Наталья Лебедева - Племенной скот
– А ты будто не знаешь, – Чмыхало нахмурилась.
– Так, выходит, это я виноват? – Сердце Ивана противно и тоскливо заныло.
– Выходит, ты. Кто же еще? – И Чмыхало отодвинула его, освобождая себе дорогу. – Пройти дай. Меня больные ждут.
Иван выгнал всех, а сам остался сидеть у Василисиной постели, сжимая ее иссохшую от жара руку. Он выпаивал ее оставленным Чмыхало отваром, а сам все смотрел в выходившее на запад окно и мучительно ждал, когда солнце опустится за горизонт. Наконец диск его стал красным, коснулся верхушки тына, и небо заиграло множеством оттенков, сквозь которые то там, то здесь проглядывала давешняя яркая голубизна. Потом небо позеленело и, наконец, начало темнеть.
Зажглись в вышине яркие звезды, лай собак, прежде не различимый в общем шуме, стал эхом разноситься по окрестным полям. Ночные сторожа достали свои колотушки и принялись обходить город, пугая воров.
Иван прислушивался к редким отчетливым звукам ночи, а более всего – к дыханию Василисы. Порой оно становилось бесшумным и еле слышным, и тогда он, пугаясь, подносил руку к ее губам и ловил ладонью сухой горячий выдох. Иногда же, напротив, она начинала хрипеть, словно ей не хватало воздуха, и тогда Иван хватался за отвар, трясущейся рукой наливал его в ложку, подносил к Василисиным губам, приподнимал ее голову свободной рукой, стараясь, чтобы отвар не стекал по подбородку, а весь попадал в рот. Этот набор мелких, суетливых движений успокаивал его, как будто он и вправду делал для нее что-то важное и значимое.
Наконец какой-то незнакомый шум послышался во дворе, и тут же кто-то осторожно постучал в окно. Иван открыл и увидел странную женщину с молодым лицом и седыми волосами. Та деловито заглянула в комнату, убедилась, что Василиса находится внутри, и, не говоря ни слова, распахнула створки окна как можно шире и втолкнула через него настоящую ведьминскую ступу.
Иван оцепенело молчал.
– Окно закрой и ставни закрой, – проговорила ведьма. Она подсела к Василисе и поставила возле нее на постели черную коробочку, от которой тянулись темные гибкие нити, каких Иван прежде не видел. Спустя секунду нити эти впились в Василисины руки на сгибах, как впиваются в жертву жала насекомых.
Иван глядел на это со страхом и омерзением, однако, боясь за жизнь невесты и помня слова Чмыхало, приказал себе молчать и ждать.
Коробочка то пищала комаром, то жужжала пчелой, то ревела, как медведка, но очень тихо. Ведьма сидела рядом и ничего не делала, выводя Ивана из терпения. Он все порывался ринуться к Василисе, но натыкался на взгляд, холодный и острый, будто пика исполнительного стражника.
Впрочем, через некоторое время он заметил, что лихорадочный румянец его невесты меркнет и что оживают ее руки. Потом Василиса начала кашлять: сначала тихо, потом громче. И вот, когда выдох получился особенно мучительным и резким, она очнулась: открыла глаза, с трудом разлепила пересохшие губы, посмотрела вокруг мутным, бессмысленным взглядом и словно бы не узнала Ивана.
– Коня давай, – ведьма обернулась к царевичу. – Чего стоишь? Иди, говорю, седлай коня да подведи к крыльцу.
– Зачем? – не понимая, спросил он.
– Увозить ее надо.
– Не надо… – В Ивановом голосе звучала мольба.
– Тогда умрет, – отрезала ведьма. – И коня выбирай какого похуже: не верну, слышишь? Некогда мне будет.
Иван хотел возразить, но не посмел. Спотыкаясь и спеша, бросился он в конюшню. Здесь тускло горел под закопченной балкой масляный фонарь; как только Иван вошел, из сена, наваленного в пустующем стойле, выпростался сонный конюх. Увидев царевича, он испуганно кивнул и снова забился в угол.
Иван осмотрелся, размышляя, какую же лошадь выбрать. Стойл в конюшне было четырнадцать. Два из них пустовали, три были заняты старичками, бывшими любимчиками царя, в почете доживавшими свой век, в остальных стояли молодые кони.
Сначала Иван направился к старичкам, подумав, что отец приказать-то приказал оставить их в конюшне, но сам лично не навещает, так что и пропажи не заметит. Но потом он вспомнил, как тяжело, спотыкаясь, едва переставляя ноги, плетутся старички на прогулке, и представил, как, с трудом цепляясь за седло и раскачиваясь из стороны в сторону, поедет на такой лошади обессилевшая Василиса.
