Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым
— Но это же неправильно, — сказал он. — Сюда никак нельзя было пускать Кортеса, даже в прошлом веке следовало помалкивать, но Сегодня-то — двадцать пер: вый?
— А здесь — не двадцать первый. Ты не подумал, что не нам рано — приходить, а им рано встречать?
— Вот это уже довод посерьезнее, — сказал Савин. — Но ведь непременно должны существовать и более близкие нам по возрасту миры? А то и ушедшие вперед?
— Таких я не знаю, — сказала Диана. — Наверняка они есть, но там я не бывала. Хватит, ладно? А то рассержусь…
Савин замолчал. Он никак не мог заставить ее выйти из той роли, которую она сама себе навязала. В чем-то он мог ее понять, в чем-то она была права, но — не в главном. И ничего нельзя было сделать…
Танец сменился более быстрым, напоминающим старинный тулузский ригодон, образовался хоровод, но внезапно к фонтану прихлынула новая толпа — хохочущая, гомонящая, пускающая шутихи. Может быть, они только что приплыли. У них были свои музыканты, мелодии двух оркестров причудливо переплелись, хоровод рассыпался, возникла толчея, вызвавшая лишь новые взрывы хохота, — все перемешалось, Савин выпустил руку Дианы и тут же потерял ее из виду. Растерянно затоптался, оглядываясь, его окружила протащила за собой смеющаяся кучка парней и девушек, нимало не удивленных его одеждой, — сунули в руку новый кубок, уволокли прочь от фонтана. Он не мог сопротивляться — так подчиняло себе их бесшабашное веселье — и вскоре оказался далеко от фонтана, на какой-то другой площади. Там высилась посередине статуя всадника — на низком и широком пьедестале плясали, а самый отчаянный ухитрился взобраться на шею коня и размахивал шаром на длинной палке, испускавшим веера искр, прекрасных и необжигающих, как радуга.
Здесь Савину удалось покинуть своих веселых похитителей. Он присел на каменное крыльцо расцвеченного яркими огнями дома, отхлебнул вина и поставил кубок рядом с собой на ступени. Прихватить его с собой? — мелькнула мысль. Но ведь ничего этим не докажешь — всего лишь кубок. Впрочем, и монеты, честно говоря, никого ни в чем не убедили бы — таинственные налетчики явно опасались в первую очередь его аппаратуры, а монеты, несомненно, прихватили, решив быть последовательными до конца в своей наглой лихости…
Осторожно обходя танцующих, прошел и скрылся в боковой улочке черный зверь, как две капли воды похожий на одного из резвящихся там, на том берегу, на вересковых пустошах Шотландии. Никто не обратил на него внимания, словно и он был здесь равноправным гостем…
Савин грустно смотрел на танцующих вокруг памятника, хотелось крикнуть им: “Ну что же вы прячетесь? Вам будут только рады!” Но и этого он не мог…
Внезапно неподалеку от него возникла фигура в таком причудливом костюме и маске, что нельзя было даже по движениям понять, мужчина это или женщина. Поманила Савина рукой.
— Вы меня? — немного растерянно спросил он.
Фигура вновь призывно повела рукой, и Савин только сейчас увидел, что рядом с ней стоит предмет на треноге, чрезвычайно похожий на фотоаппарат, — правда, довольно старинный. Или на кинокамеру старой модели. Сердце захолонуло от радости. Он вскочил, но фигура отступила, сделала знак, несомненно означавший просьбу соблюдать определенную дистанцию, и пошла в боковую улочку. Савин шагал метрах в десяти сзади, послушно сворачивал вслед за своим таинственным поводырем в какие-то переулки, дворы, где уже не было ни веселых толп, ни карнавального фейерверка. Музыка осталась далеко позади, стала едва слышной, фигура беззвучно скользила впереди, загадочный футляр висел на ремне у нее за спиной.
Сердце лихорадочно колотилось. Это фотоаппарат или кинокамера, сомнений нет. Какой-нибудь торговец? Но почему таится — запрещено открыто торговать фотоаппаратами, что ли? И откуда ему известно, что именно Савину нужно? Какой-то таинственный друг, неизвестно откуда знающий, чем может помочь? Слишком неправдоподобно. Или нет? Ну почему у его врагов-невидимок, уничтоживших аппаратуру, не может оказаться своих врагов, которые, согласно известной пословице, автоматически посчитали себя друзьями и союзниками Савина?
Улица длиной метров в сорок, вернее, проход меж глухими каменными стенами — задними стенами каких-то строений. На каждой стене по десятку фонарей — голубых шаров.
Когда Савин достиг примерно середины прохода, все и произошло. Справа застучали по крыше шаги, полетела вниз, разматываясь, толстая веревка с привязанной на конце за середину палкой, тот, что заманил сюда Савина, ухватился за нее обеими руками, сел на палку, и его мгновенно подняли на крышу.
