Лиз Дженсен - Дитя Ковчега
После того как вчера опубликовали изыскания великого ученого Чарлза Дарвина, реакция доктора Скрэби, всю ночь напролет читавшего этот научный труд, оказалась даже острее, нежели мы с вами видим. И включала в себя его лоб и мраморную каминную доску. Пролилась человеческая кровь.
А почему нет? Ведь он идиот, клоун, интеллектуальная амеба!
– Тридцать лет в зоологии – и как я мог этого не увидеть? – рычит он. – Это же очевидно! Любой ребенок, хоть раз побывавший на ферме, черт возьми, заметил бы это!
А вот и ужасный эпицентр этого горя: в свете «Происхождения видов» Дарвина, со схемой и объяснениями великой эволюционной лестницы, все жизненные достижения Скрэби, прежде не такие уж и ничтожные, внезапно показались до того недвусмысленно легковесными, что почти улетали в воздух сами по себе. Его историческое удачное чучело дождевого червя, публикация работы «Об эпидермисе хамелеона», назначение Королевским таксидермистом, работа над Коллекцией Царства Животных и покойными особями с «Ковчега» Капканна, открытие, касавшееся тазобедренного сустава носорога, – все это ничто по сравнению с впечатляющим триумфом Дарвина! И теперь доктора Айвенго Скрэби навсегда отправят в мусорную корзину истории. Настолько гротескная несправедливость бьет его под дых. Всю его карьеру заслонила чужая слава! Это так чудовищно и возмутительно!
Он припадает к столу и тяжело дышит, грудь сотрясается – словно внутри нее вулкан вместо сердца. Вулкан на грани самого опасного извержения. О боже! Если бы только он отважился ступить на «Бигль», достичь Галапагос и, перепив корабельного рома (а как еще, черт возьми?), вообразить отрезок времени, за который чешуя стала перьями, плавники мутировали в лапы, лапы трансформировались в крылья, а плавательный пузырь приобрел форму желудка, – и все по капризу случая. Но взамен Скрэби все эти годы провел здесь, в Лондоне, работая над нелепой Коллекцией Царства Животных Ее Величества и суетясь над тушами с «Ковчега» Капканна. Короче говоря, спускал годы своей жизни, расхлебывая не им заваренную кашу, потакал причудам полоумного монарха и вдобавок женщины! Почему? Почему? Почему?
– Чертова книга! – вопит он, в расстройстве, гневе и обиде швыряя том на пол. – Это же очевидно, что люди приматы! Я всегда это знал! Это очевидно, что мы эволюционировали из обезьян! Но почему я не вышел и не сказал это? Вместо того, чтобы набивать проклятых уродцев и одевать на них бриджи?
– Успокойтесь, Айвенго, – утешает его Императрица, выплывая из укрытия лосиных рогов и непрозрачным силуэтом зависая над мужем. – Я предвижу, что подобные сильные эмоции вас погубят.
– Шарлотта? – бормочет он. – Шарлотта? Это ты?
– Вы сорвете перегородку в сердце, – предрекает Опиумная Императрица.
– Перегородку в сердце? – выдыхает Скрэби. Наверное, он слишком часто дышит, решает он. Спит. Переутомился. Что угодно.
– Если откровения мистера Дарвина вас потрясают, разрешите сообщить вам, мой дорогой Айвенго, что дальше будет хуже! И не говорите, что я не предупреждала!
– Дальше хуже? Что? Шарлотта, о чем ты? Ты здесь?
Но она ушла. Исчезла. Смылась. Такова уж беда с этими призраками.
Глава 16
Ритуал питания
Наступили времена национальной паники. Кризис Рождаемости официально стал катастрофой, а Утечка Спермы происходила так интенсивно, что правительство решило немедленно запустить программу Купонов Лояльности. Не успел я оглянуться, как обнаружил, что имею право на лишнюю сотню евро в неделю. Тем временем объявили о Премии за беременность. Нет ничего сильнее жадности, верно? Пять миллионов евриков – это вам не кот начихал. Конечно была и положительная сторона: Великобритания превратилась в рай для парней. Теперь у меня неплохие шансы. Парень может получить любую девушку, какую захочет.
Или девушек.
Наступила суббота барбекю.
Норман и Эбби были в своей стихии здесь, во внутреннем дворике: он носился с кубиками угля, растопкой и направлением ветра; она в возбуждении, точно курица-наседка, предвкушала, как соблазнит нового гурмана за изящным бледно-зеленым раскладным столиком из пластика.
– Встречайте гарем, – с гордостью произнес Норман. – Это Эбби. – (Я пожал ее испачканную в муке руку.) – А это – Траляля и Труляля.
– Сам де Бавиль, – представился я.
Девочки переглянулись и захихикали. Еще в дверях болталась некая роскошная, однако эксцентричного вида женщина в белых длинных юбках; я уловил запашок нафталина.
