Константин Уткин - Песий бунт
– Понял… пусти…
Никто не собирался его мучить просто так – лишь только ушей командира достигла эта сдавленная мольба как рука Умника безвольной плетью упала на землю. Он поднялся, злой на себя и не весь мир вокруг и, не глядя ни на кого, пошел по тропинке к выходу из леса. «Вот будет прикол – все таки не отпускало подленькое опасение – если ребятки воспользуются моим советом и наврут с три короба. Вся моя карьера тогда псу под хвост… в самом прямом и буквальном смысле.»
Но бойцы оказались людьми чести. Стараясь не смотреть на тихо закипающего Полянку, они подтвердили, что в лесу действительно творится что-то совершенно необъяснимое с обычной точки зрения и они, растеряв весь боезапас, ничего не смогли сделать. Двух взбунтовавшихся собак удалось уничтожить только вот этому…тут командир покривился и закончил… вот этому человеку.
Полянка чесал бугристую от комариных укусов лысину… ну что ж. Раз этот тип с таким странным погонялом действительно единственный действующий охотник на собак, то флаг ему в руки. В конце концов надо что-то делать со всем этим бардаком.
В самом городе, на первый взгляд, ничего не происходило – народ притерпелся к собакам и даже стал выказывать некоторое сочувствие и симпатию расплодившимся собачьим шайкам. Особенно этим отличались пенсионеры – обойденные государством за многолетний труд, они вдруг почувствовали внимание оттуда, откуда и помыслить на могли. Теперь любимая тема у стариков и старушек у подъездов звучала так – «Псов – в государственную думу». Нашлись ветераны, крепкие, как боровики, деды старой закалки, которые пошли с эти лозунгом в массы и были услышаны. При этом довод был один – кто еще позволяет отовариваться деликатесами на в праздники два раза в году, а каждый день и по желанию? Кто так радует беззубые старческие челюсти ароматом не пробованных ни разу в жизни деликатесов?
Старички и старушки – которым, кстати сказать, еще ни одна собачья шайка пить не запретила – теперь собирались в Измайловском парке для других целей. Теперь они презрели мелкобуржуазное топтанье под звуки патефона. Теперь они включали «Варшавянку» и дружно составляли устав и цели партии.
Один бойкий вохровец выдвинул лозунг – «Заменим псов в палатах на настоящих псов!» и эта вариация привычного лозунга прошла на ура.
Довольно скоро местное начальство среднего звена, несколько удивленное резкой активизацией ранее неактивного слоя, посетило знаменитую полянку под вековыми дубами и уехало оттуда в самом настоящем шоке. На корявых ветвях красовались кровавые полотнища, на которых вместо трех человеческих голов красовались только две. Третью голову, голову германского основоположника, заменила кудлатая башка российской дворняжки.
Тут же суетились три молодых человека весьма умного вида. Это были юристы, которые обеспечивали законодательную поддержку движению пенсионеров. Именно эти, основательно подкованные люди посоветовали не дразнить чувства верующих и не осквернять красное знамя песьей головой. Иначе недалеко и до беспорядков. Ветераны, впрочем, и не настаивали, даже наоборот – кощунственные знамена были уничтожены в тот же день, наглый художник был основательно отлуплен палками и костылями и привлечен к созданию нового стяга. Что и сделал буквально через день – синие полосы на спине и боках очень способствовали вдохновению.
Через день пенсионеры любовались птичкой, кошкой и собакой на фоне человеческой фигуры, которая, в свою очередь, превращалась в широкую крону сосны. А уж за сосной виднелся туманный размах креста. Против креста старики и старушки ничего не имели – все таки возраст заставлял задумываться о вечном. К тому же зеленый цвет знамени конкретно указывал на экологическую направленность движения – что в дальнейшем позволяло получать гранды от богатенького Гринписа.
В Думе посмеялись и над бодрыми пенсионерами, и над их дурацким начинанием – но не стали обращаться в прокуратуру с просьбой о закрытии партии «Пен – Кин» – что переводилось, понятное дело, как пенсионеры-кинологи. Существует, в самом деле, партия ОПС – общество пострадавших от собак, и что толку? Собаки жиреют, наглые менты выбирают из колбасных куч самую лучшую закуску, пенсионеры тоже от стражей правопорядка не отстают – и что меняется? Ну разве что пенсионеры, которым пора уже менять квартиру на гроб, обзавелись бодреньким румянцем и сытенькими щеками – пенсию они теперь тратили в основном на каши и овощи, то есть на самое недорогое.
