Хольм Ван Зайчик - Дело Судьи Ди
– Что? – не поняла она.
– Ты тоже в первую очередь мусульманка, а уж потом – подданная Ордуси, моя жена и все прочее… да?
Она остановилась, и шаловливость мигом сошла с ее лица.
Несколько мгновений она не отвечала мужу, и похоже было, что она честно пытается прислушаться к себе, к сокровенной своей глубине. Когда она заговорила, голос ее звучал, как звучат молитвы.
– Сказано в суре “Хиджра”, аяте сорок шестом и сорок седьмом: “Входите туда в мире, доверчиво! Мы отнимем ту ненависть, какая была в сердцах их, там никакое страдание не коснется их, и они никогда не будут оттуда выведены”.
Богдан снова поправил очки.
– Читал Коран, но таких слов не помню… О чем это? Не об Ордуси же, Ордуси тогда еще и не было… Пророк сказал это о мужьях и женах?
– Пророк сказал это о рае.
– Тогда при чем…
– С тобой я в раю, – просто ответила Фирузе. – Даже огорчения и трудности, без которых нет жизни на земле, какие-то… райские, когда ты рядом. Они имеют смысл. Тебя не будет – смысла не будет. Вот все, что я знаю про нас.
У него перехватило горло от преклонения и нежности. Аккуратно, чтобы не потревожить уснувшую еще в повозке Ангелину, он наклонился и бережно коснулся губами губ жены.
– Идем, – сказал он потом. – Тут совсем рядом.
– Постой, – тихо молвила Фирузе. – Постой. Ты вот о чем подумай, муж мой…
– Да?
– А разве ты – не в первую очередь православный, а уж потом – ордусянин, отец, муж, срединный помощник? Разве не так?
Кровь бросилась Богдану в лицо.
– Просто за собой человек этого даже не замечает, – сказала Фирузе. – Это кажется таким естественным… Потому что на этом стоит все остальное. Но встретив то же самое в другом – иногда… люди усматривают в том какую-то измену. А на самом деле не будь этого – ничего вообще за душой бы не было.
– Спасибо, Фира, – сказал Богдан, помолчав мгновение. – Спасибо.
Идти было и впрямь недалеко, пришлось миновать по коридору лишь две двери; третья, считая от двери бека Кормибарсова, была их. Лишь из-за невообразимого наплыва приезжих управляющий гостиницы не смог поселить родственников в соседних номерах и очень долго вчера извинялся за это перед Богданом.
Богдан открыл дверь, пропустил Фирузе вперед.
– Вот, – сказал он, заходя следом. – По-моему, уютненько…
Им отвели роскошные апартаменты на десятом этаже – две гостиные, одну из которых можно было щедро отдать в полное распоряжение Ангелины, спальня побольше, чем в их александрийском жилище; широкие окна, словно врата, выходили на просторную террасу. Сейчас за окнами была раскиданная на стороны полыханием праздничных огней тьма позднего вечера, в ее бездне то и дело скрещивались тонкие спицы лазерных лучей, на весь небосклон рисуя иероглифы грядущего с первого дня первой луны нового девиза правления: “Шэн-ян, Шэн-ян”<Шэн-ян – “Совершенномудрое вскармливание”. >; но Богдан по приезде успел убедиться – если выйти на террасу днем, чуть не треть Ханбалыка откроется взгляду: вдали сверкающие глыбы новых административных и деловых зданий, внизу жесткие щетки парков, лишенных листвы в это суровое время года, а неподалеку – гребнистым крокодилом уверенно ползла сквозь столицу старая городская стена и светились красные стены и яркие черепицы крыш внешних дворцов Запретного города
Они даже не успели снять верхнее платье. Зазвонил на столике телефон. С виноватым видом Богдан развел руками и взял трубку.
– Приехал? – раздался возбужденный голос Бага.
– Да, а что…
– Я тебе звоню каждые пять минут вот уже почти час. Ты почему трубку с собой… а, ладно… Все в порядке, встретил?
– Да. Баг, я был в посольстве…
– Немедленно зайди ко мне. Немедленно.
И ланчжун отключился.
Богдан поправил очки. Положил трубку на рога замысловатого, под седую древность телефона.
– Фира, ты пока раскладывайся тут…. Баг по мне что-то шибко соскучился.
– Как я? – полуобернувшись, спросила жена с улыбкой. Богдан только развел руками в смущении.
До Бага тоже было недалеко – только угол в коридоре обогнуть. Богдан уже поднял было руку постучать – но стучать не понадобилось, дверь распахнулась перед ним сама. То есть Баг ее открыл, конечно, – не сама открылась; ланчжун схватил оторопевшего напарника за локоть и без лишних слов, будто Богдан собирался упираться или шел недостаточно быстро, буквально втащил в свой номер. И ногой захлопнул за ним дверь.
– Ну что опять стряслось? – спросил Богдан почти жалобно.
Баг не ответил. Он молча постоял несколько мгновений напротив Богдана, потом, сложив руки за спиной, повернулся – широкие рукава парадного домашнего халата роскошным павлиньим хвостом следовали за человекоохранителем, мягко покачиваясь, – и пошел в глубину своей гостиной. Дошел до окна. Пошел обратно. Желваки у него играли так, словно Баг собирался допрашивать какого-то явного и закоренелого заблужденца. Может быть, уже просто-таки аспида.
“Ты что тут, комедию ломать собрался?” – едва не спросил в сердцах Богдан, но вовремя сдержался.
Баг тем временем сызнова пошагал к окну.
– ““Движенья нет”, – неторопливо начал Богдан, – сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить…”
Баг резко обернулся и выставил указательный палец вверх.
– Пу Си-цзин, – сказал он.
– Точно. Что стряслось?
Баг наконец остановился посреди комнаты и от избытка чувств всплеснул руками.
– Еч! – произнес он едва ли не жалобно. – Ну почему с нами всегда что-нибудь случается?
– Да расскажи ты толком!
– Мы что, необыкновенные какие-нибудь, что ли?
– Ничего не понимаю, Баг.
– Вон, посмотри! – И Баг картинно указал обеими руками (рукава замотались в воздухе тяжелыми хоругвями) в сторону дивана.
Там лежал, развалившись, как сытый монгольский нойон на привале, Судья Ди.
– Замечательный котяра, – на всякий случай сказал Богдан выжидательно. – Нажрался. Видно.
– Замечательный? Это горе мое!
Судья Ди даже хвостом не шевельнул.
– Ты понимаешь, еч, – доверительно понизил голос Баг и подошел к напарнику на шаг ближе, – не мужское это, конечно, дело – сны друг дружке рассказывать, но… мне накануне сон странный приснился… или и не сон даже… про грушевое дерево и какую-то деву… Или не сон…
Богдан вздрогнул. Налетевшее воспоминание было резким, как оплеуха.
– И мне, – сказал он.
– А?.. – уставился на него Баг. – Тоже про грушу?
– Ну да… Еще в воздухолете. – Богдан воздержался от подробностей, они были слишком личными.
– Ну вот! Стало быть… Ох, Гуаньинь милосердная… знать бы раньше! Ведь ни ты, ни я не стали все ж таки ковыряться под этой грушей! Нам даже в голову не пришло! А вот этот… вот этот…
– Да что такое? – повысил голос Богдан. Даже ангельскому терпению раньше или позже приходит конец.
Судья Ди открыл один глаз и посмотрел на сановника с явной насмешкой. Мол, кричи не кричи – дело сделано.
Баг опрометью кинулся к своему столу и схватил лежащий там листок мятой, грязной бумаги.
– Вот что такое! – воскликнул он, загодя тыча листком в сторону Богдана и набегая на него, как паровоз. – Вот! Ведь это он там рылся! Я еще тогда обратил внимание, отнять пытался, а этот – ни в какую. Потом ты умчался в посольство, мы – сюда… И только тут этот хвостатый аспид пасть свою разжал – и бумажка выпала! Понимаешь? Сначала я решил – это просто вроде как мелкая кража, надо завтра же, когда будем на приеме, вернуть, откуда взято. Хотел подобрать – а он лапой придавил этак… и смотрит. Когти то выпустит, то снова уберет. Как бы разглаживает мне… читай, мол. Волей-неволей прочитаешь…, взгляд упал… и…
Богдан наконец принял из руки друга трясущийся в воздухе мятый лист тонкой, драгоценной бумаги – бумага когда-то была нежно-сиреневой, с водяными знаками. Поправив очки, вгляделся.
Прочитать и впрямь можно было быстро, одним беглым взглядом – потому что читались лишь несколько десятков иероглифов. Остальные безнадежно и давно расплылись, раскисли, превратились в давно поблекшие потеки; дожди, и снега, и оттепели отнюдь не пощадили изящной вязи каллиграфически выведенных знаков. Почерк выдавал характер мягкий, нерешительный: сохранившиеся знаки не отличались решительными углами черт, напротив – линии были округлые, даже вроде как нежные.
Почти в самом начале: “…не слушал моих увещеваний. Я говорила и раз, и два, ты не внимал. Но, может быть, если в тебе нет уважения к речам любящей женщины, то хоть уважение к письменному тексту…”<Следует помнить: китайский язык гораздо компактнее и плотнее русского, и потому данная фраза, как и последующие уцелевшие фразы из найденного Судьей Ди письма, будучи по-русски весьма пространными, на языке оригинала укладываются буквально в считанные иероглифы. Достаточно сказать, например, что оборот “письменный текст” передан в нем лишь одним-единственным знаком вэнь – а уважение к этому термину, который означает одновременно и “культура”, и “культурность”, и “букву закона”, и даже “гражданскую (в противоположность военной) государственную службу”, в китайской традиции действительно весьма велико. >