– А это кто? – поинтересовался я.
– А, просто наше привидение, – ответил Норман. – Скелет из шкафа. Я же говорил, у нас призрак викторианской дамы. Она вылезла из гардероба с чучелами. Не обращай внимания.
Я рассмеялся:
– Хорошая шутка, Норман! Я слышал, они последний писк моды!
Эксцентричная дама состроила кислую мину и ускользнула обратно в дом.
– А у вас, смотрю, отличная свинина, – оценил я, глядя на нечто в маринаде. Подростковый субботний опыт работы у мясника не прошел даром.
– О, просто Эбби, – заявила старшая жена гарема. – По-дружески. Эта свинина – натуральный продукт, а то кто его знает, верно? Я слегка помешана на ингредиентах.
– Она предпочитает еду, которая не заставляет жалеть наутро, – вставила Роз, потянулась из окна, достала кастрюлю с подливкой и присоединилась к сестре – заседать у бетонного вазона. Они продолжали поглядывать в мою сторону – это обо мне, интересно, они перешептывались? Роз и Бланш, обе в платьях – одна в белом, вторая в розовом. Зигмунд зашевелился, и я представил их…
– Мои крошки в чистом виде, – заявил Норман, словно перехватив образ. – Общительные – не то слово.
– Могу я чем-нибудь помочь, Норман? – быстро сменил тему я.
– Нет, приятель, расслабься. Эбби сейчас заканчивает телерепетицию на кухне, храни ее Господи. Она присоединится к остальным моим золотым буквально через минуту. А я схожу еще за кубиками угля. А пока девочки выведут тебя на честную дорожку, верно, красавицы?
– Телерепетицию? – переспросил я. – Я не знал, что Эбби на телевидении.
– Пока нет, – признался Норман. Затем преданно добавил: – Но будет, если в мире есть справедливость!
Близнецы фыркнули.
– Еда – ее конек, – бросила Роз.
– Она знает о питании все, – добавила Бланш. – Пищевые аллергии, происхождение пищи, социология пищи, пища и музыка, питательная ценность пищи, как ее готовить, как и когда использовать остатки, хранение пищи, как отличить съедобное от несъедобного…
– И еще она эксперт в пищевом символизме, – вставила Роз.
Я толком не был уверен, что такое пищевой символизм, но понимающе кивнул.
– Пища и любовь, пища и послевоенное поколение, пища и столовые приборы, – продолжила Бланш.
– Пища и дисциплина, – дополнила Роз.
– Пища и Бог, – возразила Бланш.
Тишина.
И тут Роз выпалила:
– Только мама так ничего и не воплотила.
Снова молчание, а потом Бланш добавила:
– И не воплотит.
Значит, пища и неудача.
– Ладно, Сам. А какое твое настоящее имя? – спросила Бланш – или это была Роз? – когда Норман исчез из виду. Неважное начало.
– Сам де Бавиль и есть мое настоящее имя, – заявил я. Придется сочинять на ходу.
– Сказки не рассказывай, – усмехнулась Роз – или это была Бланш? Да, тактичными их не назовешь.
– Мой отец француз, – солгал я. – Отсюда и «де». Это так называемый «аристократический префикс», к вашему сведению. Voulez-vous coucher avec moi ce soir,[91] и все такое. – Они захихикали. Значит, мысль им тоже понравилась. – А Сам – сокращение от Самнер.
– Один юный француз по прозванью Самнэр, – начала одна из них.
– Целовал девиц и вез на пленэр… – захихикала вторая.
– А я вас видел, – вмешался я. – В гипермаркете, в Джадлоу.
– Субботняя подработка, – хором пояснили Роз и Бланш и снова захихикали.
– А вы меня даже не заметили, – подразнивая их, уныло произнес я. Флиртуя. Они рассмеялись.
– Мы там как зомби, – прокомментировала Роз.
– Да, – согласилась Бланш. – Если бы к нам зашел сам Господь, мы бы обслужили его как обычного покупателя.
– А я бы, может, поинтересовалась, не нужны ли ему дополнительные пакеты, – рассмеялась Роз.
– А я бы даже не заметила, если бы он подписал чек «БОГ» большими буквами, – добавила Бланш, наслаждаясь выдумкой. – Или если бы он вообще не заплатил за покупки, а просто выкатил тележку мимо касс и стойки возврата на стоянку.
– А затем поднялся с нею в воздух.
– В Свое небесное жилище за облаками, – закончила Роз. У них определенно живое воображение.
Затем мы переключились на живую природу.
– Я – прославленный сантехник с загашником таблеток, – заявил я им, когда они попросили рассказать подробно, какое самое милое и пушистое животное я вылечил от рака. Норман пребывал в таких же иллюзиях по поводу моих ветеринарных знаний. Он опять завел разговор об этой коллекции чучел и настоятельно просил сегодня же на них взглянуть. Признаться честно, у меня были другие планы.
