Алекс Адамс - Еще жива
Когда подходит наша очередь, Дженни еще крепче сжимает мою ладонь. Пальцы из розовых превращаются в белые.
– Я не могу смотреть, – говорит она каждый раз и каждый раз впивается немигающим взглядом в список, пока не удостоверяется, что Марка в нем нет.
Я скольжу пальцем по листу сверху вниз, чуть задерживаясь на каждой фамилии, похожей на Марка. Мы ищем Ньюджент. Марк Д. Ньюджент. Дохожу до фамилий на букву «Н» и пробегаю их, не встретив фамилии Марка.
Дженни стискивает мою руку.
– Его здесь нет. Его здесь нет. Проверь еще раз.
Но я уже двигаюсь дальше, опускаюсь вниз списка, опускаюсь, опускаюсь, пока не натыкаюсь на букву «Р». Рамирез, Риттиман, Робертс. Роуза нет.
– Его нет в списке, Джен.
– Проверь еще раз.
Позади нас нетерпеливо покашливают. Я снова пробегаю глазами фамилии на «Н».
– С Марком все в порядке.
Улыбка омолаживает лицо Дженни лет на пять.
– С Марком все в порядке.
Никто из нас не говорит сегодня.
После этого мы совершаем наш вновь установившийся ритуал. Мы заказываем себе кофе в близлежащем кафе на углу улицы, от которого наши пути расходятся в разные стороны.
– Кого ты ищешь в списках? – спрашивает Дженни.
Мои руки напряжены, и я осознаю, что сжимаю чашку слишком крепко. Чашка горячая, кофе еще горяче́е, и тепло просачивается сквозь мою кожу. Я дрожу. Я поднимаю глаза к темнеющему небу. В октябре не должно быть так холодно.
Затем я опускаю глаза на Дженни. По ее взгляду можно догадаться, что она знает о моей попытке что-то скрыть от нее. И это действительно так.
– Никого.
– Да ладно тебе.
– Просто друг.
Но он даже им не является, хотя я чувствую, что так было. Пустота в моем сердце или, может, в душе достаточно велика, чтобы вместить городской автобус.
– Мне знаком этот взгляд.
Я молчу.
– Такой и у меня, когда я узнаю́, что с Марком все в порядке. Но лишь до следующего дня. Я могу расслабиться и снова почувствовать надежду. Поэтому я люблю после этого пить кофе, мой день по-настоящему начинается только тогда. С завтрашнего утра ожидание смерти продолжится.
Я пытаюсь заговорить, но Дженни меня перебивает:
– Это ожидание смерти, Зои, и мы обе это знаем.
Иметь сестру – это все равно что смотреть в зеркало.
Глава 11
Наблюдать за Лизой – это то же самое, что смотреть в зеркало Алисы. Все в ней не вполне такое, как должно быть. С каждым днем зыбкая почва ускользает у нее из-под ног все больше и больше, погружая ее сущность в сумрак еще на один дюйм. Когда она обращает к морю лицо, на нем играет легкая улыбка, которая тут же исчезает, если кто-нибудь к ней приближается.
Она проводит ночи без сна на корме, ноги в первой балетной позиции, руки легко покоятся на планшире. Ее волосы жирной массой прилипли к коже головы как результат нехватки шампуня и многих недель, проведенных под дождем. Ее позвоночник отчетливо выделяется, словно самостоятельное существо, – я так и представляю, как он взмахнет хвостом независимо от ее телодвижений. Длительная диета, состоящая из консервов и духа святого, удалила мясо с наших костей, оставив только необходимый для выживания минимум. Каждый раз, глядя на свое отражение в зеркальных раздвижных дверях корабля, я с трудом верю, что это я. Эта оборванная особа с ногами-палками не может быть мною. В своем воображении я по-прежнему кровь с молоком, с телом, которое может лопнуть, если я съем третье по счету пирожное.
Мне нужно больше есть. Нам всем нужно. Война и эпидемия чересчур эффективно лечат ожирение.
– Эй, – зову я ее, сообщая о своем приближении. – Хочешь услышать что-нибудь необычное?
Она качает головой и продолжает «вглядываться» в то, что мы оставляем у себя за спиной.
– Впереди земля. Пока это только длинная тонкая полоска, но капитан говорит, что ее постепенное приближение – захватывающее зрелище.
Лиза скованно приседает.
– А что потом?
– Когда мы будем там?
– Что произойдет, когда мы будем там?
– Мне нужно пробираться на север.
– А я?
– Я же говорила, что ты можешь пойти со мной.
– А если я не захочу?
Я глубоко вздыхаю, обдумывая слова, которые собираюсь произнести. Если я придам им неправильное направление, что-то будет потеряно.
– Ты принадлежишь сама себе. Ты должна делать то, что хорошо для тебя.
– Да, это верно.
