Нил Шустерман - Непереплетенные - книга сэмплов
— Поторопись, Кунал! Я что, должен тебя ждать? Грузовик уже прибыл.
— Да, доктор. Иду, сэр.
Кунал терпеть не может, когда доктор заставляет его тащиться к въездным воротам. Хозяин считает, что проявляет доброту к своему слуге, позволяя ему выбираться за пределы Зелёной Усадьбы, чтобы посмотреть на прибытие грузов. Но Кунал предпочёл бы не высовываться из Усадьбы. Эти долгие «прогулки» не дают ему ничего, кроме боли в щиколотках.
Грузовик останавливается на грязном пятачке между лазаретом и Восточной очистной. Раньше на этом месте была опиумная ферма, пока органы расплётов не стали более прибыльными, чем героин. Впрочем, здесь не используется слово «расплёт». Бирманский вариант — «htwat», то есть «урожай». Таковы для них все беглецы. В сложенных из шлакобетона зданиях, которые использовались для очистки опиума, поставлены внутренние перегородки, и в образовавшихся клетках сидят регулярно поступающие расплёты.
Доктор наблюдает за каждой доставкой через бинокль, держась на расстоянии. Кунал ему нужен, чтобы нести бинокль, поскольку, прибор, видимо, слишком тяжёл для докторской шеи.
Кругом понаставлены охранники. Демонстрация силы для подростков, слишком испуганных, слабых и измождённых, чтобы дать отпор, даже если бы они и попытались. Да-Зей предпочитает чрезмерность. Поэтому дорогу к лагерю преграждает еще трое ворот. Это коробка в коробке в коробке.
Походит мужчина в бирманском военном камуфляже. Сонтхи. Впечатляющая персона. Кунал убеждён, что Сонтхи был членом какой-то из многочисленных хунт, заполучивших власть над страной на свои «законные» пятнадцать минут. Если рассматривать этот лагерь как фабрику, то Сонтхи здесь исполнительный директор.
— Товар сегодня разный, — говорит Сонтхи доктору. — Много интересных глаз.
— Изменённые инъекциями?
— Натуральные, — отвечает Сонтхи.
— Тем лучше.
Примерно дюжину подростков выволакивают в грязь и ведут как стадо овец в лазарет. Кунал задумывается: что знают вновь прибывшие об этом месте? Много ли им рассказали о том, что с ними здесь сделают? Знают ли он, что их отслоят? Лучше бы нет. По крайней мере, их кончина будет безболезненной — уж этого они наверняка не ожидают. В конце концов, тут была опиумная ферма, недостатка в морфине нет. Кунал больше переживает за тех, кто не будет расплетён. Но об этом он никогда не осмелится сказать вслух.
Доктор опускает бинокль и отдаёт его слуге.
— Разве их не должно быть больше?
Сонтхи неловко поводит плечами и бросает взгляд на Кунала. Но тот смотрит в сторону, боясь встретиться глазами с этим человеком или хоть как-то привлечь к себе его внимание.
— Завтра ожидается ещё один грузовик, — говорит Сонтхи, и доктор вздыхает.
— Возвращайся, Кунал. Я тут закончу через час. Приготовь мне ванну. И, пожалуйста, следи за своей осанкой.
— Да, доктор.
Держа в руке бинокль, Кунал движется к Зелёной Усадьбе, стараясь держать осанку и не обращать внимания на боль в лодыжках.
3 Колтон
Он ждёт. Один, в маленькой комнатушке, слишком испуганный, чтобы пошевельнуться. Свет пробивается лишь через щели в деревянных стенах. Из мебели только старый диагностический стол и стул. Наконец входит человек со стетоскопом на шее, но в обычной, не докторской одежде.
— Привет, Колтон! — говорит он. — Я доктор Раотданакосин. Знаю, труднопроизносимо. Лаосские имена длинны, их никто не использует дважды. Зови меня просто доктор Роден.
Вообще-то Колтону никак не хотелось бы его называть.
— Это вы меня расплетёте?
Доктор Роден смеется.
— Нет-нет, я присматриваю за твоим здоровьем, вот и все. Когда придёт время, дело сделают другие. Пожалуйста, скажи: а-а-а.
Он проводит стандартный осмотр, что кажется до странного нормальным в таких печальных обстоятельствах. Роден ведёт себя как обычный терапевт. От этого Колтону становится еще хуже — напоминает о чем-то заурядном посреди ночного кошмара. И есть ещё что-то в посетителе… трудноопределимое. Да, он доктор, но ощущение такое, словно он актёр, играющий роль. Наверняка его должность более значительна, чем простой лагерный врач.
— Далековато ты забрался, — замечает Роден, осматривая уши Колтона. — И только для того, чтобы тебя схватили. Печально, правда?
