Константин Костин - Белое на белом
Человек подкрутил вентиль на изогнутой трубке, из которого вырывался пучок бело-голубого пламени, и поднес огненный клинок к дверце сейфа.
Металл мгновенно налился краснотой, тут же выцветшей в темную, а затем в ярчайшую желтизну, и потек вниз тяжелыми вишневыми каплями.
3Когда в 1848-ом химик Фридрих Эшерсхейм прокалил негашеную известь с коксованным каменным углем, он не знал, что его открытие приведет в конечном итоге к тому, что шнееландский банк лишится значительной части своих денег. Ученые редко задумываются над такими вещами, как последствия своих интеллектуальных изысканий.
Полученное им вещество грязно-серого цвета обрело труднопроизносимое имя эшерсхеймит и, будучи опущенное в воду, начинало бурлить и пузыриться, выделяя неизвестный газ с неприятным острым запахом. Впрочем, газ скоро был опознан как известный еще с 1821-ого ацетилен, который теперь можно было получать легко и просто, был бы под рукой эшерсхеймит и вода. Оставшийся для истории безымянным ученик химика сумел сконструировать горелку особой конструкции, которая, сжигая ацетилен, давала пламя высочайшей температуры. Настолько высокой, что под воздействием этого пламени сталь плавилась и текла.
Для ученика все закончилось заметкой в газете о некоем курьезном изобретении, а вот для самой горелки все только начиналось. Заметка попалась в руки человеку, который сумел выделить в ней ключевые слова. «Резать сталь».
4Кольцо расплавленного металла замкнулось вокруг замка. Подцепленный коротким ломиком вырезанный кусок сейфа со звоном упал на пол, рассыпая искры. Левая рука ухватилась за дымящийся край двери и потянула ее на себя.
Взломщик взмахнул другой рукой, разгоняя дым.
В раскрывшемся сейфе перед его глазами появились плотно упакованные кожаные мешки, слегка попятнанные каплями расплавленного металла. Он развязал завязки одного из мешков и достал несколько новеньких, блестящих даже под тусклым светом керосиновой лампы, серебряных монет.
Проникший в самый надежный сейф мира сдвинул очки-консервы на лоб.
Серебряный блеск свежеотчеканенной монеты. С одной стороны — поросячий лик короля Леопольда, с другой — шагающий на четырех лапах медведь.
Шнееландские талеры.
— Однако… — тихо прошептал взломщик.
Информатор — для того, чтобы знать, что находится в сейфе, необязательно видеть сквозь стены — уверял, что сегодня днем в банк поступит партия денег от Зеебурга, рыцарства Озерного Замка. Конечно, талеры Зеебурга — это талеры Зеебурга, низкопробное серебро с большой примесью меди. Но сорок тысяч — это сорок тысяч. Зеебургские талеры менялись на шнееландские, как один к двум. Двадцать тысяч — неплохой куш за одну ночь работы. Но теперь…
Либо айн Зеебург балуется фальшивомонетничеством, но тогда деньги никогда не попали бы в «Бегумиум», банк, который наполовину принадлежит айн Грауфогелю, мэру столицы, либо…
Либо это означало очень-очень-очень плохую вещь.
5Четырех курсантов школы Черной сотни, известных под именами Вольф, Ксавье, Йохан и Цайт, нимало не беспокоили проблемы денежной массы королевства, сложности работы банкира и последние достижения воровской науки. У них был гораздо более серьезный повод для размышлений.
Сегодня они впервые выйдут из школы в город. Официально.
И пусть сегодня нет ни одного большого праздника. День Пива и Мяса давно прошел, Встреча Весны тоже отмечалась песнями и кружками свежесваренного майстер-биром две недели назад, а до Дня Матери еще больше недели, не говоря уж о Новом Годе… Пусть. Для курсантов сегодняшний день — праздник.
Не для всех, конечно, но вовсе не потому, что кто-то остается в школе, смотреть грустными глазами сквозь оконную решетку на веселящихся товарищей. Просто курсанты поступали в школу неравномерно и большая часть из сотоварищей уже встретила праздник Первого Дня В Городе После Двух Месяцев Взаперти.
6Вольф повернулся вокруг своей оси, пытаясь рассмотреть самого себя со стороны. Сейчас бы ему очень пригодились глаза морского краба, которые выдвигаются на стебельках…
Или зеркало.
Юноша еще раз осмотрел себя и хмыкнул. Все-таки их слишком сильно пичкают естественными науками, если первое, что пришло ему в голову: не зеркало, а выдвижные глаза. Интересно, в этой науке есть какой-нибудь смысл? Пригодятся ли им когда-нибудь знания о повадках белых медведей, признаки того, что река заражена спиралями, конструкции паровых машин или методика выпаривания настоя ангельской травы?
