Олег Корабельников - Башня птиц. Авторский сборник
Именно на эти темы мы беседовали с ним, и неудивительно, что сюжеты рассказов показались мне знакомыми, хотя и были не совсем обычными. Я плохо разбираюсь в литературе, в конце концов, я обыкновенный участковый врач и не берусь судить о достоинствах и недостатках рассказов Шубина, но считаю своим долгом снабдить их своими комментариями, ибо я был свидетелем и, если хотите, соавтором их.
Я хорошо помню тот давний разговор с Геннадием Николаевичем о современной медицине. Безнадежно больной, он напряженно думал о новых путях лечения неизлечимых болезней. И не беда, что он был дилетантом, собственный опыт заставлял смотреть на обычные вещи другими глазами. Я представляю, например, как писался первый маленький рассказ о мальчике, разбитом параличом. Ведь сам Геннадий Николаевич мог в полной мере ощутить себя на месте своего героя.
«Современная медицина в поиске, — сказал он тогда, — но вы изучаете отдельные кирпичи, а стены не видите». — «Вы не правы, — горячился я. — Мы уже многое знаем и умеем и скоро не останется ни одной непобежденной болезни. И я убежден, что ваш недуг будет излечим». — «Возможно, усмехнулся он, — но не подумайте, что я сетую на личную судьбу. Как я понимаю, у меня перегорели центры, управляющие движением рук и ног. Как же вы представляете себе способ излечения? Ведь человек не машина, детали не заменишь. И много ли вы знаете о работе человеческого мозга?» «Регенерация, — уверенно говорил я, — введение лекарств, стимулирующих регенерацию поврежденных нейронов». — «Даже дети знают, что нервные клетки не восстанавливаются», — улыбался он. «А мы научимся! — самонадеянно изрекал я, развивая свою мысль. — Проникновение в мозг, точное нахождение поврежденного центра, вживление электродов, стимуляция. Мозг гибок, мы сумеем развивать взаимозаменяемость различных его областей». — «К сожалению, хирургия — это вынужденная тактика, — говорил Шубин. — Думаю, что любой врач предпочтет обойтись без ножа, а больной и тем более. Сама операция наносит тяжелую травму. А наркоз? А возможные осложнения?» «Пока у нас нет другого выхода, — смело отвечал я за всю медицину, — но он будет, непременно будет». — «Я не ретроград, — говорил Геннадий Николаевич, — я тоже верю в прогресс науки, просто мне кажется, что необходима коренная ломка традиционного мышления в медицине. Не анализ отдельных частей, а синтез противоположностей. И согласитесь, что ваши предположения о медицине будущего лишь развивают существующие тенденции, но никак не выходят на новые рубежи. Вы не пытаетесь взглянуть на проблему со стороны, для этого вы слишком врач». — «Что же вы предлагаете? язвительно спрашивал я, — чудесное исцеление? Оперативное вмешательство без нарушения здоровых тканей? Но как? Все это совершенно не научно». «Как знать, — отвечал Шубин, — быть может, то, что мы сейчас считаем лженаукой, в будущем будет таким же естественным, как кибернетика и операция на открытом сердце сегодня».
Собственно говоря, два первых рассказа и посвящены этому нашему спору. Идеи, высказанные Шубиным, наверное, не новы, он пытался развить свои мысли, раскрасить их подробностями и деталями, и кто знает, покажутся ли они такими уж фантастичными через пару десятков лет…
ЛЕНИВЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ
Он пришел вместе с дождем. Когда хлынули первые струи, туго сплетенные в прозрачные жгутики, и первая молния отразилась на беленом потолке, одновременно с раскатом грома, словно джинн из бутылки, явился он и встал в проеме двери. Встал и стоял, как портрет в раме из темного дерева. Со своей кровати Слава видел только силуэт, большой и малоподвижный, заслонивший собой свет.
— Ну, что стоишь? — спросил Слава. — Проходи, а то промокнешь.
Человек шевельнулся, переступил порог и, пройдя несколько шагов в глубь веранды, уселся прямо на полу, скрестив ноги по–турецки. Из одежды на нем было что–то вроде набедренной повязки, но Слава не слишком удивился такому виду. Поселок дачный, и мало ли как ходят дачники в жаркие дни. Этого человека Слава раньше не видел, лицо оставалось в тени, и неподвижность его и странная поза не располагали к радушному приему.
— Садись на стул, — предложил Слава. — Все равно ты на турка не похож. Турков курносых не бывает.
Человек и в самом деле был курносым, приземистым, мускулистым и вдобавок с бритой головой, на которой явственно пробивалась рыжая щетина.
— Дождь на улице? — спросил Слава, хотя и так ясно было, что дождь. Ты к соседям пришел или к маме? Она скоро придет.
