Василий Ванюшин - Вторая жизнь
— А почему он узнает? — щеки аббата вспыхнули. — Не дума ете ли вы, отец Урбо, что я обязательно во всем отчитываюсь перед епископом?
— Нет, конечно, — священнику не хотелось, чтобы аббат сердился. — Ведь то сомнение, которое я высказал, несущественно. — И он поднялся: — Благословите меня, ваше преподобие.
— Благословляю, и пусть благословит вас бог! Вы сразу в путь?
— Да, время не ждет.
— Пустит ли вас стража к заключенным?
— Святому слову и делу нет преград.
Аббат подал Урбо пшеничные облатки:
— Идите, отец Урбо. Но вы должны идти один — сами понима ете…
Священник поблагодарил, спрятал облатки и, простившись, ушел.
Рабелиус постоял с минуту в раздумье, затем снял телефон ную трубку. Оказалось, что епископ хорошо знал священника Урбо. Он с похвалой отозвался о нем и Рабелиус успокоился.
Несколько минут спустя, священник был уже в автобусе. Ав тобус, выбравшись из города, помчался по широкой автостраде на юг. Достигнув гор, асфальтированная дорога, как река, испугавшаяся непреодолимой преграды, свернула влево и потекла у подножий откинувшихся в сторону каменных глыб.
На одной из остановок священник вышел. Автобус покатил дальше. Когда он скрылся, священник стал карабкаться на гору, перепрыгивая с камня на камень. Скоро он достиг вершины хребта и стал спускаться на противоположный скат его.
Внизу священника поджидал парень, с виду сельский житель, в короткой куртке, из-под которой виднелся ворот яркой клетчатой рубашки, в грубых штанах, заправленных в сапоги. На голове парня была круглая коричневая шляпа с узорчатой лентой и островерхой тульей. Две оседланные лошади с ослабленными подпругами выискивали жесткие травинки, кое-где пробивавшиеся между камней. Парень проворно поправил седловку, подтянул подпруги, взнуздал лошадей и ловко вскочил на одну из них, держа повод другой. Священник, спустившись с горы, коротко приветствовал парня и сел на лошадь.
Они молча поехали, держа направление к следующей горе. Поводья были свободно опущены. Кони сами выбирали дорогу. Начался подъем, крутой, опасный, но всадники ехали спокойно.
Спускаться оказалось сложнее, чем подниматься. Седло сползало на шею лошади. Приходилось откидываться назад, почти ложиться на круп, не видя ничего впереди. Но и спуск прошел благополучно.
— Хорошие лошади, — похвалил священник.
— Еще бы! — отозвался польщенный парень. — Выросли в го рах. Как козы прыгают…
Преодолевая перевал за перевалом, всадники уходили все дальше на запад, в глубь гор. Солнце спускалось к горизонту, и горы засветились желтым, восковым светом. Все здесь было мертво, и в лощинах не чувствовалось ветра, как в яме; не было слышно ни звука, кроме собственного голоса да цокота копыт.
Вечером всадники, поднявшись на очередной перевал, увиде ли внизу обширную, усеянную камнем площадь, похожую среди обступивших ее гор на арену огромного стадиона.
— Вот мы и приехали, — сказал священник. — Вы будете ждать меня внизу. Дальше я пойду пешком.
Спешившись, священник отдал повод спутнику. Обходя боль шие камни, перешагивая через мелкие, он тихо пошел к центру площади. Солнце скрылось за горами, и всю огромную каменную чашу, по дну которой шел священник, заполнил сумрак летнего вечера. Идти стало тяжело, не было видно, куда ступать ногой, несколько раз он больно ударялся голенью о камни.
— Кто идет? — раздался грозный оклик.
— Священник, — последовал ответ.
Впереди послышались шаги. Священник достал из карманов крест и небольшое евангелие, поднял их в руках и пошел вперед.
Путь ему преградили двое — сержант и солдат, с автоматами в руках.
— Я от аббата Рабелиуса, — сказал священник. — Пришел от пустить грехи осужденным.
Сержант с солдатом молчали.
— Опустите ваше оружие, — строго сказал священник. — Не положено так встречать духовного отца. — Те переглянулись и опустили автоматы.
— Рабелиус, сказали вы?.. — спросил сержант с недоверием в голосе.
— Рабелиус не может прибыть сюда, его задерживают важные дела у епископа. Он поручил мне. Вот бумага, — священник, достав белый листок, подал сержанту. Тот прочитал и вернул лист. На лбу его темнели борозды морщин.
Сержант был заранее предупрежден полковником Гарвином и ожидал прихода аббата Рабелиуса. А тут явился какой-то обтрепанный священник.
