Саймон Кларк - Кровавая купель
Джек Атен очень смеялся бы. Иногда мне кажется, что я выкидываю наполовину кретинские штуки, только чтобы повеселить его призрак.
— Чист, как слеза. — Я потрепал машину по крылу.
— Ну, ты же не думаешь, что он такой дурак, чтобы повторить то же самое.
— А почему бы и нет, Стив? У него воображения — как у гусеницы. Если он узнал хороший прием, он его будет повторять ad nauseum.
— Ад — что?
— Пока нас не вытошнит, Стив.
— А сейчас у нее вид вполне ничего. — Стив провел пальцами по краске. — Без царапин.
— Видел бы ты ее вчера. Спущенные шины — и он всю ее вымазал говном. Краску, стекла, фары — все.
— Вот сволочь!
— Присохло, как бетон. И еще я тебе знаешь что скажу?
Стив поднял брови.
— Это было не собачье говно.
— То есть…
— То есть это был Слэттер в чистом виде. Я целый день не мог забыть эту вонь.
— И что теперь?
— Теперь пойдем в дом и решим, как мы ему отплатим.
* * *— Привет, Стив! Как твой папа? Мой папа поднялся и сел на диване, стряхивая крошки пирога со свитера.
— Спасибо, хорошо, — ответил Стив. — Он на эти выходные везет на юг груз камней.
— Так что мне придется посидеть со Стивом, — сказал я. — Чтобы он не боялся один в большом и темном доме.
Мы все весело рассмеялись.
У Стива мама с папой развелись несколько лет назад. По выходным, когда отец уезжал работать, наша банда собиралась в доме у Стива и веселилась. Потом стали появляться стайки девчонок, и вечеринки стали не просто веселыми — электрическими.
Я рассказал папе про убийство. Он ужаснулся, как я и ожидал. И все тряс головой, не в силах поверить. Такие вещи не случаются в маленьком городке вроде Донкастера.
Он посмотрел на часы:
— Я так понял, что вы, ребята, пришли нарушить мой заслуженный отдых. — Он полез под диван и достал оттуда еще одну банку пива. Улыбнулся, показав щель в верхних зубах, через которую он умел свистеть так громко, как я ни от кого не слышал. — Надеюсь, это не очередная мерзкая видеозапись?
— Да нет. Я прошлой ночью записал концерт, и мы думали его сегодня посмотреть… то есть если ты сейчас ничего смотреть не будешь…
— Опера старых лошадей? — Папа сделал большой глоток из банки. — Помню, смотрел я одну в тот вечер, когда сделал предложение твоей матери. Ладно, смотрите. Она не стала лучше с тех пор, как я ее видел первый раз. Да, ностальгия теперь уже не такая, как бывало раньше.
Он встал, и крошки дождем посыпались на ковер.
— Рисковый ты человек, — сказал я. — Мать озвереет полностью и окончательно, когда увидит этот бардак. Папа скорчил гримасу:
— А мне ничего не грозит. Я это на вас свалю.
Он прошелся по толстому ковру, который мама чистила каждый день с религиозной ревностностью, и поставил пустую банку на подоконник.
— Эй, Ник-Ник! — позвал мой пятнадцатилетний братец от дверей, размахивая портфелем. — Денежка есть?
— Нет, если собираешься потратить ее на глупости вроде словарей и учебников.
— Не. Роббо продает пару своих сидишников.
— Слава Богу. А то тебе давно уже пора начать тратить молодость впустую.
— Ты своего брата не слушай, — сказал папа. — Он кончит либо миллионером, либо…
— В ТЮРЬМЕ! — договорили мы хором старую поговорку Атенов.
— Есть у меня немного мелочи в жестянке. Не в той, что в виде гроба, а в той, что в виде голой женщины, — так что глаза закрой, когда будешь ее трясти. Джон отдал честь:
— Спасибо, Ник-Ник! Ты у нас герой. Образ моего брата, стоящего в двери со счастливо сияющими глазами, с широкой улыбкой на веснушчатом лице, застрял у меня мозгу навечно. Я в последний раз видел его живым.
Он побежал наверх, тяжело топая. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты, потом шаги прошли к столу возле кровати. Пауза.
Он считал деньги. Ни на пенни больше, чем нужно, он не взял бы. Потом шаги прозвучали к площадке и к его комнате. И все.
— Не надо бы тебе так разбрасываться заработанными, Ник, — покачал головой папа, улыбнувшись и показав дырку между зубами. — Мы ему выдаем карманные.
— Знаю, но он их тратит на ерунду вроде учебников по истории.
Папа взял из буфета молоток и шутливо ткнул им в мою сторону.
— Я узнаю, сколько Джон за них заплатил, и в понедельник верну тебе деньги. Ладно, смотрите концерт, у меня наверху есть работа.
