Анатоль Франс - Восстание ангелов
Аркадий стал убеждать молодого д’Эспарвье, что уже не может быть ангелом-хранителем христианина, ибо сам устремился в бездну. И он изобразил себя страшилищем, полным ненависти и злобы, словом — адским духом.
— Ерунда,— сказал Морис, улыбаясь и глядя на него полными слез глазами.
— Увы, милый Морис, все разъединяет нас — наши судьбы, наши взгляды. Но я не могу убить в себе нежное чувство к вам и люблю вас за ваше простодушие.
— Нет! — вздохнул Морис.— Вы меня не любите. И никогда не любили. Со стороны брата или сестры это равнодушие было бы естественно, со стороны друга — это была бы самая обычная вещь. Но со стороны ангела-хранителя это чудовищно. Аркадий, вы гнусное существо. Я вас ненавижу.
— Я вас горячо любил, Морис, и все еще люблю. Вы смущаете мое сердце, а я считал, что оно укрыто тройной броней; вы показали мне, насколько я слаб. Когда вы были невинным мальчуганом, я любил вас такой же нежной и гораздо более чистой любовью, чем ваша английская бонна мисс Кэт, которая целовала вас с отвратительным вожделением. В деревне, в то время года, когда тонкая кора платанов начинает сходить длинными полосами, обнажая нежно-зеленый ствол, после дождей, покрывающих скаты дорог тонким песком, я учил вас строить из этого песка, из полосок коры, полевых цветов и стеблей папоротника деревенские мостики, хижины дикарей, недолговечные террасы и садики Адониса. В мае месяце, в Париже, мы воздвигали алтарь пресвятой деве и жгли на нем ладан, запах которого, распространяясь по всему дому, напоминал кухарке Марселине церковь в родной деревне, утраченную девственность, и она проливала обильные слезы, а у вашей матушки, изнемогавшей посреди роскоши от обычного недуга всех богачей — скуки, начиналась головная боль. Когда вы поступили в коллеж, я следил за вашими успехами, разделял ваши труды и забавы, решал вместе с вами сложные арифметические задачи, старался проникнуть в смысл какой-нибудь трудной фразы из Юлия Цезаря. Сколько раз мы вместе играли в мяч и бегали взапуски! Не раз познавали мы опьянение победой, и наши юные лавры не были орошены ни слезами, ни кровью. Морис, я сделал все возможное, чтобы охранить вашу невинность, но мне не удалось воспрепятствовать вам потерять ее в возрасте четырнадцати лет в объятиях горничной вашей матушки. Затем я с огорчением наблюдал, как вы любили женщин самого разнообразного общественного положения, различных возрастов и отнюдь не всегда прекрасных, по крайней мере на взгляд ангела. Опечаленный этим зрелищем, я стал увлекаться наукой. Богатейшая библиотека вашего дома предоставляла мне такие возможности, какие редко где встретишь. Я углубился в изучение истории религий. Остальное вам известно.
— Но теперь, дорогой Аркадий,— сделал вывод молодой д’Эспарвье,— у вас нет ни положения в обществе, ни должности, ни средств к существованию. Вы деклассированный субъект, вы, попросту говоря, бродяга и нищий.
На это ангел не без ехидства возразил, что сейчас он, во всяком случае, одет немного лучше, чем тогда, когда ему пришлось облечься в отрепья самоубийцы.
В свое оправдание Морис заметил, что он одел своего обнаженного ангела в отрепья самоубийцы потому, что был тогда раздражен против этого ангела-изменника. Но зачем вспоминать старое и упрекать друг друга? Сейчас надо прежде всего подумать о том, как быть дальше.
— Аркадий, чем вы намерены заняться?
— Да ведь я уже говорил вам, Морис! Начать борьбу с тем, кто царит в небесах, свергнуть его и посадить на его место Сатану.
— Вы этого не сделаете. Во-первых, момент сейчас неподходящий. Общественное мнение против вас. Вы, как говорит папаша, «не идете в ногу с веком». Теперь все — консерваторы, все — за твердую власть. Люди хотят, чтобы ими управляли, и президент республики ведет переговоры с папой римским {106}. Не упрямьтесь, Аркадий, вы не такой дурной, каким себя изображаете. В глубине души вы такой же, как все, и любите господа бога.
— Я ведь уже разъяснял вам, милый Морис, что тот, кого вы считаете богом, на самом деле только демиург. Он даже и понятия не имеет о божественном мире, который выше его, и искренне считает себя единым истинным богом. В «Истории церкви» монсеньера Дюшена, том первый, страница сто шестьдесят вторая, вы прочтете, что настоящее имя этого тщеславного и ограниченного демиурга Иалдаваоф. И, может быть, знаменитому историку церкви вы поверите больше, чем своему ангелу. Но теперь мне пора уходить, прощайте!
