Глеб Васильев - Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен
На дверях студии висела табличка с надписью:
«Инструктор танцев на шесте Раздвиног. Учу не только танцам, но вообще красоте, стилю и жизненной философии. Я раздвину не только твои ноги, но и сознание.
Оплата за десять сеансов вперед».
В центре круглого зала с меховыми обоями и зеркальным потолком, на высокой золотой сцене, украшенной стразами, Раздвиног преподавал свое искусство.
Обычно, сам инструктор извивался вокруг шеста. Он наматывался на него, как проворная анаконда, напрыгивал, как саранча, резал ногами, как ножницами, терся о шест, как сексуально обеспокоенная кошка, лизал блестящий металл, как сладчайший леденец. При этом Раздвиног ежесекундно закатывал глазки, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркалах потолка, убедиться в собственной безупречности и испытать прилив сексуального возбуждения.
Однако этим утром Раздвиног был далек от совершенства. Источая ароматы немытого тела и разложения, в тех же лохмотьях, в каких его видели доктор Гаспарян и Сучок, инструктор стоял на сцене на четвереньках. Разрушенными зубами он грыз шест. Рядом с Раздвиногом сочился гидравлической жидкостью мешок с мощами истинного андроида наследницы Софьи.
Зал вокруг сцены был утыкан шестами, возле которых шевелились ученики и ученицы. Одни качали головами и повиливали бедрами, другие ходили по кругу, держась за шест руками, третьи пытались раздеться под музыку, а четвертые были очень активны – они тряслись и дергались, словно в припадке. Многие дремали, а несколько особо усердных и внимательных учеников встали на четвереньки и клацали зубами, более-менее похоже повторяя движения инструктора.
Ах, если бы Сучок посмотрел на эти танцы, вот бы он смеялся, показывая пальцем и повторяя: «Типа прикольно! Ваще дебилы»! Даже тогда, когда он смеялся, исторгая жуткие звуки и конвульсивно содрогаясь, подросток выглядел эталоном изящества в сравнении с этими танцорами.
Психоделическое безвременье, царившее в школе танцев на шесте и существенно усугубленное плачевным видом Раздвинога, оборвал фирменный голос капитана Конского.
– Господа, дамы, почтенный мастер Раздвиног, прошу минутку вашего бесценного времени, – сказал Конский. Первое же слово этой фразы взорвало динамики и заставило умолкнуть музыку. Из учеников устояли только те, которые держались за шесты, и находящиеся на четвереньках.
– Три Толстушки просили передать вам приглашение посетить их с дружеским визитом. Они верят и надеются, что вы сумеете найти в своем плотном графике несколько часов, чтобы погостить во Дворце. Вы можете выбрать любой удобный для вас день и час, – продолжил Конский нарочито негромко. – Смею предположить, что наиболее удачный момент для вас – это сегодня и сейчас. Вы же не станете возражать, мастер Раздвиног?
Инструктор танцев не возражал. Он таращил на капитана свой единственный глаз с любопытством, присущим гориллам, ковыряющимся в собственных экскрементах. На губах Раздвинога пенилась розовая слюна. Он скрежетал осколками зубов, по-кроличьи шевелил носом, барабанил по сцене и шесту пальцами рук и ног, но ни в коем случае не возражал.
Через пять минут инструктора школы танцев на шесте Раздвинога, прижимающего к израненной груди мешок с металлоломом, везли во Дворец Трех Толстушек. Сидящий с ним рядом в салоне лимузина капитан Конский брезгливо щурился и прикрывал рот и нос шелковым платком с красивой вышивкой.
– Что-то ты, братец, как будто заветрелся и закис, как несвежий бутерброд, – сказал капитан Раздвиногу. – Неужто у тебя или твоих сладеньких дружочков, с которыми ты коротаешь темненькие ночки, не водятся диковинные звери, имена которым душ и свежее бельишко?
Челюсти инструктора танцев скрипнули и хрустнули, муть с его глаза сплыла, как облачко, подгоняемое ветром. Он выхватил из кармана капитана стильный блокнот в черной кожаной обложке и с золотой перьевой ручкой, расположенной в специальном кожаном кольце-фиксаторе, аккуратно пристроченном к блокноту.
«Ты охренел? – дрожащей от гнева рукой написал Раздвиног в блокноте, разумеется, девственно чистом. – Ты видел, что со мной вытворил этот ублюдок?!»
– Ну же, дружочек, мне, конечно, ужасно любопытно. Но лучше бы ты просто помылся и переоделся.
