Кристина Тарасова - Карамель
Кормлю паука присыпкой, зашвыриваю пищащую крысу в террариум, не желая того, чтобы туши их разлагались в коробке за дверьми тумбы. После всего я отправляюсь в ванную комнату, где скоропостижно принимаю душ, мою волосы и сушу их полотенцем. Возвращаясь к себе, замечаю Золото — останавливаюсь. Девочка поджимает дверь своей комнаты, на ней белое платье чуть ниже колен со смешными рукавами-фонариками и белые босоножки. Хочу пустить шутку по поводу ее внешнего вида и отсутствия вкуса матери, нарядившей ее в это, но сестра обращается ко мне раньше.
— Мы с тобой, Карамель, — шепотом произносит она, опускает взгляд и уходит, не порываясь добавить ничего более.
Неужели она все это время ждала моего появления, чтобы высказаться в одно предложение? Пытаюсь не думать о словах Золото — они также губительно влияют на меня и мой настрой. Растерявшись, оглядываю темные стены коридора, после чего возвращаюсь к себе.
Я открываю чехол, лежащий на кровати, достаю вешалку с платьем белоснежного цвета, вползаю в него без труда — оно красиво подчеркивает грудь, хорошо сидит на бедрах, но простой крой заставляет в зевоте прикрыть рот. Юбка бесформенно падает в пол; вырез — его отсутствие — воротника стягивает горло тугой повязкой, рукава обтягивают от плеч до запястий, а в спину ссадит корсет. Лучшее из этого сделать невозможно; окончательно испортить — да, исправить — нет. Примерка окончена — теперь знаю, как выглядит то, в чем я должна буду порхать перед камерами, и тогда я раздеваюсь и иду к зеркалу. Белые стрелки на глазах сверху прорисовываются дрожащими пальцами моих рук, черные стрелки резкими мазками оказываются снизу — они пересекаются и смыкаются в единое целое; как тот символ на шкатулке с кинжалом — Инь и Янь.
Так смешно и горько воедино становится мне, что я не удерживаю слабой ухмылки в собственный адрес — в начале недели у меня не было никаких представлений о том, что может случиться, о том, что все начнет рушиться: медленно, прямо у меня на глазах; но это происходит — темп сменен, ритм жизни сбит: теперь я барахтаюсь на поверхности как в собственных снах.
Губы оставляю без помады — иначе вычурно, на ногти креплю черные матовые наклейки — готова.
Из шкафа я выуживаю босоножки без каблука — на них переливающиеся от света ламп камни по длине замков; волосы в спешке оказываются высушены полотенцем, и лишь маленькие, крохотные естественные завитки остаются у лица — сами локоны я подбираю заколкой сбоку.
Мы — ваши Создатели?
Я пытаюсь улыбнуться себе, но улыбка эта больше похожа на оскал — тот звериный, отцовский.
— Миринда, подай пальто!
Пока я надеваю нижнее белье, служанка приносит мне верхнюю одежду и с тысячными извинениями покидает стены комнаты — знала бы она, что нагота не смущает и не отсекает, а придает совсем иные силы.
Оставшись одна, я закрываю дверь на замок, падаю на колени у кровати и достаю шкатулку, заброшенную туда с мольбой остаться незамеченной. Я выхватываю кинжал и сжимаю рукоятку в пальцах так, что они краснеют от натуги; ослабив хват подношу к левой руке и веду тонким острием по запястью — вот, что ново: никогда меня не посещал подобный интерес. Я вдавливаю — слабо — нож и тут же отстраняю его, не понимая, как люди могут умышленно нанести себе вред подобным образом. Глупая, глупая девочка, сидит сейчас, заперевшись в своей клетке, которая — одна из разделов клетки под большим колпаком, и балуется с оружием, которое никогда не должно было попасть ей в руки. Я вновь веду лезвием по коже и наблюдаю за тем, как она проминается, а следом остается тонкая белая полоса — не больно. Для этого, Карамель, ты явилась сюда? Опусти свои грехи и сделай, что хочешь, внушаю я самой себе, после чего захватываю кинжал в правую руку, а в левой зажимаю платье — делаю надрез, руками рву.
Из коридора доносятся чьи-то шаги — топот каблуков, но не шустрые перебежки Миринды, другое. Я быстро прячу кинжал обратно в шкатулку и возвращаю ее на прежнее место. Каблуки проносят чью-то персону рядом с моей дверью, на секунду шаги обрываются рядом со мной, и тогда я замираю также. Паранойя настигает меня в собственном доме. Некто уходит, и тогда я продолжаю одеваться. Платье садится свободней — сверху я накрываю его своим пальто, после чего поспешно иду к отцу в кабинет. Он сидит за столом — бренно, мать на столе — мягко покачивая ногой на ноге. Никто из них не приветствует меня и не пускает иных замечаний или рекомендаций.