Славе было скучно. Книгу он прочитал, спать не хотелось, а маму, наверное, задержал где–нибудь дождь. Он был рад случайному гостю. Незнакомец сидел, молчал и не глядел на Славу. Просто сидел, поджав пятки, положив руки на колени и смотрел куда–то вдаль, через стену.
— А, ты, наверное, немой, — сказал Слава. — Послушай, будь добр, принеси мне воды с кухни. Такой ливень, а мне пить хочется.
Незнакомец не шевельнулся.
— Ну и сиди так, если нравится, — не обиделся Слава. — Я бы сам встал, только вот не могу. Ноги не слушаются.
— Где болит? — неожиданно спросил незнакомец тихим хрипловатым голосом.
— Да нигде у меня не болит. У меня ноги парализованы с детства. Но это не больно, просто я ходить не могу. Ты принеси, пожалуйста, воды, если не трудно.
— Трудно, — сказал незнакомец, не отрывая взгляда от невидимой точки в пространстве. — Сам сходи.
— Не надо так разговаривать со мной, — тихо произнес Слава. — Я тебя ничем не обижал. Если не хочешь сходить за водой, так и не надо. Я маму дождусь.
— Помолчи, — оборвал его незнакомец. — И лежи спокойно.
Слава не испугался. Он давно уже ничего не боялся. Болезнь научила его бесстрашию. Просто он не привык, чтобы с ним так обращались. Со стороны людей он видел только сочувствие и неприкрытую жалость, которую не любил, но мирился с ней, как с неизбежным злом.
— Хорошо, — сказал он, — я буду лежать спокойно. Но зачем ты сюда пришел? В гостях так себя не ведут.
— Молчи и лежи спокойно, — повторил человек. — А теперь подними голову.
Слава пожал плечами, но голову приподнял. И тут ощутил, как в том месте, где голова переходит в шею, что–то укололо его, словно надавили не больно, и тотчас же ощущение прикосновения ушло вглубь. Тоненькие иголочки впились в голову и защекотали внутри. Слава замер, прислушиваясь удивленно к меняющимся ощущениям, даже не успел испугаться. Что–то твердое и тонкое входило в голову, но больно не было, просто щекотно, словно муха ползла внутри, перебирая лапками. Потом невидимые иголочки скользнули ниже, вдоль по позвоночнику, вверх и вниз забегали мушиные лапки, кольнуло несколько раз в глубине и отпустило.
И вдруг внезапной тяжестью налились ноги. Это было так неожиданно, что Слава вздрогнул и даже вскрикнул.
Незнакомец, будто отреагировав на возглас, шевельнулся и снова замер с лицом равнодушным и неподвижным.
— А теперь сходи и напейся, — сказал он тихо и без выражения. — И не мешай мне.
Слава хотел ответить что–нибудь резкое, но растерянность совсем лишила его речи. Он прислушивался к тяжести в ногах: легкие и бесчувственные дотоле, они словно снова приросли к телу, и он ясно ощутил, что ноги уже не чужие, а продолжение его самого, неотъемлемая часть тела. Слава забыл, как поднимается нога, за какую ниточку надо дернуть, чтобы она послушалась и поднялась, и первую минуту он лежал, привстав на локтях и завороженно глядя на свои тонкие белые ноги. Ступни шевельнулись, потом резко согнулись колени и снова выпрямились. Слава ущипнул себя за ногу, боль была настоящей, почти забытой и приятной сейчас.
— Да ты, ты, знаешь… — медленно проговорил Слава, совсем ошалев от неожиданности. — Да ведь этого не может быть. Такого не бывает. Ты пошутил, да? Это фокус?
Медленно опустил ноги на пол, оперся руками о кровать и так же медленно попробовал перенести тяжесть на ноги. Забыв обо всем на свете, даже о жажде, Слава оторвал руки от кровати, покачнулся, но устоял. Он стоял на своих ногах, без костылей, и это было так здорово, что хотелось кричать.
Ливень не прекращался, сплошным потоком лилась вода, и в этом шуме, плеске, журчании совсем растворились тихие слезы Славы. Покачиваясь, он вышел на крыльцо, не держась за перила и уже не задумываясь над тем, как переставить ногу, глядя прямо вверх, лицом к дождю, летящему вертикально, он пил воду открытым ртом. Воды попало мало. Слава подставил ладони: Дождь быстро наполнял их, и он выпивал воду, расплескивая ее по лицу. Сад был пуст и улица пустая. Да и кому придет в голову выйти из дома в такое время, а Славе очень хотелось, чтобы все соседи, жалевшие его и шептавшиеся на скамейках, когда он проезжал мимо в своей коляске, видели сейчас, как он стоит на собственных ногах и ни в какой опоре не нуждается.
Когда, насквозь промокший, он вернулся на веранду, то увидел незнакомца, о котором чуть было не забыл из–за своей радости. Тот сидел в прежней позе, не шевелясь, словно глубоко задумался о чем–то, и плечи его были прямы.
