Вероника Рот - Дивергент
— Ну, будь по-твоему, — говорит она.
Корзины исчезают. Я слышу скрип двери и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это. И вижу: собака с поднятым носом стоит в нескольких метрах от меня. Она пригибается к земле и ползет в мою сторону, обнажив свои белые клыки. Из глубины ее горла раздается рычание, и я понимаю, что сыр сейчас пришелся бы кстати. Ну, или нож. Но сейчас уже поздно.
Я раздумываю над тем, чтобы бежать, но собака, скорее всего, быстрее меня. Но и оставаться я не могу. Мой разум загнан в тупик. Я должна принять решение. Если я смогу перепрыгнуть через один из столов и использовать его как щит… Нет, я не слишком высокая для прыжков через стол, и недостаточно сильная, чтобы опрокинуть его.
Собака рычит, и я почти чувствую, как этот звук вибрирует в моей голове.
В учебнике по биологии говорилось, что собаки могут учуять страх из-за особого секрета, выделяемого железами человека в состоянии принуждения, схожего с тем, что появляется у их добычи. Запах страха заставляет их нападать. Собака уже близко, когтями она царапает пол.
Я не могу бежать. Я не могу сражаться. Вместо этого я могу лишь вдыхать неприятный запах из собачьей пасти и стараться не думать, что она только что съела. В ее глазах ни капли света, лишь черный блеск.
Что еще я знаю о собаках? Не стоит смотреть им в глаза. Это признак агрессии. Я вспоминаю, что просила отца о собаке, когда была помладше, но сейчас, уставившись на землю перед ее лапами, не могу вспомнить, почему. Все еще рыча, она приближается. Если пялиться в ее глаза — это признак агрессии, то что же является признаком подчинения?
Мои вдохи громкие, но ровные. Я опускаюсь на колени. Стоять перед собакой на коленях на уровне ее зубов — последняя вещь, которую я хотела бы сейчас делать, но это лучшая идея, которая пришла мне в голову. Я растягиваю ноги и опираюсь на локти. Собака приближается все ближе и ближе, до тех пор, пока я не чувствую ее теплое дыхание на своем лице. Мои руки трясутся.
Она лает мне в ухо, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
Что-то грубое и влажное касается моей щеки. Собака прекращает рычать, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть на нее снова, она пыхтит. Она лизнула меня в лицо. Я хмурюсь и сажусь на корточки. Собака опирается лапами на мои колени и облизывает подбородок. Меня передергивает, я стираю слюни со своей кожи и смеюсь.
— Ты не такой уж и страшный зверь, правда?
Я медленно поднимаюсь, чтобы не пугать ее, но кажется, что передо мной уже другое животное, нежели несколько секунд назад. Я осторожно протягиваю свою руку, так что могу отдернуть ее в нужный момент, если понадобится. Собака подталкивает руку головой. Я внезапно радуюсь, что не выбрала нож.
Я моргаю, а когда открываю глаза, вижу девочку в белом платье на другом конце комнаты. Она протягивает обе руки и визжит:
— Щеночек!
Когда она бежит к собаке в мою сторону, я открываю рот чтобы предупредить ее, но уже слишком поздно. Собака оборачивается. Вместо того чтобы ворчать, она лает и рычит, ее мышцы становятся напряженными, как проволока. Подготовка к нападением. Я не думаю, а просто прыгаю на нее сверху, обхватив руками ее толстую шею.
Моя голова ударяется о землю. Собака исчезла, также как и маленькая девочка. Вместо этого я нахожусь одна в тестовой комнате, на этот раз пустой. Я оборачиваюсь кругом, но не вижу себя ни в одном из зеркал. Я толкаю дверь и выхожу в холл, который оказывается вовсе не холлом, а автобусом, в котором заняты все места.
Я стою в проходе, держась за поручень. Рядом со мной сидит мужчина с газетой. Я не могу разглядеть его лица за газетой, но зато вижу его руки. Они покрыты шрамами, словно после ожогов, и сжимают бумагу, будто он хочет смять ее.
— Ты знаешь этого парня? — спрашивает он. Он указывает на изображение на первой странице газеты.
Заголовок гласит: «Жестокий Убийца наконец-то задержан!»
Я смотрю на слово «убийца». Много времени прошло, с тех пор как я видела его в последний раз, но даже его вид внушает мне страх.
На фотографии под заголовком изображен молодой человек с обыкновенным лицом и бородой. Мне кажется, я его знаю, но вспомнить, кто он, не могу. И в то же время я чувствую, что не стоит говорить об этом мужчине.
— Ну? — Я слышу в его голосе раздражение. — Знаешь?
Плохая идея, нет ОЧЕНЬ плохая идея. Мое сердце бьется молотом в груди, и я сцепляю руки в замок, чтобы они не тряслись и не выдали меня. Если я скажу ему, что знаю парня из статьи, со мной произойдет что-то ужасное. Но я могу убедить его, что не знаю. Я могу прочистить горло и пожать плечами, но это будет похоже на ложь.