* * *А в Лосином острове начиналось смутное брожение – животные, которые уже вполне освоились в обезлюдевшем районе, потихоньку оттягивались за кольцо. Поскольку они жили в России, то проектировщики магистрали не предусмотрели такого пустяка, как переход для диких животных. Да и кому могло прийти в голову, что рядом с крупнейшим мегаполисом Европы эти животные еще сохранились.
Как бы то ни было, но в один прекрасный день движение по кольцевой автотранспортной магистрали оказалось полностью блокировано – два здоровенных старых лося, с костями, грозящими прорвать облезлую шкуру просто вышли на полотно. Сначала один – вышел и наклонил раскидистые рога на мчавшуюся машину. На истеричный гудок он не обратил никакого внимания – и, подброшенный жесточайшим ударом, рухнул сверху на мчавшиеся и уже таранившие друг друга автомобили. Когда грохот сминавшегося железа и визг резины утих, когда из покореженного автотранспорта стали выбираться негодующие люди, второй старый герой легко перемахнул бетонный разделитель… с той стороны донеслись абсолютно те же звуки.
Н самое поразительное случилось потом – раздвигая телами заросли, к дороге вышли и стали неторопливо пересекать ее десятки косуль, кабанов и лосей. Не то что бы они шли спокойно – нет, они шарахались от любого звука, от дыма и резкого бензинового запаха, но с пути их свернуть было невозможно. Хотя и пытались – какой-то крепыш с залитым кровью лицом, увидев столько отличных трофеев на расстоянии вытянутой руки, бросился к своему измятому Джипу и вернулся с помповым ружьем.
Он вскинул ствол, целясь в нервную олениху, которая скользила на разлитом масле и уже третий раз пыталась перепрыгнуть коробку бежевой Оки – как вдруг на него торпедой ринулся здоровенный кабан с торчащими над рылом желтыми клыками. Крепыш легко, как пушинка, взлетел на капот своего танка – а тот качался, ходил ходуном, кабан рвал, словно гулкую бочку, жесть дорогой машины. Ружье, как ему и положено, давало одну осечку за другой, шины, пропоротые словно ножом, зашипели по змеиному, висела на проводе вывороченная фара…
Все, кто наблюдал эту расправу, предпочли укрыться в салонах своей техники – если это было позволительно – а об возможной охоте и речь не шла.
Машины автоинспекции не могли пробиться сквозь пробку из сотен покореженных автомобилей, да и у кранов, которых вызвали для расчистки, упорно глохли двигатели…
Только через три часа, когда поток самого разнообразного зверья благополучно перекочевал за кольцо, люди смогли заняться разбором завалов и – как награду – отрезать по куску жесткого и обезжиренного мяса старых самоубийц.
После нападения на мирную Поляну Умника с омоновцами и потери двух кавказских овчарок пестрый дог с хозяином, который внезапно стал его лучшим другом и помощником, перекочевали подальше от улицы Подбельского, на склоны заброшенного стрельбища. Это место устраивало дога со всех сторон – как господствующая высота, оно позволяло принимать сигналы и сверху, и со всех сторон огромного города и отправлять волевые команды. Кроме того, у подножия стоящих буквой П холмов было небольшое помещение с бетонными стенами – когда то там стояли моторы, таскавшие мишени в виде вражеских солдат.
Во времена перестройки все, как положено, заглохло – но теперь Витюхе и Собачнице, у которой оказалось милое имя Варя, он пришлось как раз кстати.
Витек, чувствуя странный зуд в руках и проснувшуюся необычайную сноровку, сколотил топчан, стол и из раскоряченного сухого ствола соорудил вполне неплохую вешалку. На ней теперь и жили его засаленная телогрейка и Варькино облезлое меховое пальто.
Они вполне свыклись со странностью своего положения – какой-то прослойки между миром людей и миром, который вдруг показал себя ничуть не менее приспособленным, благородным и человечным – миром собак. Люди их когда-то изгнали, люди из когда то не приняли. В прошедшей жизни у обоих не было ничего, и добровольное заточение в каморке два на два квадратных метра казалось им вершиной счастья.
А жили они и в самом деле неплохо – мало того, что собаки добровольно поставили их на довольствие, они еще и совсем их не притесняли. В отличие от Расстриги, Кеклика, Димы и – в самом начале – Лепилы – у этих двоих была полная свобода выбора.
Может, пестрый дог хотел унизить бывшего хозяина своей добротой и благородством, может, наоборот в предчувствии перемен подлизывался к человеку, который скоро снова мог взять верх, но никакого принуждения ни Витек, ни Варя не испытывали.