— Когда? — спрашивает Колтон. — Скоро они… это сделают?
— У Да-Зей собственное расписание, — отвечает Роден. — Кто знает?
Закончив, он делает шаг назад и выдаёт общее заключение:
— Здоров. Ты не так давно в бегах, верно?
Колтон колеблется. Если он кивнёт, его расплетут быстрее? Он не знает, поэтому решает не отвечать вообще.
— Неужели меня действительно отслоят? — спрашивает он, хотя знает ответ и знает, как жалко звучит вопрос.
Роден оценивающе, немного дольше необходимого оглядывает пленника. «Он смотрит не на меня, — понимает Колтон. — Он смотрит на мои органы, сквозь меня. И видит долларовые купюры».
— Уничтожение мозга — официальная политика Да-Зей, — отвечает Роден. — Но есть альтернативы отслоению. — Он поворачивается, чтобы уйти, и добавляет: — А также есть альтернативы расплетению.
• • •Колтона отводят в здание из шлакобетона и бросают в комнату с земляным полом, где обитают четыре других расплёта. Три парня и девушка, которую, возможно, схватили потому, что в темноте приняли за мальчика, но не стали заморачиваться и исправлять ошибку. «Какой несчастный вид у этих ребят, краше в гроб кладут», — думает Колтон. Вся обстановка комнаты: пять соломенных циновок, древний ламповый телевизор, скорее всего, не работающий, и довоенный дисковый плеер. Устаревшая техника, которую оставили здесь словно специально, чтобы поддразнить пленников.
— Сдаётся мне, весёлая была поездочка, приятель, — начинает разговор мускулистый австралиец лет семнадцати. Парень, похоже, из тех, кто третирует слабых, наверняка лупил очкариков-отличников, прежде чем подался в бега.
Колтон пытается хоть что-то сказать, но его все еще трясёт.
— А ты у нас молчун, да? — продолжает гроза лузеров. — Я Дженсон. Добро пожаловать в Волшебное Королевство.
Видимо, так они называют это место. Дженсон объясняет, что изначально это была шутка какого-то расплёта, но название подхватили и охранники, и оно прижилось. Этот заготовительный лагерь — один из семи, принадлежащих Да-Зей, — ближе остальных к тайской границе, примерно в полумиле от неё.
Дженсон показывает на двух тайцев. Один, маленький и хрупкий, забился в угол и едва сдерживает рыдания. Второй, чуть покрепче, выглядит полной противоположностью первого — сидит в позе лотоса с бесстрастным выражением лица.
— Гэмон у нас плакса, — объясняет Дженсон. — По-моему, не говорит по-английски. Второго звать Кемо. Этот и не пискнет. Он хотел уйти в буддистский монастырь, но его продали Да-Зей, чтобы оплатить долги отца-игрока. А Гэмона продали, чтобы оплатить свадьбу его брата.
Дженсон пинает «плаксу» — не больно, только чтобы продемонстрировать власть, и рявкает:
— Кончай ныть!
Всхлипы Гэмона переходят в хныканье.
— Он все время так выпендривается, когда приводят новичка, — продолжает Дженсон. — Будто хочет доказать, что он самый разнесчастный расплёт на свете.
Потом самозваный главарь внимательно осматривает Колтона.
— От тебя ведь не будет проблем, а? Достали уже проблемные расплеты.
— Ты здесь, похоже, давно, — замечает Колтон.
Собеседник слегка сдаёт обороты.
— Да уж, когда гостишь у Да-Зей, три недели кажутся вечностью.
Что до девушки, то имени своего она не называет и на приветствие Колтона отвечает ругательствами. По словам Дженсона, она русская и считает себя политзаключённой.
— Говорит, что она «pravda», то есть русский хлопатель, и убила семьдесят членов Да-Зей.
— Так и есть! — настаивает девушка. — Убью, если скажешь, что нет.
Кажется, она не в себе. В конце концов, хлопатель уже давно бы взорвался. Но Колтон понимает, что эти фантазии помогают ей прожить ещё один день. В каком-то смысле она не врёт — потому что сама верит в свою выдумку. И верит, что русское правительство заплатит за её освобождение и её экстрадируют. «Правде» не больше четырнадцати лет.
История Дженсона такая же, как у Колтона, только без девушки. Он сел в неправильный тук-тук, который привёз его к серому зданию. Дженсон раньше слышал про этот дом от других беглых расплётов и бросился бежать, как только понял, где оказался, но его транкировали. Он признаёт, что виной всему его собственная неосторожность, но за всё то время, что он в бегах, с ним ничего плохого не случилось, и он совсем расслабился. Думал, что после принятия в Штатах Параграфа-17 он в безопасности. Однако в Азии свои порядки.
