Аркадий Гердов - Рутинное пришествие
— Гипноз, — изобличил аггела литератор. — Жара и гипноз.
— А как же плоды? — спросила высокая худая дама со шрамом на щеке.
— С собой принес в заплечном мешке. Скоро яблочный спас.
— Яблоки? Вы видели в продаже такие яблоки?
— Сколько угодно. Крымский ранет.
— Чушь! Вы говорите чушь, сударь. Никакие это не яблоки. Возможно, это и не фрукты вовсе. Девчонка все выдумала, и это синтетический продукт из клетчатки, патоки и ароматизаторов. — Дама ухватила девочку за плечо. — Ведь выдумала? Да? Сознайся.
Девочка вывернулась и повертела пальцем у виска.
— Чокнутая, что ли? Зачем мне?
— Мало ли, — неопределенно сказала дама со шрамом. — А потом винный фонтан учудил, — сказала девочка.
— Высокий? — зачем-то спросил спившийся литератор.
— Может, простая вода? Гейзер внезапный? Бывает, — сказал не старый еще однорукий бомж Славик.
— Ага, вода Как же. Отец этой водой надрался, как хрюшка. Пока был трезвый, говорил, что рислинг, — сказала девочка.
— Гипноз, — неуверенно повторил литератор. — Или иллюзионист. КИО.
Однорукий бомж мечтательно улыбнулся.
— Фонтан рислинга? Трюк? Пусть повторит на бис.
Аггел подошел к собравшимся, интеллигентно, прикрыв рот рукой, зевнул и сел верхом на мятую молочную флягу. Все почему-то тоже зевнули и уставились на него. Аггел оглядел аборигенов свалки.
— В одном поселке городского типа жили два мытаря. И вот однажды…
— Один, — перебил аггела проснувшийся Фома Кузьмич. — Думай, что говоришь. Это курей и коз у него было некуда девать, а мытарь был один.
— Мытарь? — удивился бомж. — Это кто же такой?
— Комиссар налоговой полиции, — пояснил литератор.
Звонко ударившись ногой о жестяную флягу, аггел встал и ушел в наступившую ночь.
Утром ни свет ни заря аггел разбудил девочку и попросил научить его буквам. Девочка громко в голос зевнула.
— Букварь нужен.
— Вот. — Он показал заляпанную изодранную книжицу с интеллигентным малышом на обложке.
Выучив буквы, аггел прочел недельной давности «Комсомольскую правду», растерзанный томик «Тысячи и одной ночи», глянцевый журнал «Кое-что кое о ком» и снова задумался о суетности мира. В обед к нему подошли три дамы. Две помоложе и дама со шрамом на щеке пригласили его к столу.
— На первое сегодня солянка с каперсами, на второе голубцы. Закуска и десерт по выбору, — сказала дама со шрамом.
Обед был сервирован в стороне от духовитых развалов на длинном столе. Когда все расселись, аггел оглядел сидящих, благословил трапезу и начал:
— Дошло до меня, что в одном поселке городского типа жили Киркоров и Магомаев, — произнес он и посмотрел на Фому Кузьмича.
Фома Кузьмич положил ложку на стол, нахмурился и уставился на аггела.
— И вот однажды, — осторожно сказал аггел, глядя на Фому Кузьмича.
— В разных, — сказал Фома Кузьмич.
— Что в разных? — тоскливо спросил аггел и укоризненно
— Думай, что говоришь. В разных местах эти мужики живут. Один у себя, другой у себя. И, говорят, терпеть друг друга не могут. Так что уж извини, — с издевкой произнес Фома Кузьмич.
— В разных, — подтвердила Мадонна. — Уж я-то знаю. У Филиппа дача на Рублевке, а у Магомаева где-то рядом с Баку.
— Вот, говорят, вы винцо из земли умеете, — сладким голосом сказал однорукий бомж Славик. — Как-то не очень верится.
Аггел встал, выломал ножку из своего стула, выбил ею фонтан кагора рядом со столом и удалился.
А к вечеру к ним приехали на грязном козелке с мигалкой сержант Никодим Петрович и простой мент Федя. Никодим Петрович был сиз лицом и свирепо маялся похмельем. Федя, наоборот, был худ, лупоглаз и затянут в новенький камуфляж. Старуха Извергиль изобразила тихую радость «Наконец-то!», пригласила их в дом и брякнула на стол бутылку хорошей водки. Никодим Петрович опрокинул стакан, дрогнул телом и спросил: «Как дела?» Федя выпил, ничего не спросил и стал смотреть по сторонам.
— Как бы матросик у тебя объявился, — сказал Никодим Петрович, нюхая эклер с марципаном. — Народ смущает. Тут еще или ушел?
— Вот уж не знаю, товарищ лейтенант, — проворковала старуха, — народ тут вольный, гулящий. Нешто за всеми уследишь? Про морячка не ведаю.
