Федор Ильин - Долина Новой жизни
– Хорошо, тепло… Весело.
Я понял, что это существо считает меня своим знакомым и желает разговаривать. Я спросил:
– А вы разве не принимаете участия в играх или состязаниях?
– Конечно, принимаю.
– В чем же выражается ваше участие?
– Мы выжимаем стрелу. Кто сильнее, тот отклоняет ее дальше.
– О, это интересно!
Я подумал про себя, что этим людям-зверям предоставляется узкое поле самых грубых развлечений.
– Что вы еще делаете? – обратился я опять к Уру.
– Мы лазим на мачты. Очень трудно. Они скользкие.
Он вытащил из кармана трубку и начал набивать ее табаком.
– Наши сильнее всех. Никто не лазит так, как наши, – с гордостью сказал он.
У меня явилась мысль поглубже проникнуть в голову этого странного существа.
– Отчего ваши не принимают участия в управлении работами? Почему их нет на высших должностях?
Ур не сразу ответил. Он оглянулся вокруг себя, потом тихим голосом прорычал:
– Нас не любят. Наш отряд единственный. Нам завидуют. Мы сильнее и ловчее всех.
«Ага, и здесь, в Долине Новой Жизни, есть угнетенные; они чувствуют неудовлетворение и злобу к своим угнетателям и объясняют по-своему свое приниженное положение», – думал я, рассматривая новыми глазами своего соседа по скамейке.
Лицо Ура потеряло выражение веселья и доброты, и на нем легла тень злобы и негодования. Он прибавил:
– Моя голова, может быть, слабее, зато все тело здоровое и сильное. Я могу все.
В это время ко мне подошел Гри-Гри, с которым я виделся очень часто после нашей поездки по шлюзам.
Он был одет во фланелевый светлый костюм и держал в руках ракетку для тенниса.
– Я отстал от своей команды, – сказал он, садясь рядом со мной. – Я охотно посижу с вами несколько минут. Чудесное утро.
Ур сейчас же поднялся со скамьи и исчез среди проходивших мимо.
– Скажите, – обратился я к Гри-Гри, – каковы отношения у вас между товарищами? Я разумею всех здешних жителей.
– Какие отношения? Я не совсем понимаю вас. Какие же могут быть отношения, кроме самых лучших?
– Но у вас нет полного равенства. Некоторые, подобно вам, находятся в привилегированном положении, занимают видные места, другие остаются всю жизнь в роли простых рабочих. Уже это одно должно вызывать зависть.
– Вы знаете, что с раннего детства все мы подвергаемся постоянным исследованиям; чисто объективным методом определяется уровень нашего духовного и физического развития. Каждый ставится на работу в зависимости от его сил, талантов и склонностей. Какая же может быть зависть или недовольство, если мы понимаем, что все делается по справедливости? Кроме того, мы работаем для одной общей цели. Мы все представляем из себя отдельные части одного громадного механизма.
– Все же у вас происходят между собой столкновения, споры, несогласия?
Гри-Гри ответил, подумав:
– Я вспоминаю такие случаи, но все они касались не личных интересов, а общего дела, и они всегда кончались разъяснениями авторитетов, стоящих выше спорящих.
– Бывали ли случаи, – спросил я, – каких-либо преступлений, обмана и лжи?
– Такие печальные случаи наблюдались, но очень редко. Мы не имеем дурных зачатков в себе, и наше воспитание и жизнь не располагают к этому. Стремление всех нас заключается в постоянном совершенствовании как самих себя, так и всех, с кем мы сталкиваемся. В будущем это стремление распространится на весь мир.
Он задумался и спросил:
– Но почему вы задаете мне такие вопросы?
Я не хотел сообщить ему свой разговор с Уром и поэтому сказал:
– Среди вас могут быть неудачные единицы, а может быть, и целые разряды.
– Да, конечно, – согласился Гри-Гри. – Такими неудачными оказались, например, разряды, полученные от смешения элементов человека и обезьяны. Дальнейшее получение их прекращено, точно так же, как прекращено получение женского пола. Женщины не выдерживали конкуренции с нами на всех поприщах. Они являются просто ненужными. Все, что нужно для развития человека, мы получаем из органов, взятых из человеческого эмбриона.
Я перебил Гри-Гри, сказав ему, что Петровский показал мне инкубаторий и ознакомил меня со всем, происходящим там.
Гри-Гри, видимо, торопился. Он посмотрел на часы.
– Мне надо идти, сейчас начнутся состязания. В них я не принимаю участия, но я не хочу пропустить ни одного номера.
Я пошел вместе с ним. Улицы пустели. Через несколько минут на них не будет ни одного человека. Все население, от мала до велика, наполняло стадион. В этот день по всей стране происходило одно и то же. Каждый знал, что он может принять участие в торжествах или в качестве участника, или зрителя.