Я прочищаю горло.
— Знаешь? — повторяет он.
Я пожимаю плечами.
— Ну?
Меня пробирает дрожь. Мой страх иррационален; это всего лишь тест, все это не по-настоящему.
— Нет, — говорю я обыденным тоном. — Даже не подозреваю, кто это.
Он встает, и я, наконец, вижу его лицо. На нем темные очки, и его рот искривлен в оскал. Его щека испещрена шрамами, также как и руки. Он подносит свое лицо близко к моему. Его дыхание отдает запахом сигарет. Не по-настоящему, напоминаю себе я. Не по-настоящему.
— Ты лжешь, — говорит он. — Ты лжешь!
— Нет.
— Я вижу это по твоим глазам.
Я выпрямляюсь.
— Вы не можете.
— Если ты его знаешь, — говорит он на тон ниже, — то сможешь меня спасти. Ты можешь меня спасти!
Я сужаю глаза.
— Ну, — говорю я, стискивая зубы. — Я не знаю.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я ощущаю потные ладони и укол совести в груди. Я лежу в кресле в зеркальной комнате. Я наклоняю голову и вижу Тори позади себя. Ее губы плотно сжаты, в то время как она убирает электроды с наших голов. Я жду, что она скажет что-нибудь по поводу теста: что все закончено, или что я сдала его хорошо, хотя, как я могу плохо пройти тест на вроде этого? Но она не произносит ни слова, лишь отсоединяет провода от моего лба.
Я выпрямляюсь и вытираю ладони о штаны. Должно быть, я сделала что-то не так, несмотря на то, что все это произошло только у меня в голове. Может, лицо Тори такое странное, потому что она не знает, как сказать мне, какой ужасный я человек? Хотела бы я, чтобы ее лицо перестало быть таким.
— Это, — говорит она, — было недоразумением. Извини, я сейчас вернусь.
Недоразумением?
Я поджимаю колени к груди и утыкаюсь в них лицом. Хочется расплакаться, слезы могли бы принести чувство облегчения, но у меня ничего не выходит. Как можно провалить тест, к которому готовиться не разрешено?
Проходит какое-то время, и я начинаю нервничать. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, как только на них появляется пот… ну, или, может быть, я делаю это, только чтобы успокоиться. Что, если они скажут мне, что я не подхожу ни одной фракции? Я вынуждена буду жить на улице как афракционер. Я не смогу. Жить вне фракций — это не просто существовать в бедности и дискомфорте, это быть в разладе с обществом, быть отделенным от самой важной вещи в жизни — общины.
Моя мама рассказывала мне однажды, что мы не способны выжить в одиночку, и даже если бы могли, то не захотели бы этого. Без фракций у нас нет ни целей, ни причин, чтобы жить.
Я трясу головой. Не могу об этом думать. Я должна оставаться спокойной.
Наконец открывается дверь и внутрь заходит Тори. Я стискиваю подлокотники кресла.
— Прости, должна тебя огорчить, — говорит Тори. Она стоит у моих ног, держа руки карманах. И выглядит бледной и напряженной. — Беатрис, твой результат неокончателен, — продолжает она. — Обычно, каждый этап моделирования исключает одну или несколько фракций, но в твоем случае были отброшены только две.
Я уставилась на нее.
— Две? — спрашиваю я. У меня начинает сосать под ложечкой, и становится трудно говорить.
— Если бы ты подсознательно испытала отвращение к ножу и выбрала бы сыр, моделирование привело бы тебя к другому исходу, который подтвердил бы твою принадлежность к Дружелюбным. Этого не произошло, вот почему Дружба отпала. — Тори почесывает заднюю часть шеи. — Как правило, моделирование развивается в линейном порядке, оставляя только одну фракцию, посредством исключения остальных. Выбор, который ты сделала, исключает даже Искренность, следующую возможность, поэтому я была вынуждена «переместить» тебя в автобус. — И здесь твоя настойчивая ложь исключила Искренность. — Она слегка улыбается. — Не переживай по этому поводу. — Только Искренние могут говорить правду в подобных ситуациях.
Один из узлов в моей груди ослабевает. Может быть, я не такой ужасный человек.
— Я считаю, что это не совсем так. Люди, которые говорят правду, Искренние… и Отреченные, — говорит она. — Вот, в чем проблема.
У меня отвисает челюсть.
— С одной стороны, ты бросилась на собаку и не позволила ей напасть на девочку, что является признаком Отречения… но, с другой стороны, когда человек сказал тебе, что правда спасет его, ты все равно отказалась сообщить ее. — Что не соответствует принципам данной фракции, — замечает она. — Ты не сбежала от собаки и не выбрала нож, что предполагает Бесстрашие. — Она прочищает горло и продолжает: — Твой умный подход к собаке указывает на сильное соответствие Эрудитам. Я понятия не имею, что делать с твоей нерешительностью на первом этапе, но…
