Нина Катерли - Земля бедованная (сборник)
– Ну!!
– Он звучит так: полностью заваленное дело должно быть кое-как исправлено героическими усилиями коллектива. Подвигами. Вот она, наша работа! Самоотверженная – без отпусков и выходных. В нее будут вовлечены все. И мы с вами, дорогие мои друзья-критиканы. Мы тоже! И это даст нам повод для законной гордости собственным трудом!
– Что-то не видел я никакой бурной деятельности, – засомневался Лыков.
– И напрасно, друг мой. Впрочем, вращаясь вместе с землей, вращения не увидишь. А между прочим, оно есть. Активная, я бы сказал, судорожная деятельность по срочной ликвидации разрушений, заделыванию дыр, затыканию собственными телами пробоин, образовавшихся в результате научных подвигов «хороших парнишек»… да и нас самих. Вот ради этого, последнего, закона – оба первых, заметьте себе. Чтобы жить с чувством глубокого удовлетворения…{92} Вообще-то мы все тут порядочное дерьмо, – неожиданно закончил Максим.
– Ну уж это… – обиделся Лыков. – Мы-то при чем?
– Нас толкнули? – любезно спросил Лихтенштейн.
– Да иди ты… Я лично все же что-то делаю, – поддержал Лыкова Гаврилов. – Хотя вообще-то… Только что с твоей правоты пользы? Ну, сидим тут, ну, ворчим…
– Я и говорю: дерьмо мы все, – усмехнулся Лихтенштейн. – Персонально я – наипервейшее. Все понимаю, вижу, а… пользуюсь? В инстанции не ломлюсь, на собраниях сплю. Шкура. Шкура и есть! Был бы человек, взял бы да уволился. Только куда? Как подумаешь: новую работу искать, да еще возьмут ли… А плевать против ветра? Боязно… Одна надежда – всегда так не будет. Не может быть. Развалится наша контора{93}.
– Ага. Это когда мы все на пенсию выйдем, – уныло произнес Гаврилов.
– И ведь что смешно… – продолжал Максим, – наши-то красавцы, ну, директор, Кашуба, – они ведь это все не нарочно, а на подсознательном уровне. Это у них инстинкт самосохранения: чем хуже, тем лучше.
Да, институт плодотворно работал. К деятельности по проблеме «Червец» подключались новые лаборатории и отделы. Отдел технической информации выпустил два громадных тома – обзор сведений обо всех видах червяков. Отдел нестандартного оборудования трудился над чертежами стенда для автоматической укладки «образца» на поддон и механизированного проведения замеров. Изготовление этого стенда было уже включено в план мастерских на первый квартал будущего года, и сейчас там лихорадочно готовились: составляли заявки на необходимые материалы, чтобы в назначенный срок сдать их в отдел снабжения. Лаборатория техники безопасности разработала инструкцию по эксплуатации червяков ленточных крупногабаритных и запланировала в будущем выпустить на ее основе большой справочник, согласованный с Министерством здравоохранения и ВЦСПС.
Такие вспомогательные службы, как канцелярия, машинописное бюро, а также экспедиция были перегружены бумагами: благодаря проблеме «Червец» переписка, ведущаяся институтом, увеличилась вглубь и вширь.
Институт наводнили представители организаций, воображающих себя компетентными в вопросах пресмыкающегося животноводства. Все эти биологи, зоологи, генетики, геологи как-то ухитрились пронюхать о червяке и теперь всеми правдами и неправдами пытались примазаться к проблеме. Поскольку настырные эти учреждения и лица, как правило, принадлежали чужим министерствам и ведомствам, никто с ними ни в какие отношения не вступал и вступать не собирался, сами же они, к счастью, не располагали сведениями, достаточными для того, чтобы куда-нибудь жаловаться или на чем-то настаивать. Но это еще не все. Почти ежедневно к директору института являлся какой-нибудь очкарик и, отвлекая того от работы, совал письмо на бланке, бормоча насчет научно-технической помощи, так как его учреждение занимается как раз ленточными паразитами, и ваши данные могли бы послужить… Какие данные? Да ваши тривиальные паразиты не имеют ни-ка-ко-го отношения к проблемам, которые решаются в нашей особо… понимаете? особо… м-м… специальной организации. С чего вы вообще-то взяли? Покажите-ка разрешение нашего министерства. Нету? Ах, так… Тогда не понимаю, как вы прошли через проходную. Минуточку … Алло. Начальник охраны? Зайдите ко мне… Да. Так что у вас, молодой человек?.. Ах, вот оно как, вы – по другому вопросу, в конструкторский отдел, а это так, попутно… Понятно. Нет, товарищ, у нас по-пут-но ничего не делается, это не ваш… м-м… червивый институт, а у нас – в каждый отдел – свой специальный пропуск. Ясно вам? Так что… а-а, вот и начальник охраны, он вас сейчас проводит к выходу лично, а сам вернется ко мне… А вы, молодой человек, идите и занимайтесь своим делом, и в следующий раз – смотрите… Вот-вот… это и передайте своему начальству, руководству или кто там вас подослал.