Огладив седую морду дремлющего Вихря, Иван пошел дальше. Он миновал своего любимчика Бурку – слишком горячего и норовистого, миновал Недотрогу, способную на подлость, миновал и других коней, а остановился у Красавицы, любимой матушкой. Красавица была покорной, сильной, ласковой и очень осторожно носила на себе грузную неповоротливую царицу. Матушка любила ее и страшно переживала, когда однажды лошадь занемогла: пока Красавицу лечили, царица все причитала: мол, некому будет возить ее, а кобылка, мол, такова, что, нагрузи на нее сумки с хрусталем да стеклом, довезет не разбивши.
Ничтоже сумняшеся Иван вывел лошадь из стойла и начал седлать…
…А когда Василиса выехала за ворота и стражник закрыл за ней тяжелую дверь, заново заложив ее окованным брусом, когда погас, затерялся среди звезд красный огонек ведьминой ступы, и Иван остался один – город вокруг показался ему непрочным и ненастоящим, словно декорация в вертепе: ткни пальцем, и осыпется позолота, и появится на крашеном небосводе уродливая дыра, и скособочится, завалится казавшийся крепким бревенчатый дом.
Сердце Ивана болело. Он думал о Василисе, о сожженной шкурке, о страшной болезни и ненадежном исцелении, и при каждом вдохе от горла по груди растекалась жгучая, почти нежная и невыносимая в своей нежности боль.
2. Игоша
Не всегда она была лягушкой, и шкурку носила не всегда. Еще в начале весны ей казалось, что мир у ее ног, и нет человека счастливее. Тогда, в апреле, Василиса шла по московской улице, и в лицо ей бил теплый влажный ветер. Яркое солнце светило в глаза, кожу пощипывало от прилипающего загара. Василиса улыбалась, шла медленно, нога за ногу, и с любопытством разглядывала каждую витрину: такое, почти детское, было у нее настроение.
Плохое началось с волчьего оскала, с мудрой и не злобной, но отчего-то настораживающей морды. Волк стоял в витрине магазина «Сафари» рядом с поразительной красоты златогривым вороным конем и уменьшенной копией трехголового змея. «Полный спектр моделей, разнообразие функций, индивидуальный подход к каждому клиенту», – гласила реклама.
Василиса подошла поближе и принялась читать табличку, белевшую между лапой волка и копытом коня.
Транспорт-гид
для верховой езды
в ассортименте.
Стандартные функции:
скорость до 500 км/ч,
встроенный диагност-парамедик,
система связи,
система предупреждения опасности,
автоматическое оружие,
вместительное багажное отделение.
Модель отличается повышенной
прочностью и надежностью.
Дополнительные функции…
Василисе пришлось поднять голову: продавец магазина, прежде скучавший, заметил ее и, кажется, узнал. Он принялся призывно махать рукой, приглашая зайти, но она жестом отказалась и, наклонив голову, принялась дочитывать:
Дополнительные функции:
голосовое управление,
усовершенствованный интеллект,
подробная карта местности,
более 100 видов автоморока.
Гид владеет разговорной речью,
знает местные обычаи,
историю и законы аборигенов.
Продавец все не унимался. Увидев, что клиентка не уходит, он залез в витрину и принялся нажимать кнопки на волчьем загривке. Василиса не обратила на это внимания: она вздрогнула лишь тогда, когда волк поднял голову и посмотрел на нее заинтересованно и грустно. Столько тоски и боли было в этом искусственном взгляде, что Василиса невольно отпрянула от витрины.
– Заходите! – крикнул продавец, и толстое стекло пропустило слабый отзвук слова.
– Меня ждут, – одними губами ответила Василиса.
Ее и правда ждали. Юлька, школьная еще подруга, скучала за столиком крохотного кафе. Кофе в ее чашке почти уже не осталось.
– Давно ждешь? Прости, – сказала Василиса, садясь напротив. – Привет.
– Привет, – ответила Юлька. – Ничего. Где была?
– Смотрела сафари-гидов. Очень красивые.
Юлька поморщилась и отвела глаза.
– Ты что? – спросила, удивившись, Васка.
– Красивые, конечно, – Юлька вздохнула. – Только вот зачем они? Неужели ты думаешь, что их сделали для обычных прогулок?
– Нет, почему? – Василиса искренно удивилась. – Можно гулять, можно охотиться, исследовать, узнавать новое, смотреть мир…
– А еще воровать детей.
– Да ты что, кому это надо? Это же варварство какое-то!
– Ага… – Юлька издевательски кивнула.
– Нет, Юль, ты перегибаешь. Никто не ворует. Случаи воровства единичны. К тому же они осуждаются.
