Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»
А какую он сделал сковородку для лепешек!
Двустворчатую, как ракушки в нашей речке, и с двумя деревянными ручками, чтобы не открывая поджаривать содержимое с двух сторон. Сначала я пекла лепешки в страшном чаду. Масло горело. Лепешки ломались, никак не хотели переворачиваться, тесто выходило неклейкое. Теперь же я только ворочала нашу «лепешницу», и как здорово они в ней румянились!
Мы молча начали спускаться по лестнице.
«Нужно обязательно еще о чем-нибудь попросить! — замелькали в голове мысли. — Что бы такое придумать? Пусть уж лучше изобретает…»
На кухне капала вода из крана. Откуда она берется, я понятия не имела. Водопроводом Вольф, кажется, не занимался.
— Ну, откуда? — спросила я в сотый раз, закручивая кран. — Ты мне когда-нибудь объяснишь?
— Изобретение века! — театрально продекламировал Вольф. — Представительницам нетехнологических цивилизаций объяснять бессмысленно.
— Ах, вот как! — я потерла ногтем внутреннюю поверхность раковины. За ночь накапало целое рыжее пятно. Опять надо было чистить. — А вода почему ржавая? Трубы нужно было делать не из железа. Какая разница, по каким ей течь… ниоткуда?
— Верно… — почесал за ухом Вольф. — Ты права. Вот что значит инертность старой привычки.
Пока он думал, я достала с полки металлическую банку с мукой — шикарную, малиновую жестянку в белый горошек. Отсыпала в миску желтоватого порошка и принялась разводить тесто. Долго не могла найти бутылку с маслом.
— Вольф, — позвала его, наконец, — куда запропастилось наше масло?
— Может, кончилось? Налить из канистры?
— Теперь придется, — вздохнула я. — Но еще вчера оставалось целых полбутылки!..
Масло тоже было заслугой Вольфа. Сперва он как-то очень сложно экстрагировал его водой из перемолотых веток липы, восстановив в памяти отголоски читанных в детстве робинзоновских книжек. А потом и вовсе придумал страшный с виду вакуум-экстрактор, ассоциировавшийся у меня почему-то с самогонным аппаратом из его же рассказов. После этого масло потекло рекой, мы стали получать его литрами. Лип на развалинах росло предостаточно. Мы даже не трогали деревья, а вырубали лишь дикую поросль, чем с пользой для дела заодно прочистили заброшенный парк. Объявись поблизости какое-нибудь варварское племя — мы свободно могли бы наладить выгодный торговый обмен, сделав масло обменной валютой.
Вольф обшарил глазами кухню — так же, как только что это сделала я, и направился к холодильнику.
— Не может его там быть! Ну, кто засунет масло в холодильник? — крикнула я ему в спину.
Вольф хлопнул дверцей, потряс бутылку и демонстративно протянул мне:
— Вот! Работа твоего любимого Жэки! Последняя шутка… А оно, кстати, чистейшей выгонки. Не замерзло!
На вкус масло было так себе, но для жарки вполне сходило. А от «последней шутки» на глаза мне вдруг навернулись слезы, и я отвернулась от Вольфа. Первая лепешка была готова. Вкусно запахло жареным.
— Какие у вас запахи! — произнес Карин, входя на кухню!
— Где-то у нас оставалась еще зайчатина, — сказала я и раскрыла холодильник.
— Доедим с горя! — сказал Карин. — Дети уносят с собой радость жизни. Требуется компенсация.
— С горя не грех и выпить! — мрачно заметил Вольф.
— Остается материализовать самогонный аппарат, и на этом наша цивилизация закончит свое развитие по восходящей линии.
«Легок на помине!» — подумала я, а Вольф усмехнулся:
— Удивительно, как это я до сих пор его не сделал!..
— На месте «машины» я не стала бы тебе помогать. Если это хоть чуточку похоже на ваш дурман…
— Если она хоть чуточку разбирается в жизни, — иронически начал Вольф, но Карин его перебил:
— Машина? Ты по-прежнему так его называешь? Это же наш дуб! Наше чудо-дерево.
— И в самом деле! — воодушевился Вольф. — Мне тоже читали в детстве про чудо-дерево. Как сейчас вижу картинку: большущий дуб вроде нашего, и на нем — чего только нет! Шапки, валенки, рукавицы, как на новогодней елке.
— И я представляю себе картинку… — задумчиво смежив веки, произнес Карин. — Одно из самых ранних скульптурных изображений Индии. Я видел его в музеях Калькутты. Мифическое дерево желания, которое дарит одежду, пищу, украшения и даже красивых девушек. В тени его сидит бог Индра с прекрасной богиней, а у подножья изображены кувшины, мешки с деньгами, раковина, из которой сыплются золотые монеты.