Но посетители все равно лезли, как поганки в дождь, и это могло значить только одно: кто-то болтает.
Товарищ Пузырев еженедельно проводил инструктаж всех сотрудников, имеющих отношение к проблеме, для лаборатории же Кашубы лично составил специальные «Правила приемки и сдачи помещений». Согласно этим правилам каждый, уходя домой, должен был собственноручно расписываться в журнале, удостоверяя, что он: а) убыл, б) никаких служебных документов с собой не унес, в) ничего не оставил на рабочем месте, г) все, что надо, сдал вместе с ключами от своего письменного стола, который д) запер.
Утром, явившись на работу, надлежало перво-наперво расписаться, что явился, взял ключи, получил документы, отпер стол и так далее и тому подобное, – нас толкнули – мы, естественно, упали…
Около железной двери в виварий, войти в который можно было, только нажав кнопки секретного замка (шифр менялся два раза в сутки), день и ночь сидел за столиком ответственный дежурный, который тоже давал свой автограф по всякому поводу.
Итак, жизнь шла, как ей положено. И, как положено всякому большому делу, проблема «Червец», непрерывно разрастаясь, захватывала все новые позиции, рубежи и плацдармы. Кто-то уже куда-то рапортовал от имени района, а потом и города. А позже – от Северо-западного региона. В какие-то планы, на этот раз уже союзно-республиканского уровня, включалась эта сверхважная работа под кодовым названием, смысл которого никто не отваживался расшифровывать. Полугодовой объем научно-исследовательских работ по Проблеме планировали выполнить на тридцать два дня раньше срока, что дает возможность…
А люди ждали выходных, зарабатывали отгулы к отпуску, бегали по магазинам во время обеденного перерыва, боролись по общественной линии за усиление, укрепление и обеспечение трудовой дисциплины, шепотом обсуждали последние новости, переданные накануне по «Би-би-си», горячо переживали свои успехи и чужие неприятности, наблюдали, в частности, припав к окнам, как дочь профессора Кашубы однажды целых пятнадцать минут провалялась на тротуаре перед институтом, пока Алла Антохина на правах принципиального человека не позвонила Евдокиму Никитичу и не сказала со всей прямотой, что Верочка, по-видимому, в нетрезвом состоянии лежит в двух шагах от проходной, а это не совсем удобно. И вообще!
Евдоким Никитич буркнул «благодарю вас», и через три минуты все наблюдали, как завлаб без пальто и с голой лысиной, венчающей башенный череп, пытается поднять с земли свое дитя. И, представьте, поднял. И отряхнул, и поволок домой. Просто сдохнуть можно: считается, что – культурные люди, профессора, пятьсот рублей оклад…
А назавтра ходил по институту с таким видом, будто ничего не было. Встретил в коридоре Аллу, кивнул с царственным видом и проследовал мимо. Ни «спасибо», ничего. «Интеллигенция!»
– Представляешь, – сказала Алла Максиму, угрюмо сидящему за дежурным столом возле вивария, – вот так и все люди: им делаешь добро, а они тебе за это – козью рожу. Ах, прости, совсем забыла – ты же Верочкин поклонник…
Не отвечает. Будто не слышит.
– Макс, ты что, обиделся? Я же пошутила. Макс!
Лихтенштейн поднял голову.
– Я не обиделся, – четко сказал он, – уйди, пожалуйста.
Алла хотела сказать, что это хамство, она, конечно, уйдет, а он пусть потом просит извинения, она все равно… но ничего этого не сказала, ни одного слова, потому что вдруг почувствовала, что сейчас разревется. Она повернулась и медленно пошла прочь, опустив плечи, секунду назад так кокетливо и элегантно обтянутые югославским свитером. Никогда еще она не видела у Максима такого лица.
Алла
Алле было совершенно ясно, что Максим прогнал ее из-за Валерки, точнее, из-за вчерашнего разговора в буфете. Началось все с Лукницкого: прошел слух, будто его сын, женатый, вроде бы, на еврейке, собирается уезжать. Не то в Америку, не то в Аргентину, значения не имеет – Лукницкого и так, и так попрут с работы{94}.
– Жаль, – задумчиво сказал Максим, хотя ничего, кроме вреда, он лично от старикашки не видел.
– Мне, представь, по-человечески тоже жалко, – отозвался Валерий. – Но, к сожалению, в данном конкретном случае администрация не имеет другого выхода.