«Я мог бы стать хорошим персонажем ооо я был рожден чтобы стать хорошим персонажем но нет!!! – строчил Раздвиног. – Я мог бы быть бетменом гораздо лучше чем все другие бетмены потому что бетмен-инструктор школы танцев на шесте это хотя бы не такая тупость как бетмен-филантроп-миллионер которого никто не узнает а он бетмен! Но нет я стал самымсамымсамым опущенным персонажем этой сраной книжки! Я в полном дерьме я не хочу больше играть в это я нетнетнетнетнетНЕЕЕТ!!!»
– Хватит, успокойся, – Конский огляделся, будто кто-то мог следить за ними. – Не так уж сильно тебе досталось. Женщину-ниндзя вот вообще убили доктором Гаспаряном по голове.
«Да уж лучше бы я сдох нахер ко всем херам это невыносимо меня выставили педрилой и заставляли нести полную пургу мне в жопу засадили ботинок размером с крокодила меня отдали на растерзанье маньяку и оставили в живых сумасшедшим одноглазым беззубым безумным с отрезанным языком и еще и обосравшимся в собственные штаны не менее семи раз ооооо лучше бы я сдох!»
– Так, прекрати жаловаться, – капитан Конский повысил голос до той частоты, на которой он начинает причинять боль. – Тебе еще во Дворце сцену отыграть, а потом свободен – подыхай, сколько влезет, бетмен хренов.
«Ты не понимаешь дурак дурак дурак думаешь будто у тебя роль хорошая капитан Конский а ты на самом деле тоже здесь плесень говна кусок ничего не решаешь шестерка дрянь дерьмо ненави…»
Дописать Раздвиног не успел, потому что капитан Конский вырвал блокнот и ручку из его растерзанных рук.
– У меня хоть язык есть, шваль. И я не хочу его лишиться из-за тебя или подобных тебе персонажей, недовольных решениями автора, – прошипел Конский, и добавил громко. – Наш автор – гений, самый человечный человек и вообще поистине божественная сущность! Если бы не он, я бы тебя нахуй послал! То есть… нахер. Да, автор говорит, что… Это негативно влияет на продвижение книг и… О! Смотрите, как высоко взошло солнце!
Спасибо, Конский! То есть… солнце влезло действительно высоко.
На самом деле Раздвиног был очень доволен и даже счастлив, что его вызвали во Дворец почетным гостем. Он любил Трех Толстушек за то, что те любили всех своих подданных, включая и его. Пока в жизнь Раздвинога не вмешался автор, все шло очень даже неплохо. Более того – все было просто офигенно. Раздвиног, конечно, предпочел бы другой термин, но на продвижение книги это повлияло бы крайне негативно.
«В самом деле, – рассуждал он, – я немного разнервничался из-за Конского. А ему повезло не больше чем мне – капитан не учит танцевать на шесте. Он всегда занят работой, только и делает, что словами ранит людей. То ли дело Три Толстушки – они не станут отбирать блокнот и они… они меня выслушают… ооо… они же такие же персонажи, как и я это бессмысленный фарс дайте мне умерь прошу прошу прошу просто умереть умоляю».
Как видите, Раздвиног был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп, или наоборот – с изувеченными безумцами никогда нет никакой ясности.
«Дурак этот Сучок! – удивлялся он, вспоминая малолетнего гаденыша. – Зачем он кривит рожу и говорит «все отстой», когда каждый из нас хотел бы оказаться на его месте. Даже Конский хотел, хоть этот цепной пес никогда не признается – «слава автору! Гип-гип ура!» – да, так мы и поверили. Но маньяк… господи, это ведь правда было СЛИШКОМ! И, к тому же, совершенно неоправданно! Никто даже не увидел, как я страдаю…».
Должно быть, еще больше удивился бы Раздвиног, если б узнал, что этот маленький засранец Сучок – сын наркоторговца Сеткина. Тогда он, возможно, пересмотрел бы величину собственного унижения достопочтенным и весьма гениальным автором. Ведь женщина-тень не только погибла, но и от чистого сердца отдала цветок своей девственности наркоторговцу Сеткину, которому была верна всю жизнь и чьего сына растила в любви безо всякой взаимности.
Не считая демарша Раздвинога, происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали аплодисменты и взрывы салютом. Кучки восторженных людей толпились у пивных ларьков – «К черту хмурого! Выпью пива! Хочу запомнить этот день!». Иногда через улицу перебегали два-три алкоголика или наркомана, держа в руках цветочные букеты… Владельцам бутиков, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали свои галереи и прижимали свои носы к панорамным окнам, выходящим на проспект. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
