Анджела Картер - Ночи в цирке
Беглая ассистентка прихватила с собой кое-что из движимой собственности господина М., как-то: его золотые часы и пачку банкнот, которые он прятал в дедушкиных часах, но, будучи человеком великодушным, он пришел к выводу, что задолжал ей не меньше. Еще он почувствовал облегчение, что где-то далеко, в солнечной Бразилии, ей вряд ли удастся просыпать иные зерна,[65] нежели те, с которыми имеет дело ее синьор. Но отсутствие ассистентки оказалось для него связанным с большими неудобствами, и он счел, что его встреча с Миньоной предопределена духами.
Более всего его поразило то, как она походила на призрак.
Под клинком обветшали ножны.
А от сердца изношена грудь.
Жить с любовью уже невозможно.
Да и сердцу пора отдохнуть.
Миньона напевала иностранную песню, не понимая смысла, без всякого чувства, будто этот напев просвечивал сквозь нее, как сквозь стекло, не задумываясь о том, что ее могут слышать; она пела свою песню, исполненную муки добродетели.
Исполняя роль «регулярного», раз-в-ночь мужа, господин М. совокуплялся с Миньоной с той же рассеянной периодичностью, с какой заводил дедушкины часы, разве что не так подолгу. Что до Миньоны, то она не могла поверить своему счастью: постель с простынями, кресло, теплая печка, стол со скатертью, завтрак, обед и ужин! Господин М. принял меры по выведению у нее вшей, заплатил врачу за безупречную медицинскую справку – ей каким-то чудесным образом удалось избежать болезней, и отвел к зубному врачу, который вырвал гнилые зубы, делавшие ее лицо похожим на череп. Из одежды у нее были только лохмотья, в которых она перед ним предстала, и он купил ей белье, приличные шерстяные платья, что-то хлопчатобумажное на каждый день, а для работы – несколько прелестных белых ночных сорочек, отделанных английской вышивкой Верхняя одежда ей была не нужна, потому что он никуда не выпускал ее из квартиры Миньоне казалось, что она в раю, но это был рай для дураков, и, собственно говоря, именно так следовало бы назвать трудовую деятельность господина M.
Господин М. уже много лет назад сформулировал следующую сентенцию: зачем воровать, если можно обманывать и получать от этого гораздо большее интеллектуальное удовлетворение?
Отныне в каждодневную обязанность Миньоны входило изображать мертвых, а также позировать для фотосъемки.
Каждое утро за завтраком господин М. просматривал в газете колонки с некрологами, отмечая траурной полосой толстого черного карандаша сообщения о смерти молодых женщин. Хотя молодые жены, особенно погибшие при родах, казались самыми подходящими кандидатками, проблема заключалась в том, что супружеская привязанность давала порой о себе знать слишком навязчиво: куда больше ему импонировали скончавшиеся дочери – единственные наследницы престарелых родителей. Сообщения об эпидемиях дифтерии и скарлатины вызывали на его лице улыбку, и он с особым оживлением постукивал по скорлупе своего утреннего яйца. Вкусив яйцо. сыр. салями, тост и пару ложек какого-нибудь варенья, – господин М. предпочитал обильный завтрак, – он наливал себе вторую чашку кофе и заносил результаты своих изысканий в специальный каталог.
Иногда торжественный, как хозяин похоронной конторы, и сообразно этому одетый, он посещая те похоронные церемонии, где. по его мнению, будет мало родственников, и где его запомнят; на другие же посылал с особым тщанием подобранные цветы – букет белых фиалок или гирлянду розовых бутонов, прилагая свою визитку в черном рамке. Впрочем, принцип «куй железо, пока горячо» он воспринимал довольно скептически. Господин М» предпочитал работать с материалом, который – он убедился в этом на собственном опыте, – обречен на безутешность.
Он гордился своими познаниями человеческой души.
И потому главную ставку делал на «голубиную» рекламу своих услуг и теснейшие связи среди изготовителей венков, надгробных памятников и специалистов по бальзамированию. Из клиентов ему больше всего нравились те, кто находил его самостоятельно. Со сморщенными от слез щеками, смущаясь и мямля, они объявлялись в спиритуалистской церкви, где служитель, старый последователь Сведенборга,[66] с безгрешной искренностью идиота записывал имена с адресами, предоставляя господину М. возможность пообщаться с ними в свободную минуту. Господин М. любил заставить их немного подождать, недолго, но достаточно для того, чтобы они оценили всю нелегкость тех переговоров, которые ему предстояло провести.
– А мы ее увидим? Мы правда ее увидим?