Он крутанулся еще раз и посмотрел на своих товарищей. Ксавье, сидевший на кровати, выглядел так, как будто его выгладили вместе с костюмом. Вольф уже тихо начал подозревать, что их аристократ-товарищ обладает особой магией, которая заставляет надетую на него одежду тут же разглаживаться и подтягиваться по фигуре. Вольф вздохнул. Он бы тоже не отказался от такой магии. А еще от волос, которые можно отрастить на достойную дворянина длину. Он несколько раз пытался, но его жесткие волосы вместо того, чтобы аристократично спадать на плечи, крестьянски топорщились во все стороны, как прутья в вороньем гнезде.
Йохан, в расстегнутом мундире лежавший на своей кровати, читал тонкую книжку, явно не учебник, скорее, что-то из развлекательной литературы. Вот его одежда, судя по всему, обладала собственной магией или собственным взглядом на свое состояние. Любая одежда на Йохане — и форма в том числе — даже надетая сразу после глажки, начинала выглядеть так, как будто он в ней спал.
— А где Цайт? — спросил Вольф.
— Моет голову, — хмыкнул Ксавье.
Вольф улыбнулся, даже Йохан блеснул глазами в скрытой усмешке. Страсть их товарища к мытью волос им была прекрасно известна. Раз в несколько дней он запирался в моечной комнате с огромным флаконом жидкого мыла, резко пахнущего, но дающего обильную пену, покрывавшую юношу с ног до головы. Секрета, где он взял такое мыло, Цайт не раскрывал, хотя Вольф иногда подкатывал к нему с этим вопросом. Волосы Цайта после использования секретного мыла становились яркими, блестящими и горели настоящим золотом.
— Вы уже готовы? — помянутый Цайт влетел в комнату так, как будто ждал под дверью, пока про него вспомнят. Голый торс, с темной, как у всех южан, кожей, в одной руке — флакон с мылом, в другой — полотенце. Высохшие волосы уже стянуты в золотой хвост. Вольф тихо вздохнул.
— Готовы? — бутыль полетела в одну сторону, полотенце — в другую, — Готовы? Нет? Нет?
Цайт запрыгал на одной ноге, натягивая сапоги.
— Давно готовы, только тебя ждем. Торопиться некуда.
Двери из школы открывались ровно в десять часов утра.
7До выхода было еще больше четверти часа, но у двери уже стояли четверка их товарищей по празднику. Или по несчастью, если вспомнить, что все остальные давно имеют право выхода в город.
— Привет, Шредер.
— Привет, Вольф, — Шредер, высокий бледный юноша с ярким румянцем на щеках. Медлительный, он плохо фехтовал, несмотря на все усилия преподавателей, зато был большим знатоком паровых машин.
— Привет, Тило.
— Привет, Ксавье, — Тило был низким круглым толстячком, упругим и вертким как каучуковый мячик. Весельчак и сладкоежка, обладающий способностью передразнивать голоса других людей. Так, что и не отличишь.
— Привет, Ульрих.
— Привет, Йохан, — волосы спокойного как скала великана Ульриха были темно-рыжими. Как он иногда говорил, потому, что на его родине постоянно идут дожди и волосы ржавеют от сырости. Шутил. Наверное. С ним было сложно понять, собственным шуткам он никогда не улыбался. Говорил Ульрих с акцентом, который пока никто не мог распознать. Или не говорил об этом четырем друзьям.
— Привет, Фольк.
— Привет, Цайт, — наметанный глаз Ксавье определял в невысоком нервном юноше потомка охотников из еловых лесов Убервальда. Фольк был стрелком, из тех, которым отцы в колыбель кладут старый дедушкин мушкет, из тех, которые сбивают воробья на лету. Причем не только из ружья, но даже камнем.
Курсанты стояли у двери, разделившись на две четверки, и негромко переговаривались между собой.
Юноши чувствовали некое отчуждение со стороны товарищей по школе. Не то, чтобы их сторонились, просто после того, как старший сотник вытащил их на праздничный бал, где на четверку обратил внимание сначала Первый маршал, а потом и сам король, в глаза однокашников они стали слишком выделяться. А выделяющихся недолюбливают. Поэтому отношения других курсантов к нашей четверке было спокойное, но несколько холодное. Как к коллегам, но не как к товарищам.
Вот и сейчас, Шредер, Тило, Ульрих и Фольк обсуждают между собой, куда они пойдут, когда вырвутся, однако не хотят предложить объединить планы…