Из-за угла выехал всадник в широком черном плаще с капюшоном, чрезвычайно похожий на того, что встречал прошлой ночью на берегу корабль “честных контрабандистов”, развернул коня вдоль прохода и остановился. Савин оглянулся — с другой стороны проход загораживали двое пеших в таких же плащах, и в руках у всех троих были короткие металлические предметы, холодно отсвечивающие тусклыми бликами…
Оттуда, где стоял всадник, донеслось тихое стрекотанье, и несколько ламп по обе стороны прохода звонко лопнули, погасли. И с другой стороны, сзади, тихо застрекотало, лампы гасли одна за другой, но только те, что висели ближе к выходам, — те, что были в середине и освещали Савина, остались нетронутыми.
Он понял их замысел, и некогда было раздумывать. Он отскочил, выстрелил по трем лампам, и они лопнули — висели невысоко, и попасть было нетрудно. Упал на спину, перекатился, выстрелил по трем оставшимся. Проход погрузился в темноту. У Савина остался один патрон в стволе и семь в запасной обойме — слабовато против трех автоматов-бесшумок… И еще кто-то на крыше, двое как минимум. Но что им мешало просто выстрелить в него с крыши? Хотят взять живым, узнать, что ему известно, что он успел рассказать и кому? Сомнительно, что после такой беседы его отпустят с миром, — чересчур уж удобный подворачивается случай покончить с ним, надо же было так глупо попасться, и никто ничего никогда не узнает, до чего обидно, господи…
Он выстрелил во всадника, но промазал — было слишком темно. Всадник отъехал за угол, исчез из виду. Исчезли и пешие. Злость и опасность до предела обострили рассудок, и он догадался — сейчас в игру вступят те, что на крыше, сбросят что-нибудь сверху, оглушат…
Савин вставил новую обойму, отполз к стене, прижался к ней спиной. Он не знал, с какой стороны ждать удара, он ничего не мог, не знал, что же делать, никогда еще он не оказывался в таком паскудном положении. В бога он, разумеется, не верил, но сейчас самое время помолиться — хотя бы шотландским духам…
Стрекотнуло высоко над головой, сверху посыпалась каменная крошка. Значит, не стараются попасть, хотят брать живьем…
— Брось оружие. Встать и руки за голову, — раздалось над самой головой.
— Черта лысого! — рявкнул Савин.
— Дурак, — расхохотались вверху. — Сейчас сбросим факелы, будешь как муравей на тарелке. А палить можешь сколько угодно — карнавал, никто ничего не заподозрит. Да и вряд ли ты сюда с мешком патронов плыл, их у тебя наверняка кот наплакал, а? Давай быстрее…
Резкий свист оборвал ехидно-уверенные реплики, и над самой головой Савина загрохотали удаляющиеся шаги. Застучали копыта в той стороне, где скрывался за углом всадник. А через несколько секунд с другой стороны послышался иной конский топот — кто-то мчался сюда галопом.
В проходе сверкнул яркий, пульсирующий свет факелов Несколько всадников с гиканьем и азартными воплями промчались мимо, явно преследуя убежавших. Трое на всем скаку, царапая ножнами мечей стены, завернули в проход, увидели Савина, все еще лежащего, натянули, откидываясь назад, широкие поводья, и храпящие кони взвились на дыбы, разбрызгивая пену
Савин медленно поднялся, не пряча пистолета, настороженно всматриваясь в нежданных избавителей. Вряд ли нападавшие стали бы применять столь изощренную хитрость, подсылая к себе на смену сообщников, так что в том, что прискакали спасители, сомневаться не стоило. Как и в том, что это полиция или какой-то патруль, — блестящие кирасы, шлемы с невысокими султанами, поножи, налокотники, мечи.
Двое остались в седлах, высоко подняв факелы, третий спешился и валкой походкой старого кавалериста подошел к Савину. Старший, очевидно, — какая-то эмблема на золотой цепи поверх кирасы, еще какие-то инкрустации золотом Грузный пожилой мужчина с солидными висячими усами.
Савин опустил пистолет, хотел сунуть его в карман, но старший протянул лапищу в кожаной перчатке, перехватил его руку и забасил непонятное — указывая на пистолет, широким жестом обводил окрестности, негодующе качал головой и цокал языком, выражал крайнее неодобрение, как только мог. Смысл его тирады легко дошел до сознания Савина, которому во время скитаний по планете нередко приходилось объясняться жестами с теми, кто не владел известными ему языками. Патрульный горячо растолковывал, что здесь, во время карнавала, категорически запрещается устраивать безобразия, подобные только что прерванному на самом интересном месте.
