Морис Дантек - Вавилонские младенцы
С ноября, в ожидании Дейтонских соглашений,[6] Тороп вернулся в Сараево и поселился прямо у подножия горы Игман, в Храснице, предместье, которое на протяжении всей войны как пуповина связывало столицу боснийского государства с небольшой подконтрольной ему территорией.
Первое, что потрясло Торопа, когда он вылез из громоздкого «мерседеса», было чувство дежавю и одновременно ощущение нереальности происходящего. Ему достаточно быстро удалось разобрать на составляющие то, от чего без видимой причины пересохло в горле. Храсница оказалась чем-то вроде Ля Курнёв или любого другого парижского пригорода, унаследовавшего те же старые принципы градостроительства и архитектуры.
Окна стали первым, что привлекло его внимание. Они были тщательно закрыты кусками автомобильных покрышек и кусками полиэтилена, натянутыми в квадратных проемах. Стены зданий испытали на себе действие всех видов оружия, находившегося в распоряжении стран — участниц Организации Варшавского договора[7] и близких к ней государств. Выбоины от выстрелов и залпов орудий разрушали стены, как язвы венерической болезни, поразившей город. Крыши были вскрыты, как животы, попавшие под нож сумасшедшего хирурга.
В каком-то смысле эта картина символизировала Европу двадцать первого века. Здесь было прекрасно показано ее будущее — поп-искусство разрушения во всей его полноте, современная городская инфраструктура, разрушенная войной. Ле Корбюзье, исправленный Сталиным и его «катюшами».
Конечно, с 1991 года Тороп повидал немало разоренных городов, но чаще всего это были небольшие населенные пункты, представлявшие собой образцы традиционной балканской архитектуры. От Дубровника до Вуковара, от Зеницы до Доньи-Вакуфа — руины мечетей и церквей. Да, он насмотрелся этого вдоволь. Осенью 1992 года, когда он сражался в Сараеве, обстрелу подверглась старая, историческая часть города. Та же самая картина ждала его, когда он проходил через Мостар, возвращаясь после наступления на Бихач. Но здесь, в Храснице, не было музеев, исторически ценных мостов или библиотек, достойных спасения. Одним словом, никаких символов, которые торговцы идеями стали бы защищать. На месте Храсницы вполне могли оказаться Иври-сюр-Сен, Монтрёй, Ля-Гарен-Коломб. Невзрачные частные дома, разграбленные торговые центры, многоквартирные здания из бетонных панелей. Бернар-Анри Леви[8] здесь не ночевал.
Стемнело и сильно похолодало. Зима в Сараеве наступает быстро. Тороп стоял на небольшой пустынной площади, заваленной мусором, обломками самых разных вещей и тысячами маленьких желтых гильз от патронов калибра 7,62 мм. Они сверкали как диковинные самородки, рассыпанные повсюду чьей-то щедрой рукой. Улицы, сады и площади также были усеяны гильзами от патронов для АК-47. Они хрустели под ногами, валялись на лестничных клетках.
Повсюду стояли грузовики. Тридцативосьмитонные машины были похожи на зафрахтованный гуманитарной организацией «мерседес», который только что подвез Торопа сюда. Он молча глядел на безмолвную и неподвижную карусель, которая с рассветом снова начнет вращаться, благодаря тысяче двигателей мощностью в триста пятьдесят лошадиных сил каждый, и станет обдавать все вокруг вонючим дымом. Вереницы машин растянутся на километры до самых блокпостов СООНО,[9] контролирующих въезд в центральные кварталы города.
На площади стоял какой-то жалкий торговец, его палатка — единственное пятно света в окрестностях. Ток для лампочки вырабатывал бензиновый электрогенератор на основании, смонтированном из каменных блоков, шумевший неподалеку. В Сараеве снова появилось электричество, но ток в первую очередь подавался в центр города и на стратегически важные объекты.
Три-четыре парня неопределенного возраста, одетые в гражданские и военные шмотки, болтали с торговцем, заказывая пиво и кебаб.
Тороп был голоден. У него имелись двадцать одна немецкая марка и пригоршня хорватских кун — целое состояние, которое он не обменял бы на полуприцеп боснийских динаров.
Он заказал кебаб с сосиской из баранины и непонятную жидкость, которую местные жители называли пивом, потом спросил, где можно снять комнату. Имевшихся у него денег хватило бы примерно на месяц. По акценту торговец догадался, что перед ним иностранец, однако благодаря нашивке 108-й бригады на форменной куртке Торопа сразу все понял. Парень явно уже сталкивался с подобными знаками отличия.