— Черт знает что! — пробормотал в недоумении сержант.
— Прошу не поминать нечистого. Грех… — заметил священ ник.
Сержант сконфуженно умолк. Солдат, с худой шеей, с длин ными руками, внимательно разглядывал священника; глаза у него были очень подвижные. Солдат оказался сметливый, он придвинулся к сержанту и что-то зашептал ему. По отдельным словам, которые уловило ухо священника, было понятно, что солдат находил его документ правильным, и какая разница — Рабелиус это или кто другой: лишь бы было духовное лицо. Сержант не соглашался и твердил про аббата.
— Я духовный отец, — сказал четко и внушительно священ ник, посмотрев почему-то не на сержанта, а на солдата. — Мне поручил сие святое дело аббат Рабелиус, а аббат делает то, что требует епископ, кардинал и сам папа. Я думаю, вы как благочестивые католики понимаете, что мне нельзя не выполнить обряда, и вы обязаны помочь мне…
— А много времени займет эта церемония? — сдался сержант.
— Не от меня зависит.
— Может быть, мы лучше сделаем так: вы напишите в книге, что обряд выполнен, — и все, а?
— Нет, — твердо сказал священник. — Я не могу так посту пить. Вы толкаете меня на обман, на грех… Что вы, одумайтесь!
Сержанту ничего не оставалось, как согласиться и дать возможность священнику выполнить поручение аббата. Махнув рукой, он пошел вперед, за ним — священник, а позади солдат. Священник опять споткнулся о камень и нагнулся, ощупывая ногу. Когда солдат поровнялся с ним, священник спросил:
— Тебя звать Карди?
Солдат остановился:
— Откуда вы знаете?
— Я все знаю, — ответил священник.
Вошли в палатку, в которой жил сержант, старший караула; сержант приказал солдату освободить за колючей проволокой, где содержатся заключенные, одну палатку, туда будут заходить по очереди осужденные на смерть, исповедуются и причастятся. Священник потребовал, чтобы часовой стоял в десяти шагах от палатки, не ближе. Ибо если будут слышны слова исповеди, то какое же это таинство?
Приготовления закончились быстро. Священника ввели за ко лючую проволоку, запутанную так, что сквозь нее и мышь не проскочит. Заключенные, выстроившись в ряд, стояли перед невысокой палаткой. Два солдата, опустившись на колено, держали наготове автоматы, еще один солдат прохаживался позади палатки.
Священник, проходя мимо заключенных, окинул их вниматель ным взглядом и скрылся в палатке.
Среди заключенных были два бандита, они оказались на пра вом фланге. Первая очередь выпала высокому, с белым от испуга лицом и слезливыми серыми глазами в красных веках. Бандит не мог решиться войти в палатку, как будто там его ждал топор. Тогда пошел второй, коренастый, скуластый, с выпуклыми желтыми глазами.
Священник встретил его тихим приветливым словом и хотел было произнести молитву, но желтоглазый перебил его:
— А по-православному можно причаститься?
— Вы православный?
— Нет, был католик.
— Почему же не хотите нашего причастия?
Заключенный ухмыльнулся, провел языком по губам,
— У православных, я слышал, дают вино, а вы — только пресную лепешку, — и вышел.
Слезливый долго каялся в грехам и тут же съел облатку. Политические заключенные шли потому, что их принуждали к этому. В грехах они не каялись, причащения не признавали. Священник задавал вопросы им, а они — ему. Обряд затягивался.
Последним вошел Август Барке. Священник уронил крест и евангелие, схватил за руку заключенного, тот сразу узнал это крепкое рукопожатие.
— Макс!
— Тише. Патер ностер… — Макс начал громко читать «Отче наш» — что пришло в голову. — Вас убьют всех, — сказал он тихо.
— Знаем. Когда?
— Послезавтра. Здесь будет испытание какого-то нового оружия.
— Я догадывался.
— Тише. Мы хотели выпустить газету, начать компанию… Не удалось — газету конфисковали. Я пришел спасти тебя, Август.
— Каким образом?
— Ад майорам деи глориам…[4] Переоденемся. Ты выйдешь спокойно, я вернусь завтра…
— Отчаянная ты голова, молодец! Но твой план не годится. Я спасусь, а товарищи останутся. Не могу. Нечестно, Макс.
— Патер ностер, патер ностер… Что же делать? Быстрее решайся. Август, будет поздно.
— Слушай, Макс. Скажи, тот капитан сильно любит Юв?
— Он без ума от нее.
— А она?
— Любит. Но у нее, кроме хорошего сердца, есть хороший ум. Она еще не совсем верит в него…
