Константин Мартынов - «Ныне и присно»
— Врача! Что ж это… Кто?! Сволочи! Врача!!!
Бросок к телефону. Дрожащие пальцы не попадают в кнопки… Врача!!!
— Скорая! У меня мать умирает!.. Что? Избили! Она в коридоре лежит!.. Да не знаю я кто! Но узнаю. Обязательно узнаю! Что? Адрес? — с губ срывается привычное сочетание слов и цифр… Сергею привычное. — Этаж? Пятый у нас этаж. И лифт есть, черт бы вас драл! На руках затащу, если сломан! Заводи карету!
Короткие гудки иголками тычутся в ухо. Трубка с треском падает на рычаг. Окно распахнуто настежь — чтобы увидеть издалека, еще из-за поворота…
Холодный ветер колышет занавески… Не холодный — ледяной. Даже время замерзло, косо висит застывший маятник настенных часов… Холодно…
«Чего тянут? Езды-то три минуты!» Шабанов бросается в спальню, оттуда, с подушкой в руках, в прихожую подложить под голову…
«Что сделали, гады! Что сделали! Я ж им глотки рвать буду! Зубами!!!»
Он касается материнской ладони… «Холодная? Нет, мама просто замерзла! Просто замерзла! Согреть!»
Бросок к вешалке, руки цепляют теплое пальто… рывок, ажурная вешалка раскачивается на одном гвозде… Плевать. Он снова рядом с матерью — укрыть, согреть, растереть замерзшие ладони…
Из распахнутого окна — звук подъезжающего автомобиля, визгливо скрипят тормоза. Тимша перевесился через подоконник — разглядеть приехавших… Ему и в голову не пришло, что вынырнувший из-за угла милицейский «уазик» прикатил за ним. Даже облитые серым камуфляжем громилы показались дурацким совпадением.
Пронзительное треньканье дверного звонка взорвало тишину. Наверстывая упущенное, бешено застучал маятник.
— Не заперто! — крикнул Тимша, бросаясь в прихожую.
Врачи? Откуда? Почему не увидел? А, неважно — главное, они уже здесь!..
Мордатые ОМОНовцы на врачей не походили вовсе.
— На пол, говнюк! — пролаял подскочивший к нему боец.
Взгляд ОМОНовца скользнул по лежащему в прихожей телу и вновь вернулся к Тимше… наполненный лютой злобой.
— А врачи? Где врачи? — недоуменно спросил Тимша.
— Врача тебе?
Удар стопой в сгиб колена, и тут же — локтем в позвоночник. Тимша падает, задыхаясь от боли. Меж лопаток вонзается тяжелый сапог, на выкрученных за спину руках щелкают браслеты наручников. Жесткая пятерня вцепляется в волосы, до хруста в шее задирает голову.
Напротив, широко расставив ноги, стоит офицер. Гороподобный даже на фоне отнюдь не тоненьких омоновцев.
— На дозу не хватило, чмо поганое? — ревет офицер. — Решил из матери выколотить? Говори, паскуда!
— Вовремя успели, капитан, — докладывают от входа. Едва не смотался, поганец! Уже и вещички собрал!
Сапог на миг отрывается от спины, чтобы врезаться в ребра.
— Отбегался, — хмыкнул капитан.
«Что они говорят? Что говорят?! Разве можно такое с матерью?» Боль путает мысли… перед глазами плывут разноцветные круги… и, среди них — стеклянно блестящие зенки наркоманов, надменно-пустые хари «золотой молодежи», наглые раскормленные морды профессиональных попрошаек… «Да, эти могут… За деньги — что угодно…»
— Забирайте его, — командует капитан. — Сейчас «скорая» приедет, незачем людям на дерьмо смотреть.
— А ведь он сопротивлялся, капитан! — в голосе ОМОНовца звучит надежда. — Да он и сейчас сопротивляется.
Кто-то вцепляется в наручники. Безжалостный рывок заставляет подняться на колени. Тимша мычит от боли, мотнувшаяся голова врезается в чей-то живот…
— Действительно сопротивляется, — удовлетворенно замечает капитан. Тяжелый удар приносит долгожданное забытье…
* * *Темнота… Нет, Тьма — та, что до первого Слова. Ни звука… Лишь собственное надсадное дыхание да негромкий перестук испуганного сердца. И пустота. Абсолютная. Такая, что ощущается до звона натянутыми нервами.
Единственное, что существует — это он, Тимофей Шабанов.
Тимша вздрагивает, рука поднимается к глазам. Кисть белая, словно вылеплена из алебастра. Рукав некогда клетчатой рубахи так же бел… И сама рубаха… И брюки, и ботинки… Шабанов порывисто наклоняется, ладонь пытается коснуться тверди под ногами… и не встречает сопротивления. Тимша медленно… не встает — выпрямляется. Понятия «верх» не существует. Попробуй он лечь, перевернуться — ничего не изменится. В любой момент можно шагнуть… Пустота не возражает. Черное Ничто и Белый Человек… Цвета еще не рождены. И мир тоже.
