Маргарет Этвуд - Орикс и Коростель
– Ты с ним дружил?
Коростель задумался.
– Он научил меня играть в шахматы. До того, как все это случилось.
– Ясное дело, что не после. – Джимми пытался разрядить обстановку: он начал жалеть Коростеля, и это ему совершенно не нравилось.
«Как я мог пропустить? – думает Снежный человек. – Как я мог не услышать, что он мне говорил? Что же я был за тупица?»
Нет, не тупица. Ему трудно подобрать подходящий эпитет к себе тогдашнему. Нельзя сказать, что он совсем не знал жизни. У него были свои шрамы, свои темные уголки души. Пожалуй, его можно назвать невежественным. Бесформенным, неразвитым.
Но в этом неведении было нечто волевое. Нет, не волевое – структурированное. Он вырос в замкнутых пространствах и сам стал таким. Замкнутым пространством. Он вышвыривал из себя все нежелательное и захлопывал дверь.
Прикладная риторика
После каникул Коростель поехал в Уотсон-Крик, а Джимми – в Академию Марты Грэм. На вокзале они пожали друг другу руки.
– Увидимся, – сказал Джимми.
– Спишемся, – сказал Коростель. Потом заметил, что Джимми расстроен, и прибавил: – Да ладно тебе, все нормально, это же известное место.
– Было известное, – ответил Джимми.
– Не так все плохо.
Но Коростель в кои-то веки ошибся. Марта Грэм разваливалась на части. Академию окружали – Джимми видел из окна скоростного поезда – самые жуткие плебсвилли: пустые склады, сгоревшие дома, заброшенные парковки. Тут и там попадались хижины, сделанные из подручных материалов – кусков жести и фанеры; обитали в них, без сомнения, сквоттеры. Как эти люди умудряются жить? Джимми не понимал. И все же вот они – по ту сторону колючей проволоки. Некоторые показывали средний палец тем, кто ехал в поезде, даже кричали, но пуленепробиваемое стекло не пропускало звук.
Служба безопасности у ворот академии – смешно смотреть. Охранники бродят в полусне, стены, расписанные выцветшим граффити, – такие низкие, что перелезет и одноногий гном. На территории стояли жуткие дома в стиле Бильбао, из литого бетона, на газонах не росло ничего, кроме грязи, спекшейся или жидкой, в зависимости от времени года. Спортивных сооружений никаких, если не считать бассейна, который по виду и запаху напоминал огромную банку с сардинами. Кондиционеры в общежитиях работали через раз – веерные полуотключения; еда в кафетерии бурая, похожая на дерьмо скунота. В комнатах водились членистоногие всевозможных семейств и видов – в основном тараканы. Джимми эта обстановка угнетала, как, очевидно, любого, чья нервная система посложнее, чем у тюльпана. Но вот такую карту подбросила ему жизнь – так сказал отец во время их неуклюжего прощания, и теперь Джимми надо получше ее разыграть.
Спасибо, папочка, подумал Джимми. Я всегда знал, что могу на тебя рассчитывать, если понадобится взаправду мудрый совет.
Академию Марты Грэм назвали в честь какой-то кровожадной богини танца из двадцатого века – в свое время из-за нее, судя по всему, слетело немало голов. Перед зданием администрации возвышалась статуя, изображающая эту женщину в одной из ролей – бронзовая табличка сообщала, что это Юдифь, она отрезала голову какому-то парню в историческом костюме по имени Олоферн. Студенты считали, что это феминистическое вранье про былые времена. Время от времени студенты разукрашивали грудь статуи или приклеивали стальную мочалку ей на лобок – Джимми сам приклеивал, – но руководство так глубоко погрузилось в кому, что замечало лишь через несколько месяцев. Родители возражали против этой статуи – дурная поведенческая модель, говорили они, слишком агрессивная, слишком кровожадная, и ля-ля-ля, – а студенты стояли за нее горой. Старушка Марта – это наше все, говорили они, это наш талисман – эта гримаса, окровавленная голова и все прочее. Она символизирует жизнь, искусство или еще что. Руки прочь от Марты. Оставьте ее в покое.
Академию Марты Грэм основала в последней трети двадцатого века кучка ныне покойных богатых либералов, сердобольных благотворителей из Старого Нью-Йорка. Это задумывалось как высшее учебное заведение для изучения искусств и гуманитарных наук. Основной упор тогда делался на исполнительские виды искусства – драму, пение, танцы и так далее. В восьмидесятых годах добавилась кинорежиссура, а потом видеоискусство. И все это по сей день преподавалось – студенты ставили пьесы, Джимми впервые увидел «Макбет» во плоти и решил, что Анна К. на сайте для вуайеристов гораздо убедительнее изображала Леди Макбет, сидя на толчке.
