Олег Корабельников - Башня птиц. Авторский сборник
В своем кабинете профессор попросил его раздеться и лечь на диван. Ощупывая живот, хмурился, а Николай улыбнулся и сказал:
— Можете не скрывать от меня. Я знаю, что под печенью у меня опухоль, а та, что была в голове — переместилась и теперь находится между полушариями. А метастазов нет. Поздравляю вас с ошибкой, профессор.
— Это я поздравляю вас, — сказал профессор. — Откуда вы знаете об этом? Вас кто–то уже обследовал?
— Я сам себя обследовал. И как раз пришел с вами поговорить обо всем этом. Сам–то я мало смыслю в биологии и медицине, но все же пришел к странному выводу. Мне кажется, что я и есть первый из людей, уже не являющийся человеком. Я умею управлять своим кровообращением, пищеварением, обменом веществ и скоро научусь летать. Эта опухоль в животе — новый орган антигравитации. Вот он вырастет до нужных размеров, и я полечу. Как вы думаете, это здорово?
— Да, конечно, — сказал профессор, внимательно глядя на Николая. — Это очень интересно. И давно вы убедились в своих… э–э, необычных возможностях?
— Недели две назад. И я думаю, что это была не опухоль. Это новый орган мозга. Именно с его помощью я научился тому, что умею. Неужели вы не понимаете, что я — первый человек, преодолевший скачок в эволюции! Я первый, а когда–нибудь и все люди станут такими. Вы видите в опухолях болезнь, собственно говоря, так оно и есть. Ведь это ненормально. Но и крылья, выросшие у первой птицы из передних лап, тоже ненормальны. Природа ищет на ощупь, она вырабатывает новые органы, но часто попадает пальцем в небо, и люди умирают. И врожденные уродства — тоже не уродства, а поиск, постоянный и нарастающий поиск эволюции. Вы понимаете?
Николай разволновался. Он смотрел во внимательные глаза профессора, и ему казалось, что тот все понимает и сейчас обрадуется вместе с ним и обнимет его, поздравит и, быть может, даже прослезится.
— Делириум, — тихо сказал профессор коллеге.
Тот понимающе кивнул и вышел из кабинета, зачем–то повернув ключ с той стороны.
«Бред, — перевел мысленно Николай, — он сказал — бред. Вот оно что. Ну конечно, он принимает меня за больного…»
— Посчитайте мне пульс, — попросил он. — Пожалуйста, посчитайте мне пульс.
Профессор взял его за руку и, глядя на часы, сказал:
— Восемьдесят.
Николай приказал сердцу биться реже, потом еще реже.
— А теперь?
— Сорок шесть, — медленно произнес профессор.
— Ну вот, видите. Я не придумываю. Я умею управлять сердцем. А хотите, я вспотею, сильно…
Он заставил свои потовые железы работать во всю силу. Со лба закапал пот. Рубашка сразу промокла.
— А теперь высушу, и тоже быстро. Смотрите внимательнее.
— Вы занимались гимнастикой йогов? — немного погодя спросил профессор. — Они умеют делать такие фокусы. Но для этого нужны годы и крепкое здоровье.
— Йоги совершенствуют только свой организм, и их умение умирает вместе с ними. Я не фаталист, но я убежден, что эта опухоль уже была запрограммирована во мне еще до моего рождения. И вы понимаете, что это значит? А то, что я передам свои свойства по наследству. Это же скачок в эволюции!
Профессор походил по кабинету, от двери до окна.
— Хорошо, — сказал он, — я подумаю об этом. Сейчас придет мой коллега и мы вместе обсудим.
— Он пошел за психиатром, профессор. Так ведь? Ну хорошо, через неделю я прилечу к вам без ковра–самолета и ступы с метлой. Я влечу к вам в это окно, и вы сами увидите, что я научился летать. Тогда вы поверите?
— Ну конечно, конечно. Я поверю вам, я и сейчас верю.
Но по улыбке его и по интонации Николай понял, что он совсем не верит ему, что слишком глубока в нем убежденность в том, что все ненормальное это болезнь, и винить, в общем–то, его было не в чем.
Повернулся ключ в замке, и в кабинет зашли трое парней. Позади них стоял человек в очках.
— Ну вот, — сказал Николай, — и психиатр пришел.
Оценил на глаз расстояние до окна, в два прыжка преодолел эти метры, вспрыгнул на подоконник и, не дав никому опомниться, оттолкнулся от карниза. Уроки, полученные во сне, не прошли даром. Запульсировало в животе, его встряхнуло, как на ухабе, и, медленно спланировав с высоты третьего этажа, он опустился на газон.
— Ну, что сказали врачи? — сразу же спросила Дина.
— Что я совершенно здоров. Они извинились за ошибку в диагнозе и очень рады за меня… Нет, в самом деле, Динка, я здоров, и никакой опухоли у меня нет.
Дина опустилась на стул, и по ее растерянному лицу можно было понять, что она и сама не знает, плакать ей или смеяться. Но потом все–таки сделала выбор и заплакала.
— Я не хотела говорить тебе, я и в самом деле думала, что ты умрешь. Прости меня за это. Но я заботилась о тебе не из–за жалости. Я люблю тебя.
— Странно, что мы никогда не говорили об этом. Ах ты, вольная птица.
Он погладил ее по голове. Волосы ее падали на глаза, и он не видел их, а это было очень важно. Видеть ее глаза.
— Я хотела, чтобы после тебя остались не только эти картины. Сейчас, наверное, можно сказать.
— Можешь и не говорить. Я буду учить его летать. Хотя, кто знает, может, он будет уметь делать это с рождения. То–то хлопот тебе будет…
И он рассмеялся, поднял ее на руки и, мягко оторвавшись от пола, поднялся к потолку. Звякнула люстра.
