. – Христос, Маркс, Вуд и Веи превратили нас во что-то нечеловеческое.
Лайлак отвернулась, когда он начал бриться, но взглянула раз через плечо, взглянула два, а потом и вовсе обернулась и стала без удовольствия смотреть.
– Ты не порежешь кожу? – спросила она.
– Сначала я резался, – сказал он, легко орудуя бритвой и смотрясь в боковую плоскость своего фонарика, положенного на камень. – Но мне приходилось столько раз бриться за это время…
– Ты всегда пользуешься чаем? – спросила она. Он рассмеялся.
– Нет. Это вместо воды. Сегодня ночью я собираюсь пойти поискать пруд или ручей.
– Как часто ты… делаешь это? – спросила она.
– Каждый день, – ответил он. – Я пропустил вчера. Это занудно, но это еще на несколько недель. По крайней мере, я надеюсь.
– Что ты хочешь сказать? – спросила она.
Он ничего не ответил и продолжал бриться.
Она отвернулась.
Он читал книгу на французском, о причине войны, которая длилась тридцать лет. Лайлак сначала спала, а потом села на одеяло и стала смотреть на него, на деревья и на небо.
– Хочешь, я буду учить тебя этому языку? – спросил он.
– Зачем?
– Когда-то ты хотела выучить его, – сказал он, – ты помнишь? Я дал тебе списки слов.
– Да, – сказала она, – я помню. Я выучила их, но забыла. Я сейчас здорова, зачем мне теперь их учить?
Он сделал небольшую гимнастику и ее тоже заставил сделать, чтобы быть готовыми к длинному путешествию в воскресенье. Она слушалась его не возражая.
Этой ночью он нашел не ручей, а ирригационный канал с бетонными стенками шириной около двух метров. Искупался в его медленно текущей воде, затем принес полные питьевые контейнеры в укрытие, разбудил Лайлак и развязал. Он провел ее через заросли, стоял и смотрел, пока она купалась. Ее мокрое тело отсвечивало в слабом свете месяца.
Он помог ей вылезти на берег, подал полотенце и стоял рядом, пока она вытиралась.
– Ты знаешь, почему я все это делаю? – спросил он. Она удивленно взглянула на него – Потому что я люблю тебя.
– Тогда разреши мне уйти, – сказала она. Он покачал головой.
– Тогда как ты можешь говорить, что любишь меня?
– Люблю, – сказал он.
Она наклонилась и стала вытирать ноги.
– Ты хочешь, чтобы я снова заболела? – спросила она.
– Да, – ответил он.
– Тогда ты ненавидишь меня, – сказал она, – ты не любишь меня.
Она выпрямилась. Он взял ее за руку, прохладную и влажную, мягкую.
– Лайлак… – сказал он.
– Анна.
Он попробовал поцеловать ее в губы, но она отстранилась.
Он поцеловал ее в щеку.
– Теперь направь на меня свой пистолет и изнасилуй, – сказала она.
– Я не сделаю этого, – ответил он и отпустил ее руку.
– Не знаю, почему бы тебе этого не сделать, – сказала она, надевая комбинезон и наощупь застегивая его. – Пожалуйста, Ли, давай вернемся в город. Я уверена, что тебя можно вылечить, потому что если бы ты был по-настоящему болен, неизлечимо болен, ты бы изнасиловал меня. Ты бы был гораздо менее добрым, чем сейчас.
– Пошли в укрытие, – сказал он.
– Пожалуйста, Ли… – настаивала Лайлак.
– Чип, – поправил он. – Меня зовут Чип. Пошли, – он кивнул в сторону укрытия, и они пошли, пробираясь через заросли.
Ближе к концу недели она взяла его ручку и книгу, которую он читал, и стала рисовать картинки на обороте обложки – почти похожих Христа и Веи, дома, свою левую руку и ряд оттененных крестов и серпов. Он смотрел за ней, чтобы убедиться, что она не пишет записок, которые попытается передать кому-нибудь в воскресенье.
Потом нарисовал здание и показал ей.
– Что это? – спросила она.
– Здание.
– Нет, не похоже.
– Это здание, – сказал он. – Не обязательно всем им быть плоскими и прямоугольными.
– А что это за овалы?
– Окна.
– Никогда не видела такого здания, – сказала она. – Даже в до-Объединенческом. Где оно?
– Нигде, – сказал он. – Я его придумал.
– Ох, – сказала она, – тогда это не здание, оно не настоящее. Как ты можешь рисовать то, чего нет?
– Я болен, член? – спросил он.
Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.
– Не шути с этим, – сказала она.
Он надеялся – ну, не надеялся, но думал, что это возможно, случится, – что в субботу ночью, из привычки или из желания, или только из членской доброты, она проявит женский интерес к нему. Но этого не произошло. Она была такая же, как во все другие ночи, тихо сидела в сумерках, обхватив руками колени, смотря на ленту пурпурного неба между качающимися черными верхушками деревьев и черным каменным козырьком над головой.
– Субботняя ночь, – сказал он.
– Я знаю, – ответила она.
Они молчали несколько секунд, а затем она сказала:
– Я не получу мое лечение, да?