Студенты отделения песни и танца по-прежнему пели и танцевали, хотя и с меньшим энтузиазмом, и набор на эти специальности сильно сократился. Что касается сценических искусств, то представления «вживую» сильно пострадали из-за диверсий начала двадцать первого века. В те годы ни один нормальный человек не захотел бы оказаться в темноте, в замкнутом пространстве, при большом стечении народа, то есть своими ногами прийти на заклание. Во всяком случае, ни один нормальный человек со статусом или положением в обществе. Театральные представления превратились в «Пойте с нами», помидорные бомбардировки и конкурсы «Мокрая футболка». И хотя различные старые формы еще ковыляли по жизни – комедийные телесериалы или рок-видеоклипы, – смотрели их древние старцы, явно мучимые ностальгией.
Так что учиться в Академии Марты Грэм было все равно что изучать латынь или переплетное дело: теоретически по-своему приятно, однако решительно бесполезно, хотя время от времени президент колледжа читал заунывные лекции про жизненную важность искусства, которое занимает почетное место в громадном красном бархатном амфитеатре человеческого сердца.
Что касается режиссуры и видеоискусства, они уже давно никому не были нужны. Любой человек с компьютером мог скомпоновать что угодно с чем угодно или обработать и как угодно отредактировать старые материалы. Можно скачать стандартный сюжет и добавить туда любые лица и тела. Джимми сам сделал обнаженку из «Гордости и предубеждения»[24] и «На маяк», просто ради смеха, а на уроке визкусства в «Здравайзере» – «Мальтийского сокола»[25] с костюмами от Кейт Гринуэй и в стилистике Рембрандта (глубина-и-тень). Хорошо получилось. Темные тона, великолепные светотени.
При таком истощении – такой эрозии бывшей территории интеллекта – Академия Марты Грэм мало что могла предложить студентам. Меценаты, положившие начало академии, перемерли, доход с фондов, выделенных любителями искусства, упал, и академии пришлось искать финансирования у более практичных людей; поэтому в учебной программе стали преобладать другие виды предметов. Современные, как их называли. Динамика сетевых игр, к примеру – на этом еще можно было заработать. Или изобразительная презентация, которая значилась в расписании как подраздел изобразительных и пластических искусств. Получив ученую степень по ИзоПу, как звали этот предмет студенты, можешь заниматься рекламой, будь спок.
Или, скажем, проблематика. Проблематика – это для людей с большим словарным запасом, так что Джимми выбрал ее. Студенты называли этот курс «сочиняй – завлекай». Как у всех предметов в Академии Марты Грэм, у проблематики имелось практическое применение. «Мы дадим вам профессии, которые нужны!» – гласил девиз под оригинальным девизом на латыни – Ars Longa Vita Brevis[26].
Особых иллюзий Джимми не питал. Он примерно знал, чего может ожидать носитель дурацкого диплома по специальности «проблематика». В лучшем случае – малевать декорации, приукрашивать жесткий и холодный мир чисел жизнерадостным двухмерным пустословием. В зависимости от своих успехов на курсах по специальности – прикладной логике, прикладной риторике, медицинской этике и терминологии, прикладной семантике, релятивизме и усовершенствованном введении в заблуждение, сравнительной культурной психологии и так далее, – он сможет выбрать между малеванием декораций для большой Корпорации задорого или для шаткой заштатной фирмы по дешевке. Жизненные перспективы напоминали ему предложение – не непристойное, просто тягучее предложение с кучей лишних придаточных: этой остротой он пользовался направо и налево в барах и пабах на территории Академии в «счастливые часы», когда кадрят девчонок. Нельзя сказать, что Джимми его предвкушал, этот остаток жизни.
Тем не менее он с головой ушел в жизнь Академии Марты Грэм, нырнул в нее, точно в окоп, и пригнулся до особого распоряжения. Квартиру в общежитии – две крохотные комнаты, посередине ванная, засиженная мокрицами, – он делил с фундаменталисткой-веганкой по имени Бернис; у нее были слипшиеся сосульками волосы, которые она убирала назад, прихватывая их деревянной заколкой в форме тукана, и носила она исключительно футболки с девизами вертоградарей, которые – из-за ее принципиального неприятия химикатов и дезодорантов в том числе – воняли даже сразу после стирки.
