Геннадий Семенихин - Лунный вариант
— Куда торопишься, Леша? Уж не на свадьбу ли?
— Лучше ничего не сумел придумать? — смешался Горелов.
— Так ведь подарок какой огромный волочишь. Локтева, что ли, взял бы вместо носильщика.
— Это я обнову для мамы, — соврал Алексей. Субботин еще раз недоверчиво покосился на сверток:
— Ну ладно. Вечером зайду посмотрю твою обнову. Ребята на стадионе?
— Там.
Субботин зашагал дальше. У знакомого подъезда Алексей на этот раз не задержался. Как можно скорее взбежал по деревянной лестнице и только у самого порога квартиры сробел, и рука не сразу потянулась к звонку. Его ждали. Лидия выбежала мгновенно. Была она в шелковом, очевидно, самом лучшем своем летнем платье, на запястье тонкие золотые часики-браслет. Лицо, застывшее от тревоги и ожидания. Увидев в руках гостя огромный сверток, она вопрошающими глазами скользнула по его лицу и вся зарделась. А из маленькой комнатки, хотя они не успели еще сказать друг другу ни единого слова, донесся тонкий голосок Наташи:
— Мама, это дядя Алеша пришел?
— Как ты угадала, девочка?
— А он мне вчера слово дал, что придет. А дал слово — держи. Это не только для октябрят и пионеров. Приведи ко мне его, мамочка.
Лидия уже не сдерживала торжествующей улыбки:
— Здравствуйте, Алексей Павлович. Видите, с каким почетом вас встречают?
— Да, — рассмеялся Горелов, — по протоколу номер один. Как посла.
Пожимая ее руку, он почувствовал шершавины мозолей. «Как и у моей матушки Алены Дмитриевны, натруженная рука», — подумал он.
Лидия показала на стул в коридоре:
— Кладите вашу ношу, Алексей Павлович.
— Э нет, — замотал он курчавой головой, — от ноши надо освобождаться иным образом. Можно к вашей больной?
— Можно, можно! — закричала из-за двери Наташка. Лидия кусала губы, и в синих ее глазах плескалась такая радость, что Алексей понял — она еле-еле сдерживает улыбку. В тесном коридоре они стояли так близко, что он ощутил на щеке ее дыхание.
Смущаясь, тихо уточнил:
— Так что, Лидия Степановна, можно выполнять приказание?
Она молча кивнула. Алексей вошел в спальню. Наташка, как и вчера, была укутана в одеяло до самой головы, но, вероятно, температура спала, глазенки ее поблескивали весело.
— Здравствуй, дядя Алексей, приходи ко мне скорей, — продекламировала она и засмеялась: — Ага? Что? Это я сама сочинила. Целое утро сочиняла. А что это у вас в руках?
— Ах это? — переспросил Горелов и начал неумело и сбивчиво импровизировать: — Знаешь, какое странное приключение со мной произошло. Иду но дороге, а навстречу старичок. Сам маленький, голова большая, бородища до пят. «Ты куда, — говорит, — идешь? К больной девочке Наташе? К той, что на одни пятерки окончила первый класс? Я тоже к ней шел, да затомился. Возьми-ка этот подарок и отнеси ей». Вот я и выполнил его просьбу.
— Ну и выдумщик вы, дядя Алеша, — зажмурилась Наташа. — А мне можно посмотреть, что в этом свертке?
— Он же твой, Наташа. Бери. — Горелов положил сверток ей на кровать.
— Мамочка, дай ножницы, я сама хочу разрезать. — Девочка быстро развернула бумагу. — Ой, Мишка! — замерла она. — И апельсины! И бананы! Спасибо, дядя Алеша. — Она прижала к себе плюшевого медвежонка и восторженно хихикнула: — А рычит как настоящий! Можно, я его арифметике научу? Какой вы добрый, дядя Алексей.
— Так это же не я, это старичок.
Если бы он обернулся назад и увидел в эту минуту глаза Лидии. У каждого бывает такое мгновение, когда взгляд с предельной ясностью выражает состояние души. Так и Лидия на него смотрела. Многое ее глаза хотели сказать: и признательность, самая искренняя, сияла в них, и радость горячая за участие к ее дочери, и спросить его о чем-то хотели эти глаза. Спросить, чтобы поверить. Но Алексей не обернулся и не увидел их вовремя. А Лидия, овладев собой, сказала те самые слова, без которых не могла его принять:
— Ой, да зачем же вы так на мою Наташку разорились, Алексей Павлович?
Горелов, по-прежнему не оборачиваясь, простовато ответил:
— Да что вы, Лидия Степановна. Я как вчера ее увидел, по сердцу жалость так и полоснула. Такая кроха и какую температуру терпит! Глазенки как у мученицы.