Я не буду описывать, что я видел там. Кто бывал на больших стадионах мира, тот легко может себе представить, что происходило перед моими глазами. Бег, гимнастические упражнения, борьба, фехтование, метание дисков, плавание на скорость, ныряние, перепрыгивание через искусственные препятствия, стрельба и вообще все, что может изобрести человек для того, чтобы показать свою ловкость, силу, находчивость и тренировку, было показано на этом празднике. Я думаю, ни одно государство не могло бы выставить и сотой доли тех сил, которые были представлены здесь. В заключение появились летающие люди; состязание их в умении управляться в воздухе составляло гвоздь программы и действительно оставляло сильное впечатление.
После обеда, который раздавался всем желающим и состоял по обыкновению из таблеток и напитков, из сладостей и пряностей, начались игры.
Как во время состязаний, так и теперь я замечал, что на декоративную часть было обращено большое внимание. Костюмы отдельных лиц и целых групп рисовались красивыми, яркими пятнами на зеленом лугу арены. Движения играющих отличались грацией и пластичностью. Видно было, что забота о теле представляла здесь своего рода культ. Громкими кликами восторга публика приветствовала победителей и замирала в немом ожидании при каждом рискованном положении.
Когда я оставил стадион, моя голова болела от тысячи зрительных впечатлений этого дня. Я был рад, что сумерки спустились на землю и покрыли мраком надоевшую мне пестроту красок.
Вечером я зашел к Чартнею, который только что вернулся из Главного города. Когда я вошел, он сидел, согнувшись, в глубоком кожаном кресле, перед ним стояла бутылка вина и недопитый стакан. Вид его не понравился мне. Лицо его казалось усталым, глаза опухли, постоянная элегантность его померкла. Он знаком пригласил меня сесть и, не спрашивая моего желания, налил мне полный стакан вина.
– Что с вами, мистер Чартней? – осведомился я. – Вы, кажется, не в духе?
Он закурил папиросу и после долгого молчания, во время которого он продолжал смотреть куда-то в угол, внезапно произнес:
– Черт знает, что такое! Иногда я теряю равновесие. Сегодня я его потерял, и боюсь – окончательно. Читайте.
Он протянул мне газету, которая лежала перед ним на столе.
– Я привез ее с собой. Только что вышла, – пояснил он. – Переверните страницу, там внизу.
Я увидел заголовок: «Леон Гаро» и рядом крест. Я быстро пробежал глазами статью. Это был некролог. Сначала шло восхваление заслуг Гаро, потом была пущена скорбь по поводу его легкомысленного поступка, повлекшего за собой суд и приговор. Затем следовало подробное описание его жизни в тюрьме. Говорилось, что он пользовался относительной свободой и мог работать не только в библиотеке, но и в небольшой лаборатории, устроенной специально для него.
Далее стояло: «Последнее время в поведении Гаро замечались явные признаки психического расстройства. Характер его отличался вспыльчивостью и неуравновешенностью. Иногда в действиях и словах нельзя было уловить логической связи. У него развивалась мания преследования; ему казалось, что страшная опасность подстерегает его на каждом шагу. Слуховые и зрительные галлюцинации мучили его, но все же его светлый ум был не вполне затемнен, и врач, посещавший его, не находил возможным лишить его той свободы, которая ему была предоставлена. Когда оставалось несколько дней до истечения срока тюремного заключения, Гаро, пользуясь отсутствием стражи, спустился с верхнего этажа на нижний и там спрятался в небольшую каморку рядом с выходом. Когда один из стражей входил в дверь, он был опрокинут кем-то, стремительно бросившимся навстречу. Произошел переполох. Выяснилось, что Гаро исчез из тюрьмы; была снаряжена погоня, но ввиду темноты – дело было вечером, – все усилия оказались напрасны, местопребывание беглеца оставалось неизвестным в течение многих дней. Вследствие стоявших в то время холодов было невозможно предположить, чтобы он мог без крови и пищи оставаться на плато, где расположена тюрьма. Можно допустить, что Гаро успел в первую же ночь проскользнуть вниз по ложбине и спрятаться где-нибудь в разбросанных внизу строениях. Его долго искали. Однажды рано утром сторож тюрьмы увидел неизвестно откуда появившегося человека, который направлялся к высокой скале, замыкающей выход в ложбину. Сторож узнал в этом человеке Гаро; он осторожно последовал за ним. Несчастный беглец был на краю пропасти, и сторож увидел, что он намеревается соскочить вниз. Он попытался схватить его, но было поздно. Падение с такой высоты вызвало моментальную смерть. Итак, Гаро не стало. Погиб замечательный человек, высокий ум. Заслуги его перед страной никогда не будут забыты. Утрату его оплакивают прежде всего Вильям и Макс Куинслей, а также все жители». И так далее, и так далее.