— Как это не ведаешь? Сигнал был! — веско произнес сержант, выливая остатки водки в стакан. — Федя, разберись!
Федя молча откозырял и исчез. Никодим Петрович посмотрел ему вслед и прошептал оперным басом:
— Партию контрабанды взяли. Через твою свалку пропущу. Как бы сожгу бесследно на твоем полигоне. Поняла?
— Так точно, товарищ капитан, — отрапортовала старуха Извергиль.
Никодим Петрович успел изрядно откушать семужки и уже перешел к заливной осетрине, когда Федя привел аггела. У аггела был фингал под глазом, и он удивленно озирался по сторонам. Федю мотало в разные стороны, смотрел он в потолок, в руке у него мотался ствол, и он старался держать аггела на мушке.
Никодим Петрович проглотил рыбу, встал, выдернул у Феди оружие, арбузным кулаком двинул ему в зубы, спросил удивленно:
— Ты чего?
Федя вытянулся в шатающуюся струнку, пробормотал:
— Кагор… море разливанное… фонтан…
— Что? Какой фонтан? Почему рукоприкладство? — Оказывал… не желал…
— Кругом!!! — рявкнул сержант. Брысь в машину!
Федя, руки по швам, шагнул в закрытую дверь, распахнул ее лбом, исчез.
Старуха, сидя за столом, напряженно вгляделась в аггела, спросила:
— Есть хочешь, мил-человек? Садись за стол. Аггел посмотрел на старуху, потом на сержанта.
— Не положено.
— Да ты взгляни на стол, матросик. Осетринка заливная с хреном. Где еще доведется?
Аггел потрогал рукой вздувшийся фингал.
— Не положено.
— Не положено, конечно, — согласился Никодим Петрович. — Но я разрешаю. Можешь врезать стакан.
— Не положено.
— Так, — произнес Никодим Петрович с некоторой досадой. — А как тебя звать, матросик? Документ можешь предъявить? Болтают о тебе разное.
— Не матрос я, а пастух, ежели вникнуть, — неопределенно сказал аггел, поглаживая фингал. — Потомственный пастух.
— Так, — произнес Никодим Петрович. — А документ есть? Аггел оглянулся и, не увидев Фомы Кузьмича, начал интимным завлекательным голосом:
— У одного мытаря в поселке городского типа было стадо послушных овец и одна заблудшая. И вот однажды… — Аггел оглянулся и посмотрел на дверь. — …И вот однажды, не досчитавшись ее в стаде, мытарь возроптал, взял посох, оставил стадо свое и пошел на поиски. И сколь велика была радость его, когда отыскал он заблудшую овцу среди козлищ алчущих. И возблагодарил он Господа за милость сию.
Аггел замолчал и проникновенно посмотрел в заплывшие глаза сержанта.
— Так, — произнес Никодим Петрович и понюхал эклер с марципаном. — Стало быть, документа у тебя нет.
— Я вижу, что ты скверно понял меня, добрый человек. И причиной этого является похмельный синдром и иные заботы. Болит голова?
Никодим Петрович дернулся, случайно откусил эклер, брезгливо выплюнул его, растоптал и злобно взглянул на старуху.
— Голова? Чья голова? Моя голова? — Он шевельнул головой и почувствовал, как тяжелые булыжники переместились в ней и ткнулись в виски.
— Болит? — участливо спросил аггел.
— Побаливает, — сознался сержант.
Аггел возложил длань на пылающий лоб Никодима Петровича.
— А теперь?
Сержант тряхнул головой, еще раз тряхнул и удивленно ухмыльнулся.
— Прошла! Ловко! Ведь надо же! В один момент без всякого рассола. Так и запишем: терапевт. Но документик какой-никакой все же нужен. Паспорт или, скажем, книжка; трудовая из поликлиники.
— Трудовая книжка? — Аггел поправил торбу, одернул тельник, таинственно улыбнулся и начал: — Дошло до меня, что однажды в поселке городского типа случился пожар, и все мытари начали спасать золото, жен, скот и иное имущество. Но один из них пал ниц и взмолился Господу. И Всевышний ниспослал на поселок дождь и погасил пожар.
Никодим Петрович осторожно встряхнул головой, глубоко втянул в себя горячий, как в парилке, воздух, выдохнул облако перегара и занюхал его огрызком эклера.
— Ладно, терапевт. Ступай отсюда. Иди куда знаешь. Свободен.
— Стой! — вдруг сказала старуха. — А про какие иные заботы ты сейчас помянул, мил-человек?
Аггел светло улыбнулся. — Да это я так, к слову. Добрый человек осмысливал всуе, как ему половчее имущество присвоить, за которое подать властям не уплачена. — Аггел небрежно махнул рукой и повернулся к двери. — Дело житейское.
— Стоять! — тихо приказал сержант и выхватил ствол. — У тебя тут погреб есть? — спросил он старуху Извергиль.
— Там с прошлого раза консервы и колбасные изделия.
— Поместится. Колбасу своим скормишь.