— А она вас с самого утра ожидает. Через каждые пять минут ко мне приставала: придет не придет дядя Алеша? Вот видишь, пришел. — Лидия помолчала и пальцами дотронулась до открытого выреза на груди, нервно потеребила светло-голубую тонкую материю. Потом эти пальцы замерли на полной белой шее, и она тугим от напряжения голосом задала вопрос, который, наверное, уже давно готовилась задать, ожидая подходящего момента: — И как это вы так быстро ее сердечко завоевали? — Она произнесла эту фразу, чтобы не сразу перейти к следующей, так трудно дававшейся в этом разговоре: — Вам, наверное, со своими ребятишками много приходится возиться?
— Как это со своими? — не сразу взял в толк Алексей и обернулся.
— Со своими детишками? — уточнила Лидия Степановна.
— Со своими? — рассмеялся он. — Да откуда же им взяться? У меня и невесты еще не было. Вырастет Наташка, тогда и подумаю.
— Вот как, — с плохо давшимся равнодушием откликнулась женщина и без улыбки сказала: — Что же это вы запоздали?
Радостно дрогнувший грудной голос выдал волнение. В длинном светло-голубом платье она казалась выше и стройнее. Алексей догадался, что все это — и лучшее платье, и белые туфли с яркими застежками, и золотая браслетка на руке — надето к его приходу. Волна смущения захлестнула его.
— Так ведь знаете… — протянул он робко, — век у нас атомно-реактивный. Кажется, только вчера родился, учился в школе, потом стал летчиком-истребителем, а теперь этот отряд. Одним словом, годы как в кино пролетели. И времени-то для личного не оставалось. И потом, любовь — это что-то такое, что не каждому и не сразу дается. А просто так… зачем это?
Лидия Степановна сбоку взглянула на своего гостя. В профиль лицо Алексея, загорелое и обветренное, казалось строже и старше, а морщинки в углах рта придавали ему даже выражение некоторой суровости. Но стоило ему лишь повернуться, и курносый нос, чуть припухлые губы, манера по-мальчишески щуриться мгновенно такое впечатление убивали. А озорные кудряшки на голове, те я совсем делали его юным. «Сколько же ему лет? — подумала Лидия. — Видать, совсем, совсем молод. На год-два меня старше, а быть может, и ровесники? Странный парень. Неужели так-таки никого и не любил? А впрочем, для чего бы ему было это скрывать?»
— Дядя Алеша, — окликнула его в эту минуту Наташа. — Ты мне сегодня еще раз про барбосика красного носика споешь? А то я маму попросила, а она не смогла. А дяди к нам не приходят…
— Ну что ты у меня разболталась? — прервала Лидия Степановна дочь и вся вспыхнула. Еще чудеснее стали ее синие глаза. Горелов, избегая их, посмотрел на алые мочки ее ушей и едва удержался от усмешки. «Ага, не все мне краснеть!» Значит, она в его отсутствие пела по просьбе Наташки эту дурашливую песенку. Чужие мужчины не ходят в дом. И какой же, должно быть, светлый человек она!
— Спою, Наташа, — весело согласился Горелов и потянулся за старенькой игрушечной флейтой.
— А ты, непоседа, температурку пока смерь, — обратилась к дочери Лидия Степановна. Ею вдруг овладела потребность двигаться. Она дала дочери термометр, очистила апельсин, потом вышла в гостиную, чем-то там весело загремела. Горелов отложил флейту.
— Сегодня что-то у меня не получается «барбосик», Наташа!
— Ты, наверное, устал?
Он чувствовал странное, никогда не пробуждавшееся, доброе чувство к этой девочке. Горелов понимал, что она к нему потянулась оттого, что давно уже не испытывала мужской ласки, и этой ласки так не хватало в ее маленькой жизни. Девочка внимательно посмотрела на примолкшего гостя.
— Дядя Алексей, а летать страшно?
«Значит, у Лидии муж не был летчиком», — машинально отметил Алексей.
— Летать? — переспросил он. — Ах, ты о реактивных самолетах! Да нет, девочка, если хорошо знаешь машину и здоров, так не страшно.
— А вы хорошо знаете машину?
— Да, наверное… — запнулся Горелов
— И с вами никаких-никаких приключений не случалось?
— Со мною? — пожал он плечами. — Да нет, отчего же. Все-таки случались.
— Ну расскажи хотя бы одно, — вновь переходя доверительно на «ты», попросила Наташа. — Про самое маленькое-маленькое.
Он никогда не считал себя тщеславным человеком. Но сейчас ему очень захотелось рассказать о себе этой сломленной жаром девочке. Ведь, черт побери, были же, в конце концов, и в его жизни переделки, при воспоминании о которых спина вздрагивала от мурашек. Почему же он не имеет права о них рассказывать? Чем он, на самом деле, хуже своих товарищей, умеющих в часы досуга импровизировать байки из аэродромной жизни? И он стал рассказывать Наташе, как уже несколько лет назад вылетел на перехват воздушной цели в сырую пасмурную погоду, и когда возвращался на свой аэродром, то на огромной высоте обнаружил первые признаки пожара. Он поймал себя на мысли, что говорит намеренно громко, явно рассчитывая, чтобы его услыхала хлопотавшая по хозяйству в другой комнате Лидия Степановна. И от этого самопризнания он не ощутил неловкости.