Продавец поднял руку и на ломаном английском сказал «One minute, I'm back».[10] Он вышел из палатки, попросил Измета, парня в комбинезоне и белой с синим куртке из гуманитарной помощи, присмотреть за товаром и растворился в темноте, удалившись в сторону длинного и приземистого многоквартирного дома, стоявшего рядом с площадью, за пустынным торговым центром. Стены этого темного, угрюмо молчащего здания были в выбоинах от снарядов и пуль.
Не прошло и двух минут, как торговец вернулся в компании нескольких подростков, один из них вышел вперед и назвался Кемалем Хасановичем. Он сказал, что может сдать комнату в квартире, принадлежащей его семье.
Тороп посмотрел на мальчика — двенадцать или тринадцать лет, житель Сараева. С ним вполне можно заключить сделку, он уже считается взрослым. Договорились о цене — пять немецких марок в месяц. Да, мальчишка сделал ему подарок, но взамен тоже кое-что получил: Тороп заметил, как у мальчишки загорелись глаза при виде эмблемы боснийского спецназа, и подумал, что, если он ею пожертвует, это поможет сделке состояться. Мальчишка наверняка подумал то же самое.
Хасановичи оказались типичной для Сараева семьей. Мать, Ирина, была сербкой, родившейся в этом городе. Отец — здоровенный детина с внушительными черными усами — мусульманином из Зворника. Они жили на седьмом этаже, в квартире, напоминавшей рекламные ролики пятидесятых годов, за исключением нескольких деталей. Кемаль и новый жилец разулись в прихожей, а когда Тороп проходил мимо ванной комнаты, он заметил, что умывальник и ванна до краев наполнены водой.
В коридоре, который соединял комнаты и заканчивался гостиной, стояли ряды канистр и пластиковых бутылок. Они также были полны под завязку. Жители Сараево по несколько часов в день могли пользоваться электричеством, но у них почти не было водопроводной воды.
Войдя в квартиру, Кемаль первым делом повернул кран, чтобы проверить, не появилась ли вода. Не появилась. Мальчик снял кроссовки «Адидас», полученные в качестве гуманитарной помощи. В квартире было темно, только в гостиной горело несколько свечей. Электричество иногда отключали в начале вечера, особенно в предместьях и в те дни, когда энергии не хватало историческому центру города, например парижским интеллектуалам, остановившимся в отеле «Холидей Инн» отдохнуть или поспорить о современном театре.
Кемаль познакомил Торопа с родителями и родственницей со стороны отца — девушкой, которая подверглась жестоким издевательствам четников[11] и страдала от приступов эпилепсии. Тороп знал, что склады Хорватии и Боснии ломятся от медикаментов. Лекарств тут на душу населения было больше, чем вина во Франции, но все смотрели сквозь пальцы на спекулянтов, и таблетка аспирина стоила дороже патрона для автомата Калашникова.
Тороп провел первый вечер вместе с Хасановичами за распитием сливянки. Отец семейства служил в боснийской армии, как почти все здешние мужчины. Каждый день он отправлялся на пост возле горы Игман, а вечером возвращался домой. Он ставил свой АК-47 к стене у входа в гостиную, словно это был зонтик. Что ж, эта работа ничем не хуже других, подумал Тороп. К тому же тут ее навалом.
Вот почему Тороп не стал скрывать, кто он и чем занимается. Сидя за бутылкой сливянки, хозяин и гость обменивались фронтовыми воспоминаниями. Тороп произнес несколько магических названий: Брчко, Купрес, Доньи-Вакуф, Яйце, Бихач. После этого Хасановичи предложили ему жить и питаться у них бесплатно, но он вежливо отказался и сказал, что будет платить три немецкие марки в месяц. Сделку тут же обмыли второй бутылкой сливянки. Падая на постель, Тороп зафиксировал в памяти последнее, что увидел в тот день, — разрезанные автомобильные покрышки, которыми было заложено окно в его комнате, и знакомый силуэт АК-47. Автомат, прислоненный к противоположной стене, слегка подрагивал, как будто был частью миража.
Первые два-три дня Тороп слонялся по городу, однако в его измученном мозгу очень быстро начался некий процесс.
Ему страстно захотелось увидеть штабные карты. Он хотел понять стратегические замыслы, которые воплощались в жизнь, пока он бегал под пулями.
С помощью знакомых из редакции «Лильян» — газеты боснийских вооруженных сил — Торопу удалось обзавестись полным набором карт, иллюстрировавших движение фронтов на разных направлениях неделя за неделей. Он проводил в своей комнате дни и ночи напролет, изучая карты, наполняя память вереницей движущихся графических изображений, внезапными колебаниями линий, пробуксовкой армий на месте и возникновением прорех в обороне. Это было похоже на столкновение сложных организмов, абстрактный мультфильм, который Тороп отчаянно пытался увязать с собственным фронтовым опытом.
