Георгий Марчик - Трудный Роман
– Давай, Костик, подобьем наш бюджет, – говорит она озабоченно.
Они начинают вместе подсчитывать и пересчитывать. Что и говорить… Их бюджет как короткое одеяло: или ноги, или плечи остаются открытыми.
– Ничего, сынок. Начнешь работать, тогда мы заживем получше.
– Точно, мама. И первым делом купим тебе новое пальто.
– Долго же, сынок, мне ходить в старом, – улыбается мать.
– Что ты, мама?! Через полгода пойду работать. А учиться буду на вечернем!..
– А может, начнешь зарабатывать, так и женишься сразу? Тогда уж не до матери будет… – говорит она шутливо.
Ее беспокоит, что Костя, как видно, не проявляет интереса к девочкам. Ну, решительно никакого. Она пробует вызвать его на откровенный разговор. Но Костя не хочет. Он избегает – нет, не то слово, а как-то смущается обсуждать с матерью эту тему.
– Может, и невесту себе уже присмотрел? – высказывает мать предположение. – А что? С виду ты уже форменный жених.
– Да ну тебя, мама! Вечно ты выдумываешь! – возмущается Костя. – Пойми: некогда мне девчонками заниматься. Сама знаешь, как занят.
– А эта, рыженькая такая? Славная девушка… – Взгляд у матери совершенно невинный, но это-то ее и выдает.
– Да мало ли у меня в классе товарищей, – досадует Костя. – Кончай, мама. Какая еще рыженькая?.. Все мы рыженькие…
И вот первый раз в жизни Косте выдали заработанные во время производственной практики па заводе семнадцать рублей.
Игорь Чугунов предложил сброситься на подарок учителю астрономии.
– Братцы, у него юбилей – пятидесятилетие. Сознательные мы или не сознательные? – провозгласил он. – Предупреждаю: взносы добровольные. Гоните кто сколько может.
Костя отсчитал от тоненькой пачечки три рубля.
К Чугунову подошел Роман, протянул все полученные им деньги:
– Держи. Я в них не нуждаюсь. Честное слово.
Чугунов оглядел его с ног до головы, помедлил, взял деньги, прищелкнул языком, подбросил на ладони и, ни слова не говоря, приобщил к остальным. Присутствовавшие при этом ребята отвели взгляды. Роман круто повернулся и отошел.
Костя долго размышлял, как истратить первую в жизни получку. Пустить ее сразу в расход и заявиться домой с подарками для матери и разными вкусными яствами? С мечтой о транзисторе он распрощался до лучших времен. А может быть, купить туфли? Сколько эти ни трет ваксой, трещины все равно видны. Да и фасон, что ни говори, староват. В театре ему все время хотелось как-нибудь спрятать ноги. На заводе или в школе туфли еще ничего, но вот в театре…
Он пришел, когда мать была уже дома. Она готовила на кухне обед.
– Мама, – сказал Костя сдавленным голосом.
– Что, сынок?
– Мама, а я вот деньги принес.
– Какие деньги, Костенька? Откуда?
– Да вот заработал… Получил первую зарплату.
Он протянул тоненькую пачечку матери, она взяла не сразу, а тревожно посмотрела на него. Он покраснел:
– Ну бери, чего же ты не берешь? Честно заработал. На заводе. Первая получка.
Она взяла деньги в пригоршню двумя руками. И не двигалась. Взгляд ее стал застывшим, неподвижным. Плечи как-то ссутулились.
– Ты чего, мама? Честное слово, сам заработал…
– Я не о том, Костя…
Она положила деньги на стол и долго молчала. Только стали вздрагивать узкие плечи. И Костя молчал. Когда мать вспоминала отца, он ни о чем не спрашивал ее и не утешал. Он был уже достаточно взрослый и понимал, что ничем не может утешить мать. Поэтому лучше переждать.
А мать все-таки купила ему на эти деньги туфли. Удивительный она человек – ведь он ни разу даже не заикнулся о своем желании.
Послание двенадцатое. Табаков – Синицыной.
«Привет Вам, синьорина!
Поздравляю. Теперь мне все понятно. То-то же, на лабораторных занятиях по химии я что-то спросил тебя, а ты даже ухом не повела – задумалась. Ты была далеко. Там, где резвятся амуры и купидоны, позванивая золочеными стрелами.
Я понял, мы с тобой совсем не знаем друг друга. Вернее, знаем только одну какую-то грань. Обыкновенную. А главная, сокровенная, остается за семью печатями.
Ты спрашиваешь, что такое любовь? Пожалуйста. Красивое украшение на новогодней елке.