Помахивая молотком, он вышел из комнаты. Я принялся искать кассету в ящике. Как всегда, я не позаботился наклеить на нее этикетку, и пришлось пять минут ругаться и запускать не те, пока нашлась та, которую я искал.
Пока я с ними возился, вошла мама с подносом, где был нарезанный пирог и чай — часть субботнего ритуала. В своем тренировочном, с черными короткими волосами, она выглядела на десять лет моложе, чем была. Через минуту она уже рассмешила Стива, ведя с ним беседу.
— Я все говорю Нику, что он должен найти себе приличную работу в офисе, вроде твоей, Стив.
— Мне кажется, ему нравится, что он делает, миссис Атен.
— Джуди.
— Извините… Джуди. Ему за столом не усидеть.
— Надеюсь только, что полиция никогда не будет следить за его грузовиком. Про мистера Каровски ходит столько слухов, что хватило бы утопить линкор.
Папа наверху начал свою ежедневную работу. Стук. Стук. Стук. Будто забивал гвозди в кирпичную стену.
А мама весело болтала, перекрывая шум и подкладывая еще куски пирога Стиву, который никогда не умел сказать «нет».
— Нашел! — сказал я, видя, как по экрану понеслись розовые лучи лазеров.
— Ладно, я вас оставляю. У меня все равно еще вагон глажки. Если вам что-нибудь будет надо, я в кухне.
Она вышла, что-то про себя напевая.
Когда я встал, то заметил пустую банку, которую оставил папа. Слава Богу, мама ее не видела, а то отца ждала бы хорошая головомойка. Я смял банку и отправил ее в ведро.
Стук молотка наверху прекратился. И вдруг что-то показалось мне странным. Никогда, никогда за те семнадцать лет, что я живу на этой планете, не видел я, чтобы папа пил пиво днем.
— Кажется, отличный концерт, Ник.
Так и было. Я сел смотреть и начисто забыл про банку из-под пива.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Жизнь — гадство
Стив нас выставил рано.
Согласитесь сами, что 8.30 — негуманно рано для воскресного утра. Его отец возвращался где-то в полдень, так что ему еще предстояло прибрать дом, чтобы не казалось, будто в дверь вломился полный автобус поддатых ребят. Что, в общем, соответствовало действительности.
Девушки, на появление которых мы надеялись, не пришли. Так что мы просто сильнее накачались и стали в шутку кидать друг друга через мебель.
Мы трое перепрыгнули через заднюю стену сада Стива и рванули по полям прямиком, оставив его делать с домом, что может, и в тринадцатый раз повторять:
— Мой старик меня убьет, когда приедет!
Солнце уже пригревало шею, и мы брели по пустым лугам. Во рту будто жаба сдохла от водянки, и ее похоронили под языком.
Когда мы дошли до города, остальные свернули каждый к себе, оставив меня пахать последнюю милю по густой траве. Мысли, которые мне удавалось собрать вместе, в основном вертелись насчет того, как лучше насолить Тагу Слэттеру.
Я никого не видел, ничего не слышал. В такое воскресное весеннее утро девять десятых населения нежатся в постели.
Я перелез через заднюю изгородь нашего сада, распугав взлетевших размытым облачком птиц. На пути к входной двери я посмотрел на свой пикап. Пока чистый. Слэттер пока не решил повторить.
Папиной машины на дорожке не было. Ничего в этом необычного тоже не было. Иногда он по воскресеньям ездил в город за газетами. Мама, наверное, еще в кровати. Субботними вечерами она смотрела у себя в спальне старые фильмы ужасов почти до утра — и потом спала до ленча.
— ПРИВЕТ, НАРОДЫ! Я ВЕРНУЛСЯ! Это был мой обычный приветственный клич, который действовал всем на нервы, как наждак.
Но обычного «Заткнись, дан людям поспать!» не послышалось. В это утро они спали как убитые. Я пошел на кухню.
— Эй, кони!
Я повторил это снова, отодвигая кучу накрошенного хлеба на край стола и зацепив перевернутую масленку.
Если это папа такое устроил, то он затеял опасную игру. Мама взбесится. Да и он вроде в нормальном состоянии такого не делает.
Если подумать, я вообще НИКОГДА такого не видел. Он съедает свои кукурузные хлопья, потом моет тарелку и ставит ее в буфет. Единственный другой подозреваемый — это…
— Джон! Ты уже покойник! Быстрее все это прибери, пока мама не увидела!
Тишина. Боже ты мой… может быть, под личиной любящего домашние задания и дисциплину пятнадцатилетнего мальчика все-таки скрывался бунтовщик.
Через пять минут я бросил в раковину пустую тарелку и, все еще дожевывая хороший глоток хлопьев, поднялся наверх.