— Останьтесь!
— Не могу.
— Я не отпущу вас так. Вы лишили меня ангела-хранителя. И вы обязаны возместить мне такой ущерб. Дайте мне другого ангела!
Аркадий возразил, что он не имеет никакой возможности удовлетворить это требование. Он порвал все отношения с владыкой, наделяющим людей духами-хранителями, и тут ему ничего не удастся добиться.
— Итак, дорогой Морис,— добавил он с улыбкой,— придется вам самому просить себе ангела у Иалдаваофа.
— Нет, нет, нет! — вскричал Морис.— Никакого Иалдаваофа не существует! Вы отняли у меня ангела-хранителя, так верните его мне.
— Увы, не могу!
— Не можете, Аркадий, потому что вы бунтовщик?
— Да.
— Враг бога?
— Да.
— Сатанинский дух?
— Да.
— Хорошо! — вскричал юный Морис.— Тогда я буду вашим ангелом-хранителем. Отныне я вас не покину.
— Морис д’Эспарвье повел Аркадия в ресторан есть устрицы.
Глава двадцать шестая
Совещание
Наступил день, когда мятежные ангелы, созванные Аркадием и Зитой на совещание, собрались на берегу Сены в Жоншере, в заброшенном и обветшалом театральном зале, который был снят князем Истаром у трактирщика по имени Баратан. Триста ангелов теснились на скамьях и в ложах. На сцене, где висели лохмотья декорации, изображавшей сельскую местность, поставлены были стол, кресло и несколько стульев. Стены, на которых темперой намалеваны были цветы и плоды, отсырели, потрескались, и штукатурка вместе со всей живописью обвалилась кусками. Но жалкое убожество этого места только подчеркивало величие бушевавших в нем страстей. Когда князь Истар обратился к собранию с предложением избрать комитет и прежде всего назначить почетного председателя, каждому тотчас же пришло на ум одно имя, звучащее во всем мире. Но благоговейное почтение сомкнуло все уста. И после минутного молчания единогласно избран был отсутствующий Нектарий. Аркадию предложили занять место в кресле между Зитой и одним японским ангелом, и он тотчас же взял слово:
— Сыны неба! Сотоварищи! Вы освободились от небесного рабства; вы сбросили иго того, кто именуется Ягве, но кого мы здесь должны назвать его настоящим именем Иалдаваофа, ибо он не создатель миров, а всего-навсего невежественный и грубый демиург, который завладел ничтожной частицей вселенной и посеял на ней страдание и смерть. Сыны неба! Я ставлю перед вами вопрос: хотите ли вы бороться с Иалдаваофом и уничтожить его?
Прозвучал дружный ответ, в котором слились все голоса:
— Да, хотим!
И многие из присутствующих, перебивая друг друга, уже клялись взять приступом гору Иалдаваофа, сокрушить стены из яшмы и порфира и повергнуть небесного тирана во мрак вечной ночи.
Но тут чей-то кристально чистый голос прорвался сквозь мрачный гул:
— Нечестивцы, святотатцы, безумцы, трепещите! Господь уже простер над вами карающую десницу!
Это был ангел, не изменивший богу. В порыве любви и веры, ревнуя к славе исповедников и мучеников, стремясь, подобно господину, которому служил, сравняться с человеком в красоте самопожертвования, он проник в толпу богохульников, чтобы бросить им вызов, обличить их и пасть под их ударами.
Единодушный гнев собрания тотчас же обратился против него. Стоявшие рядом набросились на него с побоями.
А он повторял ясным и звонким голосом:
— Хвала богу! Хвала богу! Хвала богу!
Один из мятежников схватил ангела за ворот и задушил в его горле хваления богу. Его повалили на пол, затоптали ногами.
Князь Истар подобрал его, взял двумя пальцами за крылья, затем, выпрямившись, словно столб дыма, открыл форточку, до которой никто другой не дотянулся бы, и выбросил в нее верного ангела. Тотчас же восстановился порядок.
— Братья,— продолжал Аркадий,— теперь, когда мы подтвердили свое решение, нам следует изыскать способы действия и выбрать из них наилучшие. Поэтому вам придется обсудить вопрос — должны ли мы напасть на врага вооруженной силой, или же будет лучше, если мы поведем длительную и энергичную пропаганду и этим привлечем на свою сторону население небес.
— Война! Война! — раздался единодушный возглас.
И казалось, уже слышатся звуки труб и бой барабанов. Теофиль, которого князь Истар насильно притащил на это собрание, поднялся, бледный, растерянный, и дрожащим от волнения голосом произнес:
