Анджела Картер - Ночи в цирке
– Ну что, милый, сбежал с цирком? – проворчала она. Похоже, она уже не видела необходимости называть его «сэр».
Уолсер вздрагивал от ее прикосновений, сбивая шаль, в которую его завернули. Шаль была сшита из множества шерстяных лоскутков, и качество работы выдавало неумелую детскую руку – первое реальное отмеченное им доказательство существования выводка племянников и племянниц кокни, которых они постоянно вспоминали. Парик с него сняли, и волосы слиплись от пота.
– Тигр сильно ударил тебя один раз, после чего Принцесса открыла брандспойт, – сказала Лиззи. – Вш-ш-ш! Отбросила его водой, понимаешь? Чуть кишки твари не выпустила. Он отлетел, а потом ты набросил на него сеть.
В новой гримерке Феверс нашлось место для все тех же милых и знакомых вещей. Позолоченные часы со статуэткой Сатурна стояли ровно на двенадцати. Потрепанная афиша на стене. Дымящийся чайник на спиртовке. Лиззи налила ему еще чаю.
– Это даже не тигр! – сообщила Феверс. – Но тебе было не до того, чтобы заглядывать зверю под хвост, правда? Тигрица. Самка. Намного опаснее самца.
– Связался с тигрицей в течке! – воскликнула Лиззи. – Что на него нашло?
– Трахал бабу Обезьянника, вот так, – сухо ответила Феверс. Она с силой надавила на компресс, так что Уолсер застонал. – И не надо этого отрицать.
– Шустрик, – сказала Лиззи.
– Ей все равно кому давать. – сказала Феверс.
– Полагаю, – обратилась Лиззи к Уолсеру, – что ты хочешь остаться инкогнито.
– Мы – единственные, кто знает, – сказала Феверс тоном человека, обдумывающего шантаж.
– Черт, но что он замыслил? – спросила Лиззи Феверс, словно Уолсера не было.
– Уж я-то точно не знаю.
– Я хочу написать книгу, – проговорил он. – Книгу о цирке. О вас и о цирке, – добавил он, насколько мог примирительно.
– И, как часть замысла, поиметь жену Обезьянника, да?
Она внимательно осмотрела компресс, выплеснула воду из миски в ведро под умывальником и вытерла руки о свою гофрированную юбку, дав тем самым понять, что ее миссия завершена. И однако же, словно следуя некоему сценарию, предшествовавшему их разочарованию в нем, женщины продолжали обращаться с ним грубовато-сочувственно. Вскоре появился врач в сюртуке и перевязал Уолсеру раны. Феверс ему заплатила.
– Потом рассчитаешься, – сказала она тоном расщедрившейся проститутки.
Самка шимпанзе (с зеленой лентой) принесла аккуратно сложенную одежду, парик и кепку, и они помогли Уолсеру одеться, после чего отправили на Аллею клоунов. Феверс даже поспешно налепила ему на лицо белила, потому что правая рука у него очень болела и сделать это самому ему было не под силу. Уолсер чувствовал, что слишком низко пал в их глазах, и был рад уйти из гримерки.
Когда за ним закрылась дверь, Лиззи задумчиво спросила у Феверс:
– Интересно, как ему удается передавать свою писанину, минуя цензора?
Страдая от боли и болезненно сознавая, что «героизмом» своего экстравагантного поступка он, как и предсказывал Полковник, «строил из себя дурака», Уолсер, покачиваясь, миновал внутренний двор, где дети акробатов-канатоходцев, в теплых шарфах и варежках, весело раскачивались на опустевшей бельевой веревке Принцессы. Было уже темно. Из обезьяньего домика, усиливаемые ночным воздухом, слышались тупые удары: Обезьянник колотил свою жену, словно выбивал ковер.
4
Аллея клоунов, извечное родовое имя места проживания клоунов, в этом городе временно располагалась в прогнившем бревенчатом доходном доме, где влага сочилась по стенам, как роса, где царила гнетущая атмосфера тюрьмы или сумасшедшего дома; клоуны источали такое же искалеченное смирение, какое можно наблюдать у обитателей закрытых учреждений: добровольную и ужасающую неопределенность существования. В обеденное время белые лица, собиравшиеся за столом в клубах едкого пара от бабушкиной ухи, приобретали выражение строгой безжизненности посмертных масок, словно, в каком-то глубинном смысле, они не участвовали в трапезе, но оставляли ее пустым слепкам.
Особо примечателен во время такой внеманежной передышки был Великий Буффо, главный клоун, по праву сидящий не во главе, а в почетной середине стола, там, где Леонардо изобразил Христа, предоставив ему право исполнить священный обряд разламывания хлеба и раздачи его ученикам.
Великий Буффо, Буффо-ужасный, экзальтированный, отталкивающий, сногсшибательный Буффо с круглым белым лицом, дюймовой ширины румяными кругами вокруг глаз, четырехугольным, как галстук-бабочка, ртом; насмешник, каких мало, под шаловливым белым колпаком он носил парик, который не был похож на волосы. На самом деле это был мочевой пузырь. Подумать только! Он носит свои внутренности снаружи, к тому же самые непотребные, интимные; чтобы создать видимость своего облысения, он хранит мозг в органе, в котором у обычных людей хранится моча.
Буффо крупный – семи футов ростом и широк в плечах, поэтому очень смешон, когда перешагивает через мелкие предметы. Его габариты – еще не самое смешное в том, что он, такой огромный, не может справиться с элементарными навыками перемещения. Этот гигант – жертва объектов материального мира. Вещи – его враги. Они воюют с ним. Когда он открывает дверь, ручка остается у него в руке.
От испуга его черные от туши брови взлетают вверх, а челюсть отваливается, словно и те, и другая управляются разнополюсными магнитами. В невыразимом усердии, высовывая язык между желтыми, как могильная плита, зубами, он с утрированной тщательностью прилаживает дверную ручку на место. Отступает на шаг. Снова приближается к двери с комически неоправданной самоуверенностью. Крепко вцепляется в ручку: теперь-то он знает, что она закреплена как следует, – он сам это сделал, но…
При первом же звуке его шагов все разваливается. Он сам – сердцевина, которая не держится.
Конек Буффо – грубые шутки. Он обожает заживо сжигать клоунов-полицейских. В роли полоумного священника исполняет церемонию венчания, на которой подвергает всем мыслимым унижениям переодетого в женское платье Грика или Грока. У них есть знаменитый номер «Клоуны на Рождестве», в котором Буффо занимает за столом место Христа, держа в одной руке нож, а в другой – вилку, когда рождается нечто непонятно-недоделанное с петушиным гребнем на голове – птица. (Тщательно обыграны связки сосисок, которыми набиты штаны этой птицы.) Заготовка для гриля – такова концепция Буффо – вскакивает и пытается убежать…
Великий Буффо, Клоун Клоунов!
Он обожает «бородатые» анекдоты, падающие стулья, взрывающиеся пудинги; он говорит: «Прелесть клоунады в том, что в ней ничего не меняется».
В кульминации своего номера, когда все вокруг уже развалилось, как от взрыва гранаты, он совершает акт саморазрушения. Его лицо искажается самыми невероятными гримасами, словно он старается стряхнуть с себя белила, он начинает трястись: раз! еще раз! еще! – вываливаются зубы, еще – выскакивает нос, выпрыгивают глаза, и все остальное разлетается в разные стороны в конвульсивном припадке саморасчленения.
Буффо принимается все быстрее и быстрее вращаться вокруг своей оси.
И потом, когда уже кажется, что он вот-вот развалится на элементарные частицы, что он превратился в центрифугу, наводящая ужас барабанная дробь, сопровождающая это небывалое действо, стихает, и Буффо, содрогаясь, подпрыгивает и замертво падает на спину.
Тишина.
Прожектора постепенно гаснут.
Медленно, очень медленно и печально звучит похоронный марш из «Саула»[61] в исполнении Грика и Грока – клоунов-музыкантов – с барабаном-бочкой и флейтой-пикколо, с микроскопической скрипочкой и огромным треугольником, по которому пинают пяткой, – Грика и Грока – двух клоунов, скрывающих в себе целый оркестр. Номер называется «Похороны клоуна». Остальные клоуны выносят неимоверных размеров гроб, накрытый британским флагом. Они ставят его на опилки и начинают укладывать Буффо в гроб.
Но разве он в нем поместится? Конечно, нет! Руки и ноги у него не гнутся, и не будут, им не прикажешь! Никто не в силах подготовить к погребению эту ошибку природы, хотя она и мертва. Поццо или Бимбо бегут за топором, чтобы подогнать тело под размер гроба. Оказывается, топор резиновый.
После долгих и смешных перепалок, всеми правдами и неправдами клоуны ухитряются уложить Буффо в гроб и закрыть крышкой, которая тут же дергается и сваливается, потому что покойный Буффо не хочет лежать смирно. Клоуны пытаются взгромоздить гроб себе на плечи; им стоит огромного труда согласовать свои действия. Один падает на колени, но когда он встает, падает другой… Гроб в конце концов удается поднять, и клоуны направляются к выходу с манежа.
И в этот момент Буффо пробивает крышку гроба! Пробивает насквозь. С резким режущим треском оставляет на крышке из хлипкого дерева огромную рваную дыру в виде силуэта и… вот он появляется своей собственной черно-бело-красной персоной! «Гром и молния, вы что, думали, я умер?»