— В самом понятии «машина» есть что-то упрощенное, понятное любому. А у нас все сложнее. Мы даже не можем догадываться, как это происходит. И вправду — дерево желания? Колдовство? — оправдывалась я.
— Колдовство, — продолжал Карин, — но подвластное только Вольфу. Я не раз думал, в чем твой талант? Наверное, в том, чтобы, делая что угодно, быть самим собой и — и не бояться этого. Не бояться реализовать себя без остатка — в любой детали, даже в самой мелкой. И как в актерстве, где талант выдается и каждым жестом и звуком голоса, здесь важно не просто лишь вжиться в образ, а оживить! — любую реальность, любую фантазию. Не в том ли будущее искусства — слиться, наконец, с наукой? Твоим видом таланта всегда пользуется всякий настоящий художник. Эта способность вообще присуща каждому мастеру, но ее не выделяли во что-то особое, и — в массе — использовали очень робко…
— Скажи, — перебил Вольф, — там, в Калькутте… То, что ты видел в музее, — был дуб?
— Согласно легендам — баньян, но необязательно. Идея в том, что дерево большое, древнее… Мог быть и дуб.
— У славян он тоже считался священным. Они верили, что дубы были еще до сотворения мира.
— Об этом писал и Плиний, — подтвердил Карин. — Вот: «…дубы, не тронутые веками, одного возраста со Вселенной… поражают своей бессмертной судьбою, как величайшее чудо мира».
Вольф кивнул:
— Во Франции недавно еще рос дуб, в тени которого отдыхали легионы Цезаря. Две тысячи лет назад…
— Но почему все-таки — дуб? — спросила я. — И у вас, и у нас. Зачем природа обязательно должна повторяться?
— Вопрос «зачем» имело бы смысл задавать только самой природе, — ответил Карин. — Но по одному из законов математики… по закону математической биологии — природа должна повторяться. У нее просто нет другого выхода.
— Терпеть не мог всегда этой дурацкой идеи земного шовинизма? Человек — венец природы, и все разумные существа — двуногие с пятью пальцами, — фыркнул Вольф.
— А чем лучше обратная точка зрения? Все — монстры, чудовища и уроды, не похожие на землян?
— Можно и так: все земляне — монстры, чудовища и уроды, не похожие на неземлян, — парировал Вольф. — Вот тебе и общий знаменатель.
«Кристаллы высохшей соли на бесплодной степной земле. Листья папоротника у реки. Узор инея на окне… — думала я. — Все похоже».
— Все построено по близкому структурному принципу! — доказывал Карин. — Математически подсчитано число различных биологических видов, которые в принципе могут существовать во Вселенной. Законы природы допускают существование двух миров, двух биологии, содержащих общие виды. Математики давно вычислили, что вариант, когда две биологии совпадают хотя бы в одном из видов, достоверен.
— Вот так и у нас! — воскликнула я. — Мы сами или, хотя бы, наш дуб… Древний-древний навязчивый символ… учебников биологии. Символ эволюции, давший начало всему живому.
— Древние греки, — сказал Карин, — тоже думали, что дуб появился на земле раньше других деревьев, дав людям первую пищу…
— Правы были ваши древние греки, — согласилась я. — Но лепешки давно стынут… Пойдемте завтракать в мастерскую… — попросила, вспомнив о своем помощнике. — Без Жэки не хочется есть на кухне.
— Еще одно такое горькое воспоминание — и записываюсь в детоненавистники! — серьезным тоном заявил Вольф.
Я вручила ему блюдо с лепешками, Карину дала в руки термос, а сама задержалась у холодильника, отыскивая зайчатину.
Когда я зашла в мастерскую Карина, служившую нам теперь и столовой и гостиной — не менее изысканную, чем уголки Версаля, как авторитетно заверял нас Вольф, — меня ослепило утро за окнами, такое солнечное и белоснежное, словно мир обновился за эту ночь. Я зажмурила глаза от яркого света и застыла на скользком, сияющем, точно зеркало, паркете, не решаясь сделать ни шага вперед.
— А может быть, сегодня Новый год? — таинственно прошептал Карин, одной рукой принимая тарелку с мясом, а другую галантно подавая мне. — Не зря мы вспомнили о новогодней елке.
Я с опаскою переставила ногу — так пробуют ступить на лед… и поскользнулась.
— Осторожно! — подхватил меня Карин. — Здесь, мадам, видите ли, все непросто. Готов быть вашим поводырем в этом мире. Даже был бы рад, ослепи он вас сиянием своих красок! Чтобы впредь не удавалось отделять меня от Вольфа…