Ни испуга, ни удивления. Все воспринимается как данность. Он делает шаг. Затем еще. Не потому, что есть цель, которой стоит достичь — просто ритмичное сокращение мышц напоминает, что он еще жив.
Светлая точка вдали поначалу кажется мельтешеньем в усталых глазах, но она понемногу растет, обретает сначала размеры, затем контуры… знакомые контуры человеческого тела… Человек? Здесь, посреди Ничто?! Человек!!!
Проснулись чувства. Взрывом, радужным фейерверком, бурлящей в жилах кровью! Человек! Тимша рванулся навстречу. Ничто явственно содрогалось под ногами, корчилось, сбивало с пути. Глаза слезились — Тимша боялся моргнуть, боялся, что видение исчезнет, и он снова окажется в одиночестве…
Ему казалось, что он бежит на месте, даже вспять расстояние не желало сокращаться. Тимша взревел и наддал, чувствуя, как сердце колотится где-то у горла…
Ничто сдалось. Силуэт прыгнул навстречу, моментально оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Тимша едва сумел остановиться. Горечь разочарования наполнила рот — на Тимшу смотрел… он сам. Зеркало. Все это время, если здесь можно говорить о времени, он бежал к зеркалу!
Человек напротив поднял взгляд. Расширенные — во всю радужку — зрачки полнились безумным весельем.
— Х-ха! Предок! Ты тоже умер? Класс! Два мертвеца в одном тазу… Знаешь, есть такой детский стишок. Или там про мудрецов? Плевать.
— Серега? — неуверенно спросил Тимша.
— Серега? Что это — Серега? Вещь? Тварь? Вопящий над шнякой баклан? А-а, знаю — местный демон! — Сергей лающе расхохотался, но смех оборвался на полузвуке, а в горле клокотнуло звериное рычание.
— Не0ет! Вспомнил! Этот, как его… берсерк! Слышал про таких? А-у-у-у-у! — Сергей задрал голову, завыл по-волчьи тоскливо, безнадежно…
Про берсерков Тимша слышал — в детстве, от стариков… мало приятного. Говорили про овладевшего человеком нечистого, про нечувствительность к боли… много чего говорили.
— А мы с Венькой Леушиным шняку построили… — невпопад сказал он. — И норвегу продали.
Сергей по-птичьи склонил голову набок. В глазах на миг мелькнуло понимание… на миг.
— Венька… веник… метла. Точно, здесь пыль, всюду пыль. И паутина!
Сергей обернулся вокруг себя и протянул Тимше невесть откуда взявшуюся дворницкую метлу. Алебастрово-белую метлу.
— Во! На! Мети. Отсюда и до бесконечности!
Сергей широким взмахом обвел несуществующий горизонт. Тимша метлы не взял.
— На нас бандюки «наехали»… я прогнал, так они домой пришли и Светлану Борисовну избили…
Сергей замер, взор прояснился чтобы тут же наполниться бешеной мутью.
— Что? Повтори, что ты сказал?!
— Я «скорую» вызвал, а приехал ОМОН… — виновато произнес Тимша.
Сергей взревел, жутко блеснули мгновенно выросшие клыки. Сверкающий зеркальной броней кулак ударил в Тимшину грудь… и, вязко чавкнув, прошел насквозь. Безболезненно, как во сне. Сергей дергается, пытается вырвать отчего-то застрявшую руку… Воздух кипит в серегиных легких. Тимша болезненно морщится горячее дыхание обжигает лицо…
— Харю кривишь? — скалится Сергей. — Не нравится? Там, в двадцатом веке, лучше? А хочешь увидеть реальную жизнь? Пойдем, покажу!
На этот раз рука легко выскальзывает из тимшиной груди — чтобы острыми клещами стиснуть запястье. Жесткий — до боли в плече, — рывок, Тимша падает… падает… нет, летит! Встречный ветер полощет отросшие волосы, вышибает слезы…
И снова впереди светящаяся точка… разрастается, разворачивается вширь и ввысь… остановка, как удар о стеклянную стену. Тимша долго восстанавливает дыхание.
Низкое хмурое небо, невысокие сглаженные сопки, вдоль подножий прихотливо извивается река… Черные пятна пепелищ, белизна новых срубов, жальник[24] весь в буграх свежих могил… Повсюду копошатся люди — кто тащит бревна, кто распускает на плахи, ставит срубы… Сожженный хутор строится заново…
Глаза упорно отворачиваются от стоящей рядом сосны. Протяни руку, и шершавая бронзовая кора скрежетнет под пальцами. Протяни… Тимша отводит взгляд, но все равно видит толстый кривой сук, перекинутую через него веревку и висящего обнаженного человека.
Петля туго стягивает скрещенные запястья, голова безжизненно свесилась на грудь, к ногам привязан тяжелый камень… Рубцы на спине — вспухшие, багровые, в потеках засохшей крови… и ожоги от раскаленных шомполов на животе.