Наверное, мне бы хотелось поговорить с матерью о том, что происходит. Мне кажется, это было бы правильно, знай она происходящее. Но ее фарфоровое лицо не выказывает никаких эмоций, и я решаю, что ей хватит той информации, которую ей донесли или которую она сама почерпнула от отца.
— Я готова, — обращаюсь к обоим родителям, на что мне велят ждать у посадочного места, и тогда я удаляюсь.
На сером небе разводами — словно пророненными случайно каплями красок — проявляются небольшие просветы; неужели солнце? вот уж была бы ирония. Я стараюсь не смотреть на него — отвожу взгляд на сад, но от этого еще хуже, еще более тошно.
Отец подгоняет автомобиль, и мы летим всей семьей: небоскребы становятся все ниже и ниже, переходят в обычные дома — те, из книг. Неужели не в Центр? Не на Золотое Кольцо? Мы оказываемся у пляжа, и я решаю, что это будет очень дорогое празднование. Вижу крышу одноэтажного здания — ресторан «Фалафель»: он одиноко стоит на каменном постаменте, устеленный дорожками и фигурами из песка по периметру.
Мы паркуемся недалеко от заведения — на специальной площадке. Я открываю дверь раньше положенного — в попытке быстрей избавиться от компании незнакомых мне лиц, что растили меня на протяжении восемнадцати лет, и впервые слышу звук садящейся машины — воздух стягивается и залпом выходит из-под нас, испуская полумертвый вздох.
Босоножки ударяются подошвой о черный асфальт, каблуки за моей спиной также ступают на эту неустойчивую поверхность.
— Мы будем вчетвером? — интересуюсь я без личного обращения к кому-либо и прикрываю грудь от ветра воротником пальто.
Мне холодно — я ощущаю внутри себя глыбу льда, которая, стекая, задевает все жизненно необходимые органы; и, доходя до определенной точки, эти капли замерзают, оставляя меня с острыми иглами по всему телу. Пытаюсь укутаться, но все без толку: мерзлота внутри нас.
— Если бы мы хотели устроить семейный обед, наряжались бы так? — усмехается Золото. — Мы спасаем твою шкуру, Кара!
К ней возвращается то чудовище, которое терроризировало меня на протяжении двенадцати лет — с самого рождения; еще когда не выползли первые зубы, она скалилась и хотела вцепиться мне ими в горло.
— Не говори так сестре, — вступается отец. — Она бы помогла тебе, — он зачем-то делает паузу, и дает нам с сестрой перекинуться острыми взглядами друг на друга. — А мое повышение — отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой лично, Карамель.
Я киваю ему, и краем глаза наблюдаю за тем, как сестра разглядывает меня, качает головой и попросту проходит мимо. Глупое платье задирается от ветра, и сестра придерживает его худыми голыми руками — вместо пальто на ней меховая жилетка. Перечисленное отцом — последнее из желаемых действий на сегодняшний день и сегодняшнюю жизнь; я убеждена, что клапаны, подающие воздух на поверхность, для меня сегодня будут перекрыты.
Перед нами открывают двустворчатые деревянные двери, и мы оказываемся внутри «Фалафели». Имеющиеся в заведении столы сдвинуты в один — пересекающий зал по центру; длинный и широкий. Многие из гостей уже заняли свои места, некто разгуливает по ресторану, перемещая свои узкие и широкие силуэты от одной части стола к другой, некто откупоривает бутыль за бутылью и разливает напитки, некто ведет раскрепощенные диалоги с многочисленными собеседниками, некто обращается к персоналу и выдает свои замечания; так много некто — и никого знакомого.
Я понимаю, что весь этот цирк необходим, важен. Важен для меня и для отца. Но я не здороваюсь ни с кем, ступаю на дубовый пол и не удостаиваю кого-либо своим взглядом. Тут же сожалею об этом — может, еще не поздно остановиться?
Замечаю на столе всевозможные яства, начиная от запеченных сверчков и только выловленных устриц и заканчивая жареной говядиной и свиными шашлыками. Все это — такая копоть, захламляющая тело человека, который должен словно испарина по лбу скользить по улицам Нового Мира. Из всего предоставленного меню меня приветствуют разве что пара графинов с водой.
— А вот и виновник торжества! — слышу я радостный возглас своего дяди.
Тот вываливает толстое пузо из-под стола и бредет навстречу отцу. Мужчины хлопают друг другу по плечам, шутят, чем-то делятся — с интересом, но в этот же момент отречено; на камеру, показываясь и красуясь — и вот та самая камера со звуком щелкнувшего затвора озаряет на короткую секунду зал: снимок отца и его брата сделан, да здравствует новый заголовок на печатные и электронные издания новостей Нового Мира. Я пытаюсь вообразить себе, как бы мы могли спустя года видеться с Золото, но понимаю, что мы ни при каких обстоятельствах не будем приветствовать друг друга подобным образом. Кивок — спасибо, плевок в спину — тоже хорошо.