Сперва это только пятнышко в отдалении – остров Греция, но по мере наблюдения он разрастается и становится похожим на большой буй среди плещущихся волн. Строго говоря, Греция не остров, просто такое красивое определение пришлось кстати в одной из популярных песенок.
– Пелопоннес, южная часть, рукотворный остров, – сообщает мне капитан. – Сотню лет назад или больше прорезали канал сквозь сушу, чтобы могли проходить корабли, как…
Его усы дергаются, пока он, жуя, подыскивает нужные слова.
– Панамский канал?
Он щелкает пальцами.
– Точно, Панамский канал.
Он поднимает свою сухую руку.
– Там один уровень. Нет такого «так, так, так».
Говоря это, он изображает рукой ступени, символизирующие систему шлюзов, которой знаменит Панамский канал.
– Когда мы туда доберемся?
– Ах, – кашляет он, – всего через несколько часов.
Несколько часов. Мое сердце начинает биться учащенно.
ТогдаНовая секретарша в вестибюле исчезает через две недели после своего появления. Это место занимает ее копия.
– Доброе утро, чем-могу-быть-полезна? – бодро трещит она в телефонную трубку.
На ее руке кольцо с драгоценным камнем. У нее, должно быть, есть жених, и он, возможно, сейчас на войне.
Наверху, в уборной, собрались женщины, но обсуждают они не своих малышей.
– Вы слышали? Синтия умерла, – говорит одна из них, когда я вхожу.
Две недели назад она была жизнерадостна, а теперь ее нет. Я едва знала ее, но, тем не менее, мне потребовалось применить всю силу воли, чтобы держать себя в руках.
В этот же день в метро ко мне подходит человек. Ранее привычная давка теперь сократилась до небольшого количества пассажиров, умещающихся на боковых сиденьях, так что он бросается в глаза как пятно крови на белых брюках. Он втянулся в свой зеленый свитер, только кончики пальцев выглядывают из рукавов. У него крупная голова на тонкой шее, масса густых русых волос, которые уже давно не видели парикмахерских ножниц. Он такой тощий, что надетая через голову сумка кажется единственным, что притягивает его к земле.
– Можно… Могу я с вами поговорить? Считается вежливым спрашивать, поэтому я спрашиваю…
Я поворачиваюсь в его сторону, поднимаю на него глаза, пытаясь не раздражаться из-за того, что он нарушил мое беспокойное одиночество. Он продолжает говорить, не дожидаясь моего согласия, что одно это уже должно послужить сигналом, чтобы оборвать его, но он застал меня врасплох.
– Вы работаете в «Поуп Фармацевтикалз», верно? Конечно, вы там работаете. То есть, я хочу сказать, что знаю, что работаете. Я слежу за вами. Я не хотел увязываться за кем-то из научных сотрудников, от которых ничего не добьешься, по крайней мере на нормальном языке, который понимает большинство людей. Поэтому мне пришлось выбрать кого-нибудь другого, кого-то не столь важного, кто согласится поговорить со мной. Люди из обслуживающего персонала словоохотливы. Я видел их по телевизору. Все они хотят получить возможность высказаться. Поэтому я решил выбрать кого-то типа вас.
Я не обращаю внимания на оскорбление, потому что в этом парне есть что-то особенное.
– Вы журналист?
Его взгляд останавливается на моем левом ухе. Перепрыгивает на правое. Потом вниз, на руки. Затем куда-то поверх моей головы.
– Джесс Кларк. «Юнайтед Стейтс таймс». Раньше я вел блог в Интернете. Возможно, вы слышали обо мне.
Он ждет, пауза затягивается.
Я пытаюсь стряхнуть с себя весь этот сюрреализм.
– Нет, я ничего не слышала ни о вас, ни о «Юнайтед Стейтс таймс». Прошу прощения.
– Она только недавно возникла.
Парень полон наивного энтузиазма.
– Очень многие люди отправились на войну, поэтому не хватает квалифицированных журналистов, а газетчики остались. Они хотят сделать одну большую газету, которая донесет новости до всех, кто пока еще здесь. Так будет проще, говорят они. Я думаю, что тут тайный умысел. Правительство таким образом хочет контролировать новости. Но, поскольку они мне платят за мои репортажи, я впервые снял свое собственное жилье, так что деньги – это неплохо. Теперь учусь готовить. Сегодня утром я приготовил омлет в микроволновке. С зеленым перцем и беконом. По рецепту нужно было ветчину, но бекон мне нравится больше.
Он опять замолкает в ожидании, будто мы играем в шахматы и сейчас мой ход.
– Я тоже предпочитаю бекон.
Он расцветает в широкой улыбке и смотрит на поручень.
– Могу я присесть? Я понимаю, что должен дождаться, когда вы сами предложите, потому что так принято, но я не знаю, сколько придется ждать, пока вы предложите, а стоять в поезде спиной по ходу мне не очень нравится.