Или роковая страсть? Звездные «чуйства»? А может быть, попросту собачьи эмоции?
Нет, я, конечно, не прав. Любовь – это высшая награда. И ты торопишься получить ее из рук судьбы. А ведь ее надо заслужить. А ты еще ничего не успела сделать.
Женя, а если всерьез: я не верю, что ты любишь кого-то. Не могу в это поверить. Даже допустить эту мысль.
Неужели ты уходишь от нас в какой-то другой, таинственный мир? Из которого нет обратного пути? Очевидно, ты ошибаешься. Как и я каждый день ошибаюсь в себе. Постоянно удивляюсь: неужели это я такой?
Если бы ты только знала, сколько во мне нерешительности. Проклятая черта… Сам понимаю: один смелый поступок способен выразить больше, чем самые смелые откровения…
Ты спрашиваешь, что такое любовь? Какой облик у этого мифического существа? Какие глаза? Как у Марианны? Большие, темные, чуткие. Или как у тебя, словно море под ярким солнцем? Какой расчетный алгоритм этой задачи? И какая современная вычислительная машина может решить ее? А никакая, даже самая сложная. И никакие перфокарты или магнитные ленты не выдадут тебе желаемого результата. Вот так.
Только ты сама, своим умом и сердцем можешь найти искомое. Соединить необъятное в один неведомый фокус – любовь. Никто тебе не объяснит, какая она и почему мы должны проходить в поиске истины весь мучительный путь человечества, открывать для себя все заново. Может быть, в этом и заключается счастье?
Да, наверное, так и полагается. Если хочешь по-настоящему узнать, что такое полет, – лети сам…
А вот я никак не могу объять умом весь этот мир, вместить его целиком таким, какой он есть, в самого себя. Все во мне путается, противоречит одно другому. То, что казалось решенным вчера, сегодня оказывается загадкой; то, что вчера было прозрачно-чистым и ясным, сегодня как стекло под дождем. Мир меняется? Или я? Или мир и я одновременно? И я никак не могу найти общий, единый для нас ритм. И моя жизнь становится порой до боли несовместимой, не пригнанной к нему. Долго ли так будет продолжаться? Говорят, переходный возраст. Чудное определение. А что же тогда непереходное, вечное?
Твое воображение занимает любовь.
Способны ли мы на такое же сильное и красивое чувство, как Ромео и Джульетта? Но мы не такие, какими были они. И мы не такие, и мир другой…
И на пути любви встали тысячи новых, иных испытаний. В какую же пропасть ты бросаешься вниз головой?
Я не отговариваю, не останавливаю, но предупреждаю. Не торопись с выводами. Не спеши. Не обманись. Ты требовательна, и при ошибке расплата будет жестокой.
Видишь, я даже не спросил, кто он…
Я понимаю – любить может только достойный, и достоин любви тоже достойный. И да здравствует современная Джульетта и ее Ромео!
К. Табаков».
Костя стоял на углу неподалеку от ее дома, зная, что Женя должна пройти мимо, и тогда они пойдут в школу вместе. Ему было отвратительно собственное малодушие, и все-таки он пришел на этот угол, где была булочная, откуда всегда так вкусно пахнет теплым мягким хлебом и поджаристой хлебной корочкой, и теперь делал вид, что наблюдает за работой снегоочистительной машины. Но Женя появилась не одна, а с Катей. Они жили в одном доме. Женя то сшибала сумкой сосульки с подоконников, то била белыми сапожками по снежным комьям, которые попадались на пути. Глаза ее задорно блестели, а щеки раскраснелись. Но вот сумка вырвалась из руки, и она тут же скомандовала:
– Костя!
Костя, не мешкая, бросился за сумкой.
– Я возведу тебя в ранг моего рыцаря, – пообещала Женя.
Костя не мог понять, почему Женя оставила без внимания его последнее послание. И если бы не он сам вручал его ей в собственные руки, он усомнился бы: да читала ли она его вообще?
Оказывается, он возлагал на это послание кое-какие надежды.
Никогда до сих пор уроки не тянулись так долго. На последней перемене он подошел к Жене и дрогнувшим голосом спросил, видела ли она новый фильм и не хочет ли посмотреть. Кое-кто из десятиклассников был поблизости. И Костя спиной чувствовал (или ему только казалось?) любопытные взгляды ребят. Но Женя, нимало не смущаясь, как будто речь шла о самом обычном, бросила:
– Встретимся в пять па углу, у булочной. Роман тоже пойдет?
– Да, наверное, – пролепетал Костя и отошел в сторону.
– Свиданьица назначаем? Гусарим? – подмигнул сочувственно Юра Черникин. – А у мамы разрешения спросил?