Ну разумеется; она преодолеет потустороннюю бездну, на время покинет свое ложе среди зарослей асфоделей[67] и материализуется прямо здесь, в этой квартире, при задернутых шторах и приглушенном освещении… понимаете, солнечного света она не выносит, равно как и искусственного – от газовых фонарей; она явится в принесенной с собой светящейся дымке.
После долгой болезни все молодые девушки выглядят примерно одинаково. Миньона облачалась в застегнутую на все пуговицы ночную сорочку, распускала волосы. Скорбящие родственники рассаживались за круглый стол из красного дерева, покрытый красной плюшевой скатертью с бахромой, и брали друг друга за руки. Господин М., в необъятных размеров жилетке, бархатном темно-зеленом пиджаке, вооруженный елейной сентиментальностью, выглядел солидно и надежно, как управляющий банка. Ко всему прочему, он надевал небольшую ермолку с вышитыми на ней таинственными символами. Вышивку делала его тетка.
Он верил в то, что лучшая иллюзия – самая простая, хотя и экспериментировал с разнообразными оптическими приборами и волшебными фонарями самой замысловатой конструкции. Господин М. тратил изрядные суммы на приспособления такого рода, увлекался разработкой систем оптического воспроизведения и вообще обладал многими качествами «непризнанного» ученого. Он был искренне очарован искусством и техникой иллюзии и все то время, что Миньона работала на него, вел научную переписку с неким господином Робертом Полом из Лондона о его изобретении, которое господину Полу удалось запатентовать. Господин Пол утверждал, что изобретение это позволит исполнить человеческое желание жить одновременно в прошлом, настоящем и будущем. Оно представляло собой экран, на котором демонстрировались серии картинок с изображениями сцен из прошлого, настоящего и грядущего, в то время как восседающую в уютных fauteuils [68] аудиторию обдувал легкий ветерок создаваемый механической ветряной машиной Заручившись позволением говорить от имени своего коллеги, господин М. начал переговоры с труппой танцоров из одного кабаре с предложением позировать в виде исторических персонажей. (Разумеется, фотограф он был отменный.) Все по-честному и с безупречным вкусом.
Однако, даже поглощенный своим хобби, проводя почти все свободное время в кабинете с праксиноскопом, фазматропом и зоопраксископом, проецируя на белый экран фотографии растений и животных, которые, как нередко казалось, двигались, – господин М. прекрасно понимал, что эти изыскания – не более чем увлечение, тогда как его основная работа заключается в стрижке купонов с живых, которым он устраивал «встречи» с их умершими родственниками.
Она не будет говорить, она не будет улыбаться.
Ах! Как она изменилась после болезни! Как болезнь испортила ее миленькое личико! – но в счастливой стране, где она сейчас обитает, нет ни болезней, ни боли.
– Моя дорогая!
– Тише, не беспокойте ее тяжестью своего горя, ради всех святых!
Господин М. еще мог похвастаться сохранившимися в нем остатками человечности. Разве не приносил он успокоение и утешение ближним? Разве не облегчал, по искренней доброте своего соболезнующего сердца, скорби страждущих душ. приходивших со своей болью к нему в гостиную? Не ему ли пришла в голову эта новая и единственная в своем роде идея наглядного сострадания, выделившая его среди других медиумов, и мог ли он лишить своих несчастных клиентов изображений тех, кого они любили, но потеряли, – изображений, доказывающих, что, где бы они ныне ни обитали, у них, как и прежде, все благополучно? Из лучших побуждений господин М. деловито комментировал неслышимые голоса:
– Она просит вас: «Папа, мама, не плачьте!» – или: «Она говорит, что пока вы страдаете, ей не будет покоя», – после чего засовывал банкноты в дедушкины часы не просто с финансовым удовлетворением; в нем было что-то от ощущений оправданного самаритянина.
– Если бы они не платили, то не верили бы, и пользы им тогда не было бы никакой.
В его гостиной в виде латинской буквы «L» сводчатый проход в нижнюю часть этой «L» был задернут кружевной шторой позади покрытой зеленой глазурью жардиньерки, на которой стоял бостонский папоротник. На эту нипгу была направлена принадлежащая господину М. фотокамера из красного дерева, напоминающая маленькую деревянную комнату. За камерой располагался круглый стол, за которым господин М. с едва ли не свадебной торжественностью соединял руки родителей и настоятельным шепотом умолял их сохранять гробовую тишину. Несмотря на то что их обзор отчасти загораживала камера, они всегда вели себя так, как их просили, и. охваченные благоговейным страхом, никогда не вскакивали и не пытались рассмотреть подробности. Если скорбящий родственник приходил один, господин М. плотно прижимал его ладони к столу и заявлял, что стоит только хотя бы на миг оторвать их от плюшевой скатерти как привидение исчезнет.
